— Ну? — удивился свояк.

— Да, брат. У нас тут непросто...

Я постоял у двери, послушал. На лестничной пло­щадке молодежь занималась отдыхом. "Опять, сволочи, лампочку вкрутили", — пожаловался один. — "А ты ее кокни!" — посоветовал другой. Звон стекла и хихикание.

Мы подождали, пока кто-то не подъехал на наш этаж и одним броском заскочили в лифт. Вслед полетели свист и окурки.

— "Мальборо", — заметил я, доставая у свояка из-за шиворота горящую сигарету. — Любишь "Мальборо"?

— Ну, — одобрил свояк, пытаясь погасить ворот­ник.

Окурок я отдал пьяному слесарю у выхода. Он всегда сидит вечерами под батареей, и если не дать заку­рить — сильно обижается. Считается, что это слесарь нашего ЖЭУ. Почему он тогда не починит свою батарею, из нее вечно капает? Не понимаю.

Свояк сразу молча повернул в сторону вокзала.

— Стоп-стоп, через собачью площадку нельзя: за­грызут. Надо в обход, через школу. Там, брат, никого. Только дог бегает, общительный такой… И два ри­зеншнауцера. Знаешь, с коротенькими хвостиками? Как слоны...

Через слонов мы прошли без потерь. Свояка, впрочем, немножко потоптали, а дог откусил ему хлястик.

— Пусть подавится своим хлястиком! — весело сказал я. — В мужике не хлястик важен. Правда, Саш?

— Ну, — согласился свояк, отирая с лица и шубы собачью слюну.

Мы перелезли через забор и продолжили экспеди­цию.

— Тут опять два пути. Через овощехранилище не­достроенное или через "моржей". У нас, брат, "моржи" есть! — похвастался я.

— Ну? — удивился свояк.

— Да. Моржовое движение. Там источник бьет горячий, из трубы. В доме воды нет, они купаться и хо­дят. Или, скажем, посуду помыть, постирать. Вообще, погреться. В морозы, знаешь ли, топят редко... Вот они и приспособились. Закалились жутко! Говорят: никто не болеет, кто жив остался...

Двинуться решили через овощехранилище. В на­роде это место издавна считалось нехорошим: огоньки, дымки, песни... Одни утверждали, что здесь водится нечис­тая сила. Другие прямо говорили: привидения...

Мы миновали опасную зону бегом. Привидений не встретилось, а нечистая сила была. И не просто нечистая, а прямо-таки удивительно грязная. Свояк все понять не мог: откуда столько грязи на одном чело­веке? А ты вот поночуй пару годиков в недостроенном овощехранилище, поглядим на тебя!..

Ущерба практически не было — только со свояка сорвали шапку.

— Эт-те, брат, не Тогучинский район, — сказал я, когда мы отдышались.

— Ну, — согласился свояк, утирая рукавом слезу.

Хлебный магазин уже виднелся сквозь туманную дымку. Железный свояк мерно шагал рядом. Его обледе­нелая лысина отсвечивала сталью. Мы вступили на при­вокзальную площадь. До цели оставалось метров сто...

И тут раздался взрыв! Еще один! Потом тоненько запищало и шарахнуло два раза подряд! Ба-бах! Дом-дом-дом! Фиу-у-у!..

— Петарды! — закричал я. — Пригнись, беги зигзагом! Торговцы гуляют!

Мы побежали зигзагом. Каменные уши свояка со свистом рассекали воздух. Сквозь дым я видел мрачную решимость на его измученном лице. Над площадью гремел салют в честь окончания трудового торгового дня...

— Силен, брат, — похлопал я свояка по закоп­ченному плечу, когда мы ворвались в хлебный магазин. — Ты можешь жить в городе!

И тут моему верному свояку изменило его обычное немногословие.

— Н-ну и ну... — трудно выговорил он и опрокинулся в обморок.

Честное крестьянское сердце не выдержало по­следнего удара. Полузакрытые глаза свояка были устрем­лены на ценники...

...Ужинал он, впрочем, с аппетитом.

ПРИЕДУ к вам домой и плотно покушаю.

Тел. 96-57-451. Василий Семенович.

СРОЧНО приму ванну. Тел. 03-43-34

КОЛОДРЫГА

(автобиография озябшего человека)

Я, Одноносов Николай Федорович, родился суровой зимой 1957 г. на холодном юге промерзшей Западной Сибири в студеном городе Новосибирске.

Стояли трескучие декабрьские морозы. В роддоме два месяца не топили. Когда иззябший акушер, дуя на стынущие ладони, вытягивал меня из тепла на холод, я отбивался со всех сил — пищал, толкался, пихался ножками, бодался головкой... Я чувствовал: отныне всю жизнь мне придется мерзнуть.

Так и вышло.

Детство мое было тяжелым. Оно состояло из непрерывного чередования ОРЗ, ОРВИ, ангины, бронхита, плеврита и тонзиллита. В промежутках я болел свинкой.

Зимой батареи в квартире были такие холодные, что приходилось заматывать их тряпками. Иначе в радиусе 5 метров всё обращалось в лед.

Весной тряпки снимали, но потом сразу мотали обратно, потому что в апреле как раз начинали топить и жарища стояла невыносимая.

В 1977 г. я вырос, заболел фарингитом и переехал на другую квартиру, в заледенелом, занесенном снегами краю — на Затулинском жилмассиве.

Там было еще холодней. Соседи поставили у себя в комнате "козёл", украденный с родного завода, где он обогревал сборочный цех. Под вой пурги и жуткий рёв "козла" я прожил неделю, но "козел" коротнул и сгорел вместе с комнатой, соседями, квартирой и всем подъездом.

Тут я заболел трахеитом, осложненным бурным гайморитом и переехал на другую квартиру, в далекую суровую Гусинку.

Это было гиблое место. Суров и страшен Гусинковский климат! Редкий человек зимой добредёт до середины Гусинки.

С 1981 г. я жил в мрачном обледенелом доме и спал на кухне, в духовке. Мои соседи завели обычай разводить в коридоре костер и греться вокруг него, напевая печальные чукотские песни. Там я приобрел стойкое посинение всех конечностей и привычку жевать ягель.

В 1986 г. я заболел прогрессирующим артритом и бежал от соседей-оленеводов на юг, в район пединститута.

На этих ледяных метельных просторах живут смелые и стойкие народы! На последние гроши они покупают холодильники и греются в них по ночам.

Когда мой холодильник сломался (1992 г.), я заболел воспалением околоушных желез, трехсторонним воспалением легких и в студеный январский вечер переехал на ул. Фабричную в дом, где со стен падали замерзшие тараканы.

После этого я не снимал шапку даже летом.

Так я переезжал с квартиры на квартиру, пока в 1996 г. не попал в лапы страшного ЖЭУ-4. Кошмарное ЖЭУ-4 славилось среди других ЖЭУ тем, что сумело добиться в квартирах температуры, близкой к абсолютному нулю.

Там я болел отитом, спал в тулупе и валенках, жёг на кухне костры, и в их неровном свете писал жалобы по всем инстанциям, включая ООН.

Кофи Ананд рыдал, читая мои заявления.

Борис Ельцин и Геннадий Зюганов обнялись и заплакали, вспоминая мои скорбные письма.

Совет Безопасности промок от слез.

Однажды в студеную зимнюю пору из ЖЭУ-4 пришла мастер Тапкина. Когда я вылез из шкафа, где в куче тряпок обитал последние два месяца, Тапкина заявила, что мои батареи не греют, ибо расположены слишком низко от пола.

Я хотел сказать, что к полу они просто примерзли, но розовощекая мастер Тапкина ушла обратно в свое жуткое ЖЭУ и погасла, как луч света в холодном царстве.

В ту же ночь я скончался от общего переохлаждения организма.

Меня похоронили на промерзшем, продутом всеми ветрами Заельцовском кладбище. Теперь мне хорошо! Правда, моя душа попала не совсем туда, куда хотелось, но я не в обиде.

Жарища у нас тут — милое дело!

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Уважаемые жильцы!

С 29 сентября по 4 октября в доме будет отключена горячая вода. Убедительно просим заранее сделать себе запасы горячей воды на месяц. ЖЭУ.

СМЕРТЬ ОМОНОВА

(истинный случай)

Омонов умер на операционном столе.