– Ну это ты, друг, загнул, – сказал себе, усмехнувшись на выдумку, и подумал: «Вот не зря говорят: пропитался морем, просолился океаном, – из меня до сих пор его дух не выветрился, с ним, видно, и кончусь. Что все о грустном, запою-ка «Севастопольский вальс», чтобы вспомнить, как прижимал молодые груди и сладкие поцелуи. Пока сердце мое стучит, корабельный колокол звучит». Когда уходил с корабля, ему рынду подарили, хранил ее как зеницу ока.

Как медленно тягучи были движения Наташки, когда она вставала! При этом ее легкий стон сожаления смешивался с чуть уловимым стоном постели, что так неохотно отдавала тело, уносящее тепло. Она поднимала голову, потом туловище нависало на краю дивана. Еще несколько мгновений происходила борьба со сном. Она вяло сопротивлялась. Сон не отступал. Сладостный плен был мил ей. Она рада была бы остаться, но там, в отделении хирургии, ждали больные. Ночь любви так быстро закончилась. Сейчас – градусники, давление, таблетки, уколы. Она уходила, забыв свой сон по рассеянности, вспомнив о новом дне, работе.

Сон становился каким-то неведомым туманом. Только закрыв за нею дверь, запечатлев в памяти, как она надевает нижнее белье, рассеянным взглядом оглядывая ординаторскую, то ли о чем-то сожалея, то ли волнуясь о предстоящем, целовал ее перед тем как ей уйти, уверял в любви, давая понять, что мне тоже надо собраться, потому что могут войти посторонние.

Сон так же держал меня в плену, обволакивал, пеленал в какой-то тихой, по-детски незамысловатой мелодии. Хотелось спать, закрыть глаза и слушать Шуберта. Спокойные мелодии возвращали к только что растаявшим образам пылких, жадных объятий, жгучих поцелуев и такого огня в глазах, что в ординаторской не нужно было включать свет.

Вначале мы избегали взглядов. Наташа всем видом говорила: «И не затевай, не коли меня глазами. Про тебя мне все известно: ты – обманщик».

Как-то я схватил ее за руку и тихо спросил:

– Ты думаешь, я не могу полюбить по-настоящему, не могу быть мужиком? Те, что про меня говорят, специально разносят слухи. Поверь, я другой.

Она вырвалась, опустив глаза, не оборачиваясь, ушла. Молодая девчонка, что она знает о жизни? Обведу ее вокруг пальца, в два счета будет моей. Я подарю ей такие воспоминания на всю жизнь! Все бабы, что были со мной, были без ума от меня. Как они любили мое тело, каждую ее часть! Они не могли скрыть своего восхищения, лишь только я представал перед ними обнаженным.

В то дежурство, наше первое дежурство, о котором я уговорил главного, на что он хитро подмигнул, заметил:

– Новая жертва, только чтоб шито-крыто. А иначе… ты знаешь, что иначе.

Под невинным предлогом с усталым и отрешенным лицом посетовал на давление и боли в мышцах. После обхода, заманив к себе в ординаторскую, попросил ее сделать массаж шейного отдела позвоночника, как бы между прочим заметив, что не стоит меня бояться. Ну что, право, монстр я, что ли? Про себя уже ворчал: «И что она тебе далась, девчонка, что в ней такого? Грустная, если не печальная».

Вначале думал, что она не совсем здорова, потом – что недалекая. И вдруг увидел, что она не тронута никем, что чиста и наверняка девственна. Мимо этого пройти не смог. Этот цветочек достанется мне, первоцвет или светоцвет, ну что-то вроде наивного самоцветика.

Обхаживал, как бы невзначай оказывал внимание, то комплименты, то заинтересованные взгляды. Пытался с ней сойтись в общении до такой степени, чтоб нас не сковало стеснение. Старался преодолеть ее опасение разными остротами, анекдотами. Цветочки, шоколадки, что приносили пациенты. Когда были сабантуйчики, корпоративчики садился рядом.

Незаметно мы стали сближаться, это подразумевало близость. Как-то мне удалось – я в этом мастак – то коснуться ее, то задеть, то заглянуть в глаза, так, знаете ли, выразительно. Торопить события я не стал в полной уверенности, что своего добьюсь.

Сон, где все было необычно. Можно ли в него поверить и возможно ли это? Меня неприятно поразили Наташкина искренность и избыточное желание верить. Она так по-детски смотрела мне в глаза, что напугала. Долго не решался коснуться ее губами, думая, что она нереальна. Инопланетянка, только этого не хватало. Хотел немного показаться циником, предложить выпить. Другие бы медсестры не отказались и вообще приняли бы эту игру, все понимая. Наташу можно было тронуть только словами любви. Уже и не думал, что будут объятия и поцелуи. Все случилось стремительно: мы отдавались страсти, где все было прекрасно, была любовь.

Вначале мы очень долго смотрели друг другу в глаза, потом все исчезало, и приходил страх, мучительный сон ужасов и кошмаров. Она возвращается, нет, просто отлучилась на минуту, просто вышла за дверь, и вот она вновь здесь, словно бы была здесь всегда.

Как-то сказала, что знает меня давно и уже любила в другой жизни.

– Я помню тебя, – рассказывала она, – таким же уставшим и мрачным, замкнутым. Весь в себе, даже глаза, смотрели отрешенно. Ты был здесь, и тебя не было. Такой далекий и отстраненный, пребывал в своих мыслях, ведомых только тебе. Какая-та невидимая черта разделяла нас и делала невозможным наше соединение.

Ты приносил свою усталость, как ты выражался, снимать напряжение. Всегда мало говорил, всего лишь несколько фраз за вечер. Ждал прикосновений, тебе нужна была моя ласка. Твое мускулистое тело изнывало от недостатка тепла и любви.

Твоя молчаливость смущала, я вдруг была охвачена какой-то безысходностью и сомневалась в перспективности отношений. Лицо было равнодушным, тебя не трогали мои слова, был сам по себе и если что-то говорил, то словно бы выдавливал из себя с большим трудом какие-то тяжелые рассудочные фразы. В тебе отсутствовали чувства.

Во мне боролись сомнения: испытываешь ли ты что-то, хоть какую-то привязанность. Ты даже упрекнул в том, что обременяю своей чувствительностью, словно бы я навязывалась.

На все это убеждал ее, что это не так, что смертельно устаю в операционной, и тяготение к друг другу не просто от одиночества.

– Ты думаешь, что я в скорлупе, не могу решиться на откровенность, искренность. Я не скрытен и не запахнул душу. Мы понимаем друг друга без слов, зачем нам какие-то признания? Меня тянет к тебе, ну что еще нужно? Зачем думать о том, что будет завтра, что загадывать и обсуждать? Мы вместе, это главное.

Как-то она призналась, что когда меня нет рядом, пытается вспомнить мое лицо, характерное выражение.

– Мне это не удавалось. Лицо странным образом ускользало и не поддавалось воспроизведению, тогда как в отношении других, что близко знала, это не составляло труда.

Эти головоломки были не по мне, не хотелось заморачиваться. Хотел сказать, я плохой парень, отвязный, и мне нравится быть таким. Хочу легкости, любви и секса.

Уже тогда подумал, что Наташа – не тот человек, с ней не обратишь все в шутку. И пришло время решиться. Она, видимо, почувствовала. Вообще подозреваю, что она могла читать чужие мысли. Стала избегать меня, и уже не было безумных ночей.

Как-то в одно дежурство, войдя в специальное помещение с ванной, я замер, увидев ее всю в крови. Порезав вены, она была мертва.

– Дура! – завопил я, как раненый, только этого мне не хватало. Идиотка! Разве можно так любить?

Накануне она заговорила о ребенке.

– Ты что, залетела? – закричал я.

Она шарахнулась от меня и убежала.

Не хватало, чтоб она завела разговор о Боге. Тоже придумали: ад, рай. А если он все-таки есть, проблем не оберешься. Лучше, чтоб не было, проще: живи, куролесь, потом загнулся – и конец. Сыграл в ящик, отыграл в этой жизни, проиграл или выиграл. А там чтоб ничего. Смешно: суд или кара. Бред. Ничего нет, и ничего не надо.