– Ну что ж, – резонно прикинула она,– шесть патронов в минусе, пять золотых и кокаин в плюсе. И вечерок был нескучным.

Она уже хотела навсегда уйти из этого ужасного дома, но зайдя в комнату, чтобы ещё раз поглазеть на товарища Пильтуса, красавица решила для себя не оставлять всё как есть. Сбежать, конечно, можно было, но уехавший шофёр мог, что угодно сочинить и обвинить её во всех грехах. И найти её не компетентным органам труда бы не составило. Поэтому она решила дать делу ход, к тому же что-то ей подсказывало, что она здесь, в этом ужасе, не первая. Товарищ Незабудка решительно вышла в ночь, спотыкаясь в темноте, она нашла первое попавшееся ей жилище и стала громко и настойчиво стучать в дверь рукояткой пистолета, пока кто-то не зашаркал за дверью, и не спросил прокуренным басом грубо:

– Чего, чего ломаешь? Вот выйду, дубьём тебя нахлобучу, уж отучу людям по ночам двери ломать.

– Товарищ, – зло и решительно заговорила красавица, – где у вас здесь телефон, мне нужно позвонить.

– Нет у меня тут телефонов, дура,– донеслось из-за двери.– Соскоблись с крыльца маво. Иначе выйду, мослы тебе поломаю, век помнить будешь.

Но теперь, после того что она увидела совсем недавно, какой-то грубиян и вовсе не мог напугать Ракель Самуиловну:

– Товарищ, – она продолжала долбить в дверь пистолетом,– немедленно говорите, где тут у вас телефон поблизости, или пожалеете. Мне нужно звонить в ОГПУ. Срочно.

Товарищ Арнольд Буханкин был англоманом. И никто бы не усомнился в этом, увидев его. Любой крестьянин из глухой уральской деревни мог сразу распознать в нём англомана, и только взглянув на товарища Буханкина говорил: «О, глядите, англоман».

А выдавало англомана в Арнольде буквально всё. И бриджи из твида, и рыжие видавшие виды башмаки до колен на шнуровке, украденные в Архангельске у американского офицера-интервента. И френч, и кепи, и битая трубка, которую он вечно ронял изо рта.

Особенную радость товарищу Буханкину доставляли случаи, когда наивные граждане города Москвы путали его с иностранцем. С каким-нибудь американским инженером или корреспондентом. И тогда Арнольд, распираемый совсем непролетарским чувством англоманского чванства, мог еще и ввернуть какое-нибудь иностранное словцо типа: «of course, comrade», даже не вынимая изо рта трубки. Для пущего эффекта. После чего, снисходительно хлопал по плечу опешившего собеседника, и величественно удалялся, иногда роняя трубку. К своим двадцати двум годам Арнольд прочёл всего Честертона, наизусть знал куски из Конандойля, имел лупу, и почти в совершенстве владел дедуктивным методом.

А его напарник Свирид Тыжных из села Пищалкино, Тверской губернии был младше Арнольда на год, и дедуктивного метода не знал вовсе, зато вовсю поучаствовал в войне. Ушёл в Красную армию ещё в шестнадцать. И даже был ранен, где-то на Украине. О чём рассказывать не любил. И в ОГПУ он пришёл не сам, как Арнольд, а по партийному распределению. Малограмотный товарищ Тыжных чувствовал себя некомфортно на фоне, интеллектуала Буханкина. Был он чуть ниже высокого Арнольда, и одет был не как англоман. Носил большую, не по размеру тёртую кожанку, стянутую ремнём, простое солдатское галифе, застиранную гимнастёрку и почти дырявые сапоги. Единственная вещь, которая у него была новой, это форменная армейская фуражка. Ему выдали её совсем недавно. Иногда он завидовал Арнольду по поводу его роскошных ботинок, они ему очень нравились, но товарищ Свирид с презрением гнал от себя это мелкобуржуазное чувство.

Товарищи уполномоченные приехали на рассвете. Честно говоря, их никогда бы не взяли на такое ответственное дело, но сегодня ночью именно они были дежурные КРО ОГПУ по городу Москве. И именно туда пришла странная телефонограмма об убитом ящере. Конечно, они были не одни, они заехали за очень опытным товарищем, настолько опытным, что молодые контрразведчики даже должности его не знали. И видели всего несколько раз. Всё что им нужно было знать, так это то, что товарища зовут Ян Карлович Эгунд. А ещё с ним приехали четыре рядовых сотрудника на грузовике.

Товарищ Эгунд выходя из машины, огляделся вокруг, и был удручён увиденной неказистостью: частный сектор, гнилые дома, убогие заборы, нищета и нужники на улице.

– Товарищ, Буханкин, обойдите окрестные дома, приглядитесь, может, поговорите с кем ни будь, кто что видел, кто что слышал сегодня ночью, или в другое время. А вон, кажется, и та женщина, что нам звонила. Тыжных, за мной, товарищи, а вы по периметру дома, оглядите всё. – Говорил Ян Карлович с характерным акцентом.

Он подошёл к Ракель Самуиловне, и протянув ей руку, сказал:

– Меня зовут товарищ Эгунд.

Уставшая, несвежая, после такой-то ночи женщина всё равно была прекрасна, она пожала руку товарища Эгунда и сказала:

– Ракель Незабудка.

– Незабудка?– Насторожился товарищ Эгунд, он как раз совсем недавно изучал кое какие списки, он помнил это имя.– Незабудка, Незабудка,– серые его глаза чуть сузились,– так вы, по-моему, из эсеров.

– Я член ВКПб с шестнадцатого года, у меня дома партбилет лежит,– сказал Ракель Самуиловна,– но в партии эсеров я была.

– А когда и где видели Бориса Савинкова в последний раз?

– В ноябре тринадцатого года в Стокгольме, ещё до каторги и ссылки.

Сейчас я член ГубСовета Читы.

– Угу, угу, – внимательно слушал её товарищ Ян Карлович, – а здесь как оказались?

– Познакомилась с товарищем Пильтусом в ресторане, он пригласил меня сюда.

– И приехали вы, значит, с ним сюда…

– Да. На квартиру к нему нельзя было.

– И товарищ Пильтус оказался… Не товарищем Пильтусом.

– Да, именно.

– И тут вы его…

– И тут я его…

– И чем же вы его?

– Этим,– Ракель Самуиловна показала «Браунинг».

– Угу, угу,– задумчиво говорил Ян Карлович. И продолжил,– а как он вас сюда уговорил ехать, в такое-то место, чем заманил?

– Ну, во-первых, у него был автомобиль, а вокруг было темно, – Ракель Самуиловна замолчал, но потом решила не врать, ведь всё равно узнают и сказала, – и потом он предложил мне три червонца.

Стоявший рядом и слушавший их разговор молодой товарищ Тыжных чуточку обалдел и молчаливо вознегодовал, услышав это: Да как такое может быть! Товарищ член ВКПб с шестнадцатого года, член ГубСовета Читы и вдруг на квартиру, да в таком нэпманском виде, ночью, да ещё за деньги. У него лицо потемнело, и даже фуражка задвигалась сама на голове. Он готов был уже даже и сказать, что– нибудь, что нарушило бы субординацию, но сдержался. Хотя и с трудом.

А товарищ Эгунд не обратил никакого внимания на слова женщины, и спокойно сказал, кивнув головой:

– Ну что ж, пойдёмте, поглядим вашу ящерицу.

И они пошли в дом, хотя товарищу Незабудке вовсе не хотелось заходить в него.

Ящер так и лежал в комнате, света было мало, и Ян Карлович присел на корточки рядом с ним и стал рассматривать удивительную тварь. А Свирид Тыжных стал осматривать стены, кровать, и коридор, и другую комнату, гремел там тазами, ронял дрова, лез во все щели. Он был ответственным человеком, которому не было нужды давать указания.

– Значит, вы выстрелили шесть раз,– продолжил Эгунд.

– Никак он не хотел прощаться,– отвечала товарищ Незабудка.– Ему всё было мало.

– А где автомобиль, вы ж приехали сюда на авто.

– Его шофёр уехал на нём, когда понял, что с его руководителем покончено.

Тут пришёл товарищ Буханкин и доложил:

– Товарищ Эгунд, никто ничего не видел, и не слышал, да и говорить никто не хочет, что не удивительно, здесь в Марьиной Роще элемент проживает не пролетарский, а вовсе даже асоциальный.

Эгунд опять кивал головой, раздумывая о чём-то, потом продолжил, поднимаясь с корточек:

– Товарищ Незабудка, а какой был автомобиль у товарища Пильтуса, что за шофёр у него был, может, вы знаете, кем работал вот этот вот товарищ, – он глядел на ящера что лежал на гнилых досках. – Вы разбираетесь в автомобилях?