«Воспоминания» о. Спиридона охватывают его жизнь с рождения до 1917 года, до отправки им «Исповеди…» на Поместный Собор в Москву. Завершаются они сообщением о полученном им благословении Патриарха Тихона «трудиться на благо Церкви Христовой». Некоторые сюжеты «Воспоминаний» уже появлялись в «Исповеди…», а также в текстах «Из виденного и пережитого», но здесь они представлены гораздо детальнее и со многими дополнительными линиями и сюжетными ответвлениями.

Отец Спиридон – внимательный наблюдатель и может быть вдохновенным увлекательным рассказчиком. В этих воспоминаниях много сочных и живых деталей религиозной жизни крестьянской России, афонского монашеского быта рубежа веков, российского миссионерства, старообрядческого мира, жизни сибирских каторжан, леденящих ужасов Первой мировой… Это ценные для любого историка и интересные широкому читателю срезы жизни той эпохи. Но ни в один момент автор не позволяет читателю отвлечься на исторический сюжет от самого себя, забыть об авторе и его драматических, неуемных, часто дерзких переживаниях – ни капли беспристрастности и взвешенности здесь вы не увидите. Каждая история, каждый момент – это рассказ не просто о какойто реальности, но всегда и прежде всего – о драматичном столкновении автора с ней. От энергичного и вопрошающего духа о. Спиридона, его саркастических или горьких замечаний читатель не отдохнет ни разу, как бы ему ни хотелось отодвинуть немного в сторону беспокойного рассказчика и побольше узнать о том, что он видел. Отец Спиридон – не 2объективный автор», он всегда говорит о себе, о впечатлениях, увиденных своими глазами и пропущенных сквозь свое сердце. Это потрясающе личное свидетельство, рассказ не о «временах и нравах», но о постоянной и донкихотской по сути войне, которую ведет с ними о. Спиридон.

Структура воспоминаний, хоть автор и стремится к упорядоченности, тоже далека от стройного течения слов и событий. Они разделены на параграфы (то озаглавленные автором, то нет[10]), совершенно неравномерные по объему. То это мелкие, дробные тексты на полстраницы, то огромный раздел (один § 113, «Нерчинская каторга», составляет 40 % всего текста). Внимание автора воспоминаний то надолго замирает на какихто событиях, целиком воспроизводя одну за другой произнесенные им проповеди и проведенные беседы, то стремительно проносится сквозь года почти без всяких остановок. Очевидно, что этих текстов не касалась упорядочивающей руки редактора (как в случае с публикацией в «Христианской мысли»), и они сохранили всю изначальную, подчас сырую, первозданность композиции и языка. Отбирать из них фрагменты для сборника было непростой задачей. При всех длиннотах текста в нем нет ничего незначительного – того, без чего можно легко обойтись. Тем не менее для более внятного знакомства читателя с «линией жизни» о. Спиридона мы решили останавливаться на основных, узловых моментах его духовной истории, главное внимание в подборке стараясь уделить моментам его духовного становления и выбора. За пределами сборника остались многочисленные боковые сюжеты, яркие впечатления автора о пребывании в Константинополе, его путешествии в Святую Землю и обратно, подробные рассказы о встречах и беседах на Нерчинской каторге.

Предупреждая вопросы читателей, скажем сразу, что мы не ставили перед собой цензорской задачи, не руководствовались намерением последовательно опускать чтото особенно «острое» и «сомнительное». Провокационных и горьких слов и сюжетов у о. Спиридона достаточно, но они в равной степени присутствуют и в отобранных текстах, и в тех, которые ждут полной публикации. Лишать его насильственной редактурой выстраданного права говорить своим голосом было бы слишком несправедливым к его памяти, – особенно с учетом тех злоключений, которые достались его рукописям.

В нашем сборнике последовательно расположенные фрагменты «Воспоминаний» перемежаются отрывками из «Дневника» о. Спиридона. Практически начисто лишенный бытовых подробностей и описаний, этот дневник представляет собой хронику (естественно, привязанную к датам церковного календаря) молитв и размышлений одного года его жизни (вероятнее всего, 1925 или 1926го – он мельком упоминает в тексте о своем пятидесятилетнем возрасте). Завершается дневник подробным описанием многодневного грандиозного виденияоткровения о конце света и Втором Пришествии, которое посещало о. Спиридона на протяжении нескольких недель. Это видение своим масштабом вызывает в памяти апокалиптические картины откровений средневековых визионеров, производя неизгладимое впечатление. В дневниковых молитвах о. Спиридона просыпается, казалось бы, давно покинувшая размеренное христианство древняя пламенная сила, испепеляющая страсть к Богу, мучительное стремление быть с Ним, раствориться в Его любви – и, как говорит сам о. Спиридон, «стать самой любовию к нему». Это стремление сердца освещает – нет, мучительно опаляет! – всю жизнь, все бытие о. Спиридона, вновь и вновь заставляя его повторять: «Хочу стать самой любовью к Тебе, Господь!»

Включение выдержек из этих молитвословий в повествовательную ткань «Воспоминаний» должно послужить иллюстрацией того почти постоянного экстатического «выхода из себя», в котором о. Спиридон пребывал, по его собственным признаниям, едва ли не с детства. В тексте воспоминаний читатель увидит множество свидетельств такого состояния, и, с нашей точки зрения, вполне оправдано с помощью этих вставных отрывков дать читателю почувствовать атмосферу непрекращающейся, напряженной, требовательной и вдохновенной его беседы с Богом. Эта смена ракурсов, сочетание отрывков, погружающих нас «внутрь» самоощущения героя, с хронологическим мемуарным повествованием, должно послужить созданию целостной картины жизни автора, как «внешней», событийной, так и «внутренней», духовной.

Не ставя при публикации объемных научных задач, мы позволили себе ограничиться минимальными поясняющими комментариями (большей частью – биографическими справками) и – в очень редких случаях – вставкой отдельных необходимых по смыслу слов (выделяемых квадратными скобками).

Вручая этот сборник читателю, мы надеемся, что он станет подлинной встречей с незаурядной личностью о. Спиридона, встречей впечатляюще яркой и честной. Эта встреча, несомненно, относится к числу тех, которые невозможно забыть.

Е. Агафонов

Помню, как в один из дней моей отроческой жизни моя возлюбленная мама однажды шла со мною к своим родителям, которые в нашей Козинке жили от нашего дома далеко, на другом конце нашего большого села. И, ведя меня за руку, она говорила:

– Дитя мое, тяжело мне! Сердце мое обливается кровью (сама плачет), когда я подумаю: неужели ты, мой сынок, будешь точно таким же, как твой отец? О, лучше тогда мне видеть тебя мертвым во гробе, чем чтобы глаза мои смотрели на тебя такого. Ты сегодня слышал, как он ругал меня? Ты видел в это время его страшное, искаженное и черное лицо? Это все злоба его таким делает. О, злоба, злоба людская, злоба сатанинская! Ты весь мир обезобразила собою. Милый мой сынушка, хотя ты у меня еще маленький, еще тебе только три годочка, четвертый пошел, а я тебе, мое дитя, скажу: не ругайся! О, никогда не ругайся никаким дурным словом! Никогда ты, моя радость, и не сердись ни на кого, не бери ты ничего чужого, с голода умри, но куска хлеба без спроса не бери ни у кого. Это все грех, и Бог за это накажет тебя. Еще, мой сын, умоляю и прошу тебя ― никогда не кури табак, это также большой грех. Вот смотри на эти березки, мимо которых мы с тобой сейчас проходим. Какие же они беленькие, чистые да зелененькие, это они таковые только потому, что они никогда не ругаются, не сердятся, не воруют и не курят. Только от этого они таковые и есть. А вот слышишь? как птички поют?

– Слышу, ― ответил я.

– Ах, сын мой, если здесь на земле есть красивые белые березки, если здесь хорошо-хорошо поют птички, то, милый мой Егорушка, что же у Бога на небе-то есть? Там, мой мальчик, так хорошо, там так поют Ангелы Божии, что даже и говорить-то об этом невозможно! Нет слов об этом говорить: так там хорошо. Сынок мой! Ты у меня хоть и худенький мальчик, но ты не по своим годам смышленый. Скажу тебе, ― когда я забеременела тобою, ― я день и ночь молилась Богу и просила, чтобы Он, Всеблагостный, дал мне мальчика, и дал мне такого, который в своей жизни исполнял бы только одну волю Христову. И вот ты родился у меня. Когда ты родился, я думала, что я не вынесу, я умру от радости. Я поняла, что Бог услышал мою молитву, дал мне сына, и я поверила, что Бог внял моим молитвам. Радости моей не было границ, отчего я весь день беспрестанно целовала тебя, мою милую крошку, и своими горячими материнскими слезами смачивала твое нежное детское личико. Теперь у меня только одна радость ― это ты, мое милое дитя. Что-то из тебя будет, думаю я. А вдруг ты, мой сынок, будешь расти, и когда будешь взрослым, то точь-в-точь окажешься таким, как твой отец? Тогда-то что? Буду ли я тогда жива? О, сынушка мой, если ты будешь таким, то умри сейчас, сейчас же умри!