– Кафе «Роял»? Что на Риджент-стрит? – уточнила Лил.

– Оно самое. Все художники бывают там по вечерам. Весёлое местечко. Много интересных творческих людей, и даже знаменитых. Как раз такие заведения ненавидят и презирают пожилые родители.

– О, я бы с радостью, но у нас сегодня представление, – ответила Лил. Глаза у неё при этом загорелись.

– А ты, Софи?

– Сегодня никак, – поспешно отозвалась Софи. – Наверное, в другой раз.

Перспектива провести вечер с обаятельным и, призналась она себе, довольно симпатичным братом Лил казалась заманчивой, а вот лечь поздно и не выспаться – не особо. Софи понимала, что завтра ей лучше прийти на работу как можно раньше, иначе она никогда не вернёт расположение миссис Мильтон.

– Ловлю на слове, – ответил Джек и широко улыбнулся.

Вскоре они допили чай и разошлись по домам. Какое-то время Софи наблюдала за тем, как Лил с братом идут по улице рука об руку и весело болтают, склонив друг к другу тёмные головы, а затем плотнее закуталась в пальто и поспешила в свою съёмную комнату. Она вдруг почувствовала себя очень уставшей и замёрзшей. Ей было приятно встретиться с братом Лил, но немного обидно, что не удалось поговорить с подругой наедине – в последнее время такие случаи выпадали всё реже.

Она подошла к мальчишке-газетчику на углу и купила у него вечернюю газету за пенни.

– Хорошего вам вечера, мисс, – сказал он, приподняв кепку.

Софи каждый день читала утреннюю и вечернюю газеты. Друзьям она говорила, что это полезно для работы детектива, но на самом деле искала новости о Бароне. Он всё не шёл у неё из головы. За последние несколько месяцев они с Лил дважды расстроили его преступные планы. И Софи то и дело вспоминала их последнюю встречу в порту Ист-Энда. Перед тем как сбежать, он сказал: «Полагаю, мы ещё встретимся. Ну а пока adieu[2]».

Лил и остальные не сомневались, что Барон больше не вернётся. Мистер Макдермотт сказал, что Барон, по мнению Скотленд-Ярда, бежал из страны. Но Софи знала, что, хоть его фотографию и разослали по всем полицейским участкам Европы и даже далёкой Америки, он ещё никому не попался на глаза. Софи подозревала, что рано или поздно Барон снова даст о себе знать, что он не исчезнет из их жизни. И не забудет, кто сорвал с него маску.

Софи вернулась в пансион и поднялась по лестнице в свою комнату. Там она сняла заляпанные грязью сапожки и повесила мокрую одежду сушиться, а потом села в кресло и разложила на коленях газету. Напротив неё, на стене над комодом, висели все связанные с Бароном находки Софи, включая вырезки из газет с заметками о лорде Бьюкасле, которым он долгое время притворялся. Самое видное место занимал загадочный снимок, который мистер Макдермотт нашёл в кабинете Бьюкасла. На нём родители Софи стояли рядом с Бароном, а на оборотной стороне было нацарапано: «Каир, 1890».

Это открытие поразило её больше всего и оказалось самым неожиданным из всех. Барон был знаком и, возможно, даже дружил с родителями Софи!

Она перевела взгляд с фотографии на газету и внимательно проштудировала все новости. В Найтсбридже ограбили ювелирную лавку, но забрали всего несколько дешёвых безделушек, к тому же Барон провернул бы кражу изящнее. Софи пролистала несколько страниц, чтобы проверить светскую хронику. Ей на глаза попался снимок с её друзьями, которые помогли им в предыдущем крупном расследовании, связанном с Лунным мотыльком. Два стильно одетых молодых человека и леди сидели в новеньком автомобиле, и снизу было подписано: «Юные франты мистер Деверё и мистер Пендлтон катаются по городу с достопочтенной Филлис Вудхаус!» Про лорда Бьюкасла нигде не упоминалось. Все забыли про летний скандал.

Но Софи не могла последовать примеру лондонского общества и оставить эту историю в прошлом. Её терзали мысли о снимке из Каира. Ей хотелось знать правду. Как родители познакомились с Бароном? Не был ли он причастен к внезапной смерти отца? Софи потратила несколько часов на то, чтобы перебрать и внимательно изучить всё, что осталось ей в наследство: письма, бумаги, открытки – но не нашла там ни слова ни про Барона, ни про Каир. Не будь у неё фотографии, она бы решила, что это глупые выдумки.

Софи перестала обсуждать Барона с друзьями. Они уже устали от этих разговоров. В последний раз Лил сказала с заметной долей раздражения: «Он не вернётся, Софи! Я понимаю, почему ты никак не можешь успокоиться, правда понимаю. Но вселенная вокруг него не вертится. Ну и не знаю, как тебе, а мне хочется навсегда забыть о Бароне. Этот монстр хотел подорвать "Синклер" и нас вместе с ним, он отравлял жизнь несчастным в Ист-Энде… Он бы убил нас, будь у него возможность! Но теперь подручные Барона в тюрьме, под замком, а сам он исчез, и я этому только рада».

Софи в сотый раз окинула взглядом свою коллекцию газетных вырезок и фотографий в надежде извлечь из них что-нибудь полезное. Затем стала перебирать своё ожерелье из зелёных бусин, которое досталось ей от матери. Да, с Лил и другими нет смысла обсуждать Барона, но сама Софи была твёрдо намерена докопаться до истины, даже если её нельзя будет никому раскрыть.

Софи выдвинула ящик комода и достала из него лист бумаги, перо и чернила. Остался всего один человек, которого можно расспросить о поездке отца в Египет, – её старая гувернантка. Софи знала, что мисс Пеннифизер уехала в Индию и заботится там о детях одной английской семьи. Письмо будет идти очень долго, но попытаться стоит. Она взяла в руки перо и начала писать:

«Дорогая мисс Пеннифизер…»

Лео смотрела на бумагу, пытаясь сконцентрироваться на шуршании карандаша и скрипе угля, и жужжание голосов стало постепенно затихать. В Античном зале всегда было шумно, и здесь Лео особенно остро ощущала потребность в тишине и покое, к которым она так привыкла. Студенты сидели за мольбертами в просторном, хорошо проветренном помещении, в окружении гипсовых копий античных статуй, благодаря которым Античный зал получил своё название. Первогодки проводили в нём по много часов каждый день, осваивая законы пропорций и форм.

Сегодня Лео выбрала своей моделью нимфу в хвойном венке: она напоминала ей о статуях в длинном коридоре в Уинтер-холле, которые Лео не раз переносила на бумагу. Приятно было рисовать что-то родное и знакомое. Уверенные росчерки карандашом умиротворяли.

Это единственное, что здесь было знакомого. Всё остальное казалось странным и чуждым.

Комната, словно пустой холст, слепила белизной стен, фигур, рукавов юноши, который сидел рядом с Лео. У неё защемило сердце, когда она посмотрела на кружок незнакомцев. За неделю она успела запомнить некоторые лица: вот молодой человек с аккуратно уложенными усами, вот высокая девушка с дурной привычкой грызть карандаши, а вот рыжий, веснушчатый мальчишка с северным акцентом. Лео украдкой взглянула на них из-под ресниц. Ей нравилось рассматривать одежду своих одноклассников: лёгкую блузку в мелкий цветочный узор, шарф в «индийский огурец»[3].

Больше всего Лео привлекали необычные наряды одной девушки, которая всегда надевала яркие цветные чулки и разномастную обувь. Сегодня один из её сапожков был красным, а второй – синим. Лео слышала, как сосед девушки обратился к ней «Конни». Лео нравились её непослушные кудри и вечно надутые губы. Было бы здорово, если бы Конни согласилась ей позировать. Тут Конни заметила, что Лео на неё смотрит, и нахмурилась. Лео покраснела и снова перевела взгляд на свой лист.

Вдруг она поняла, что за спиной у неё кто-то стоит. Это был учитель рисования, только обращаться к нему следовало «профессор». Он остановился посмотреть на её рисунок, и на мгновение Лео застыла от страха. О профессоре Джарвисе в Спенсере ходили легенды. Он частенько выдавал саркастичные и едкие замечания вроде: «И это всё, на что вы способны?» или «И вы ещё хотите стать художником?». Или, что ещё хуже, презрительно хмыкал. Сейчас же он стоял совсем рядом, за плечом Лео, и она ощущала слабый запах табака. Не зная, что делать, она продолжила рисовать, сжимая в пальцах карандаш. Несколько секунд спустя она поняла, что профессор уже ушёл.