В своем отзыве на «Приключения Оливера Твиста» Daily Independent Journal написала: «Звезда вечера Робин Уильямс был незабываем в роли Фейгина. Это высший пилотаж… Настоящее удовольствие наблюдать, как за последние годы молодые таланты приобретают статус профессионалов».

Когда Робин жил с родителями, то постоянно был на мели и занимал деньги у коллег. Спрашивать при встрече, когда же он отдаст пять долларов, стало традиционной шуткой.

Однако не все находились под влиянием непокорного магнетизма парня. Джоэль Блам, актер и одноклассник Робина, описывал его так: «Он был приятным парнем, милахой. Но в то же время часто работал на публику, хотя это тоже очаровывало». В конце он подытожил: «Сложно сказать, каким он был».

По мнению Блама Робину не хватало навыков общения, он не мог просто поддержать беседу или поболтать о всякой ерунде, когда все были под кайфом. «Когда я с ним болтал, – рассказывал Блам, – то беседа длилась максимум десять секунд. А затем Робин перевоплощался в какого-нибудь персонажа и полностью менялся. Он буквально с ума сходил от этого процесса, а потом просто уходил».

В 1971 году они с Робином были в числе тех студентов колледжа Marin, которых пригласили принять участие в «Укрощении строптивой» – постановке Данна в западном стиле, принявшей участие в Эдинбургском фестивале, где они завоевали первый приз и по королевскому указу сыграли перед принцессой Маргарет, сестрой королевы Елизаветы II. Блам рассказывал, что во время перелета из Сан-Франциско в Шотландию они с Робином сидели рядом и за все время не обмолвились друг с другом ни словом. Все двенадцать часов. «И не потому, что он не нравился мне или я ему. Просто он был тихим парнем. Говорить было не о чем».

Во время летних каникул Робин возвращался в Южную Калифорнию, где выступал в Тихоокеанской консерватории исполнительских искусств в округе Ориндж. Он сыграл в постановках Бертольта Брехта «Кавказский меловой круг» и «Музыкант» роль афериста Марселлуса Уошберна, который пел и танцевал под глупую, любимую многими песенку «Shipoopi».

Шелли Липкин, актер, также участвовавший в этих шоу, говорил, что пробы Робина в «Музыканте» были близки к провалу, но тем не менее импровизация спасла его и в этот раз. Перед пробами ликующий Джеймс Данн попросил обратить на Робина особое внимание: «Присмотритесь к нему, он очень талантливый». Любой подающий надежды актер должен был выучить монолог и песню, Робин начал с роли Мальволио из своей предыдущей постановки «Двенадцатой ночи». Но когда пришло время песни, его застопорило, у него не было материала, в котором он был бы уверен, поэтому юноша исполнил песню Дэнни Кея «The Lobby Number» из мюзикла «Вступайте в ряды армии»:

Липкин рассказывал: «На задних рядах было видно маленькую фигуру Джима Данна, которая стала сотрясаться. Потом он привстал и стал трястись сильнее». Позже Данн все высказал Робину, он думал, что лучший ученик поиздевался над его помощью. «Как ты мог так со мной поступить? – спрашивал он. – Ты вышел с этим глупым, дурацким номером». Робину было стыдно, он был уверен, что провалил пробы. Но, напротив, роль досталась ему. Липкин говорил: «Робин остался в шоу. Он был самым лучшим на сцене».

Тем не менее, несмотря на рост Робина как актера, оставалось непонятно, прибавилось ли к нему уважение дома, особенно у отца. Один из бывших одноклассников Робина из колледжа Клермонт Боб Дэвис после приезда в Тибурон рассказывал, что их приезд держался в тайне, чтобы Роб не знал о том, что его сын общается с актерами. Дэвис рассказывал: «Мы должны были просачиваться в дом. Спали в его спальне, а заходили через окно, и все это потому, что мы были из театральной среды, а в семье это было запрещено».

После почти трех лет в колледже Marin, откуда студенты обычно уходили через два года, Робин очень хотел продолжать обучение. И преподаватель придумал следующий шаг. За несколько лет до этого Данн познакомился с Джоном Хаусманом – выдающимся англо-американским актером и компаньоном Орсона Уэллса, отвечавшего за театральное отделение в Джульярдской школе в Нью-Йорке. В 1973 году по рекомендации Данна Робин оказался на прослушивании у Хаусмана и его двух коллег Майкла Кана и Элизабет Смит в Сан-Франциско. Отец дал сыну 50 долларов, чтобы он мог поучаствовать в пробах.

Выступление Робина состояло из двух монологов. Первый был внутренним монологом Мальволио из «Двенадцатой ночи»: «Одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно нисходит». Другой – монолог Элвина Лепеллье по кличке «Чумной» из «Сепаратного мира» Джона Ноулза, который, будучи эмоционально неустойчивым, попал на войну. В выбранной Робином сильной волнующей сцене Чумной вспоминает, как он лишался рассудка во время подготовки, и снова и снова сходил с ума.

Смит, преподаватель по постановке голоса и техники речи, вспоминала пробы Робина как топорные, но и неотразимые. «Я подумала, что парень не очень хорошо говорит, – рассказывала она. – Немного спустя рукава. Но он, несомненно, был личностью – смешной и яркой». Важно, что пробы Робин прошел, и осенью ему предложили место в Джульярдской школе. А вместе с этим и полную стипендию, благодаря которой молодому человеку не надо было полагаться на подачки от отца для того, чтобы продолжать образование. Да и Роб не стал бы финансировать Робина, чтобы тот продолжил заниматься делом, которое отец не одобрял.

Жизнь в Нью-Йорке предполагала ряд изменений. Пять лет Робин провел, привыкая к спокойствию и тишине Калифорнии, а теперь попал в город, который двигался с максимальной скоростью. Нью-Йоркская непоколебимость, безразличие, безжалостное рвение к самосохранению – те новые реалии, к которым надо было привыкать, но было во всем этом и очарование, которому он не мог противостоять. «Существовал риск того, что я окончательно размякну, – говорил Робин, – но город меня быстро отшлифовал». Когда в сентябре 1973 года он приехал в город, на нем все еще были гавайские рубахи, штаны для занятий йогой и сандалии, что было недопустимо для прогулок по тротуарам, заляпанным собачьим дерьмом.

Однажды в свою первую неделю на Манхэттене Робин ехал на городском автобусе, когда впереди через несколько рядов он увидел, как мужчина упал на сидящую рядом с ним женщину. «Отвали!» – вскрикнула она и пересела. Но мужчина оказался мертвым. Водитель остановил автобус и попросил всех покинуть его. Робин, альтруист с западного побережья, захотел остаться и помочь, но водитель ответил: «Он мертвый, черт возьми, убирайся! Ты нихрена не можешь ему помочь, поэтому подними свою калифорнийскую задницу и вали отсюда!»

Как и у города, ставшим теперь новым домом, у Джульярдской школы тоже был очень непростой характер. Ее уважали, ее боялись, она была необычайно конкурентоспособна, однажды могла выцепить твою сильную сторону и сделать ее еще сильнее, но в другой раз ей было все равно – на плаву ты или тонешь. Театральное подразделение открылось в 1968 году и за первые пять лет существования помогло открыть таких звезд, как Кевин Клайн, Пэтти Люпон и Дэвид Огден Стайерз. Студенты, последовавшие за ними в Джульярд, не достигли таких высот, но стремились за романтикой института и возможностями, которые их ожидали. «Это было какое-то монашеское, религиозное чувство, – говорил Ричард Левин, учившийся вместе с Робином. – Едва ли это было связано чем-то конкретным. Вокруг школы была непередаваемая аура защищенности, но чувство коммерциализации было чуждо, и это побуждало к учебе».

Но опьяняющая атмосфера внушала студентам и раздутое чувство самоуважения. «Актеры из Джульярда считались первоклассными, – говорил Пол Перри, еще один одноклассник Робина. – Их называли занозой в заднице, заносчивыми – что неплохо для начинающего актера. Бизнес есть бизнес, а бизнес ужасен. После театральной школы тебя бросают на растерзание».