— Оказывается, не только Христос воскрес из мёртвых, — проговорил он, уткнувшись в мягкую бороду.

— Не богохульствуйте! — строго сказал Александр. — Хотя я и прошёл Дорогой скорби, по которой нёс свой крест Спаситель, но в царстве мёртвых, в отличие от него, не был. Правда, не раз уже готовился отправиться туда.

— Но почему ты не писал мне? — с обидой спросил император.

— Извините, у меня не было возможности писать.

— Но где ты был все эти годы?

— Скитался по свету. Жил в монастырях, у простых людей, много молился. Много где был, Ваше Величество, всего и не упомнишь.

Император прошёлся по комнате и снова встал возле окна.

— А я вот царствую, несу бремя власти. Иногда завидую твоей бесшабашной удали. Вот так взять бы и бросить всё, и уплыть, куда глаза глядят. Путешествовать по разным странам и морям. Это ли не счастье? Но я так не могу. Чувство долга, ответственность за страну не дают мне сделать это. В отличие от тебя, я не мистик и не романтик. Я не люблю философии. Мне нравятся инженеры. Надо заниматься не любомудрием и поиском смысла жизни, а строить крепости, мосты и дороги. Во всём должен быть точный расчёт и порядок. А для этого нужны сильная власть и закон. Я есть их олицетворение в Российской империи. Знаешь, как меня называют придворные? Весьма поэтично — «Дон-Кихот самодержавия». В моём царствовании нет твоего блеска. Я не расширил, как ты, границы империи. За эти одиннадцать лет я присоединил только два кавказских ханства. Хотя мог бы поддержать восстания балканских народов против османов и осуществить вековую мечту нашей династии — завладеть Константинополем. Но я этого не сделал. И даже вопреки имперской логике, когда нашему заклятому врагу турецкому султану пришлось совсем туго, я пришёл ему на помощь и послал наш десант на берега Босфора. Никто — ни англичане, ни французы, ни австрийцы — не поверил в моё бескорыстие. А зря. Я и поныне убеждён, что народы должны быть покорны своим верховным правителям, какую бы веру они ни исповедовали: христианскую или магометанскую. Без этой покорности невозможна никакая империя.

Николай Павлович подошёл к столику, на котором стоял принесённый Клейнмихелем графин с водкой.

— Выпьем за встречу? — предложил он брату.

Александр отрицательно покачал головой.

— Я никогда не любил водку. А сейчас вообще не пью.

— Как хочешь, — сказал император, налил себе рюмку и выпил её одним глотком.

Потом спросил:

— Зачем ты только дал этим полякам конституцию?

Александр промолчал.

— Ты же знал, что я всегда буду чтить законы, какими бы они ни были. Это вы с Константином, потакая во всём полякам, спровоцировали их на восстание. Не было бы вашей конституции, не пролились бы реки крови. Вы меня подставили в очередной раз. Белоручки и чистоплюи! Наворотили дел, расплодили вольнодумцев, а расхлебывать заваренную вами кашу пришлось мне. Я удивляюсь, как меня не убили на Сенатской площади в первый день моего царствования. Я взял на себя грех и вздёрнул на виселице главарей бунта, а остальных отправил в Сибирь и на Кавказ. Зато империя цела! И в том моя заслуга, а не твоя. Это моё царство!

— Я знаю, — тихо произнёс старший брат.

— Зачем ты тогда вернулся?

— Хочу умереть на Родине.

— Это можно устроить быстро.

— И это знаю.

Николай ещё налил водки, но пить не стал.

— И как ты себе представляешь свою жизнь здесь? — спросил он Александра.

— Я очень виноват перед вами и Отечеством, — тихо начал странник. — Мне нет прощения, и я готов понести любое, самое тяжкое, наказание. Вы правильно считаете меня соучастником декабристов и польской смуты. Я готов разделить участь этих людей.

— Виселица или каторга?

— Вам решать.

Николай Павлович задумался, затем поднял рюмку и сказал короткий тост:

— За твоё здоровье, брат!

А потом спросил:

— Почему бы тебе не удалиться в монастырь и там замаливать свои грехи? Ты же ради этого оставил трон?

— Мои устремления сильно изменились с той поры. Бог всегда пребудет в моей душе, но монашеское послушание — не для меня. Всё равно я был и останусь светским человеком, и грех гордыни мне вряд ли удастся в себе преодолеть. К тому же я уже отпет. Мне не нужно никакое богатство. Я готов к самой жалкой жизни. Роскоши материальной я предпочту богатство духа. Но всё же я хотел бы жить в миру, среди людей.

Император внимательно выслушал брата и решил его судьбу:

— Сибирь большая. В ней места хватит. Я организую так, что тебя сошлют на поселение.

— Спасибо, Ваше Величество! Ваша милость безгранична.

До Перми ехали в карете. Странника вызвался сопровождать великий князь Михаил Павлович. Всю дорогу он расспрашивал старшего брата о неведомых странах и народах и всё не переставал удивляться диковинным обычаям.

— Как я завидую вам, брат! Вы так много повидали! — в сердцах восклицал Михаил.

Своей эмоциональностью он напоминал Александру Константина. Между младшими братьями — Николаем и Михаилом — была почти такая же разница в возрасте, как между старшими — Александром и Константином. Но разделяла эти две пары потомков Павла I целая пропасть — почти двадцать лет. Поэтому старшие братья никогда не воспринимали младших всерьёз. Они больше годились им в сыновья, а не в братья, поэтому и общения между ними особого не было.

И только сейчас Александр понял, что его и Николая, ставших впоследствии императорами, при всей их непохожести объединяло нечто общее. Стремление быть первыми. А Константина и Михаила, наоборот, — желание всегда оставаться на вторых ролях. Каким верным другом был Константин Александру, такой же верной тенью стал Михаил для Николая.

За месяц жизни в лавре Александр Павлович заметно изменился. Исчезла болезненная худоба и вселенская усталость. На его здоровье благоприятно сказались возвращение на Родину и радушный приём, который он встретил здесь. Да и пища в монастыре была гораздо лучше той, к какой он привык за годы скитаний.

Он не взял ничего с собой из Петербурга, что могло бы изобличить его: ни портретов, ни документов, ни фамильных драгоценностей. Дорогие его сердцу предметы он заранее передал Михаилу, договорившись, что брат перешлёт их ему в Сибирь, когда он устроится на поселении. Даже денег у него не было. Карманы его холщовых штанов были пусты.

Погода уже установилась прохладная, особенно по вечерам. На Урале их встретила настоящая осень. Листья на берёзах пожелтели. Шли затяжные дожди. Поэтому карета на последнем отрезке пути двигалась очень медленно, часто застревая в дорожной грязи.

— Всё, брат! Спасибо, что проводил меня. Но дальше я должен идти сам, — сказал странник великому князю, когда они приехали в Пермь.

— Но отчего же! — воскликнул Михаил. — Мне совсем не трудно. Напротив, очень приятно ваше общество! Давайте хоть до Екатеринбурга доедем вместе. Меньше придётся идти по этапу в арестантской партии.

— Нет. Мы расстанемся здесь. Лучше подыщите мне хорошего коня. Да такого, чтобы каждому встречному бросался в глаза.

Инспекция полицейских постов, которую провёл напоследок бывший император, удалась на славу. Двести вёрст проскакал он на своей красивой лошади, но ни один жандарм не спросил у него документов. Представление надоело, и он остановился на окраине города Красноуфимска у кузницы, попросив мастера подковать лошадь.

Одет всадник был просто, в обыкновенный крестьянский кафтан, зато лошадь у него была знатная, орловской породы, и стоила целое состояние.

Кузнец поинтересовался: откуда он и куда путь держит, но приезжий ничего вразумительного не ответил. Тем временем возле кузницы стал собираться народ, и некоторые особо бдительные сограждане заподозрили, что дело нечисто. Крестьянский наряд никак не сочетался с благородными манерами незнакомца. Староста из ближней деревни поинтересовался документами путника. Но никаких бумаг при нём не оказалось.