Она выбрала последний кусок сладкой свинины.

– Такая плохая репутация? – повторил он, польщенный, но и озабоченный. – Так рассказывают?

– Говорят, что вы «бабник», «сердцеед», «соблазнитель».

Она с удовольствием ела рис, поджаренный по-кантонски.

– Вы, наверное, боялись и меня, и этого ужина? – сказал Лоран.

– Не надо преувеличивать. Я находила вас привлекательным. В объятиях опытного мужчины вашего возраста женщина не чувствует себя наглядным пособием по анатомии. Да еще вы и француз, это – преимущество. В одной статье я читала, что у вас любовные подвиги удаются особенно хорошо, что в этом плане все остаются довольными.

– Статистические данные типа Кинси мне ничего не говорят, – отвечал Лоран – Эта тема – вне пределов моих интересов.

Он представил себе рекламный текст по телевидению на тридцать секунд: «Такой-то детергент отмывает отлично, но француз занимается любовью еще лучше. Я не променяю моего мужа-француза ни на какого другого, даже если он моложе и сильнее».

– Все это – глупости, – сказал он. – Образ француза «бабника» – такой же банальный, как образ «девицы с площади Пигаль». Мы с женой составляем очень дружную пару, у нас есть…

Он хотел сказать – сын, но застеснялся говорить об этом хрупкой девице, которая моложе Филиппа.

– У вас есть что?

– Не важно. Хотите десерт?

– Да, – сказала она, – с удовольствием. Блинчики, обожаю блинчики. С яблоками.

Десерт – это был сильный удар. Он надеялся, что она закончит ужин чашечкой кофе. Хотя бы еще пятнадцать минут для беседы. А эти чертовы блинчики надо готовить. Ждать, когда их принесут, красивые, горячие, пылающие, Время, чтобы она их съела – а ела она с возмутительной медлительностью, да еще с ужасными замечаниями, – она превратит его в порошок. Лоран Же в виде порошков.

– Для мадемуазель блинчики с яблоками, а для меня кофе, – сказал он гарсону.

Он тут же пожалел, что заказал, от одного запаха его потянуло на рвоту. Кофе – это часть утра, начало дня и работы. Никогда не пил он кофе вечером.

– Вы не любите блинчики? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Нет. Не люблю блинчики.

– Боитесь располнеть?

– Нет. У меня вес меняется с трудом. Просто не люблю блинчики.

– Но вы любите свою жену?

Под глазами сиреневые мешки, менторский тон. Кстати, она играла на этом.

– Да, я люблю свою жену.

Этим заявлением он утвердился в себе. Все могли слышать, скрывать было нечего. Великолепное ощущение, когда совесть спокойна хотя бы на этот вечер. Он вздохнул внутренне. На этот раз он взнуздал свое желание, любопытство, свое ненасытное желание «еще одну» заиметь в его галерее женщин-сувениров.

– Сегодня утром, – сказала она, – я уже воображала себя голой в ваших объятиях. В каком-то теплом уголке, мягком и темном.

Она говорила о своей наготе с глубоким безразличием. Она продолжала, а он не знал, коварна она или естественна.

– Но конечно, раз вы любите свою жену, это все меняет. Я уважаю супружескую любовь. Влюбленная пара – какая утешительная картина. Супружество, осуществленное в благородном смысле в угоду Господу. Кстати, полагаете ли вы, что Господь печется о чести и половой жизни каждого человека? Я рада, что в нашем прогнившем мире знаю мужчину верного, влюбленного, безупречного, значит, такое еще существует…

– Не будем преувеличивать, – сказал он.

Комплименты, которыми осыпала его Лиза, лишали его оперения. Она склонилась к нему:

– По сути, вместо того, чтобы воспользоваться ложной известностью, вы от нее страдаете! Не беспокойтесь. Я уже совсем вас не хочу. Женатый мужчина – неприкосновенный. К тому же, раз он любит свою жену, это уже не мужчина.

Он слушал ее как зачарованный. Она перевернула роли. Осмелилась выразить желание завладеть им. Это свободное обращение с языком возбуждало его, словно он слышал призыв к восстанию против лицемерия: «Выпрямитесь, согбенные еврейско-христианским воспитанием, сдержанные и строгие. Не гните спину. Наслаждение – не проклятие. Не бойтесь воспользоваться им».

Теперь он говорил с подчеркнутой нежностью:

– Я пригласил вас на этот ужин, потому что почувствовал, что вы несчастны.

Ирония во взгляде Лизы распространилась на бесконечно обширную область.

– Не думаю, что это правда. Вы – не добрый самаритянин. Я вам понравилась, и вы мне понравились. Вы изменили намерение. Это – ваше право. Имейте мужество признаться в этом.

– Вы мне показались жалкой, – настаивал он.

Она покачала головой.

– Человек несчастный не вызывает жалости. Я вовсе не была жалкой. Несчастной – да.

– Предположим, – сказал он, – но, когда ужинают с красивой молодой женщиной, не обязательно воображать ее в своей постели.

– Не обязательно. Вы совершенно правы, – сказала Лиза— Мужчины в возрасте за восемьдесят абсолютно не заинтересованы. Ваша внешность меня обманула. Внутренне вы – старик. Отсюда и происходит недоразумение.

– Вы невозможны, – сказал он. – Вы никогда не видели верного мужчину?

– Сегодня утром у вас были все качества, кроме качеств верного мужчины.

Он подал знак метрдотелю, чей задумчивый взор витал у далеких горизонтов.

– Счет, пожалуйста!

Лиза испугалась, что останется одна. Она сказала:

– Я не хотела вас задевать. Не обижайтесь. Порою я бываю слишком откровенна.

Лоран вынул из кармана бумажник.

– Вы еще под впечатлением драмы, вами пережитой. Я отвезу вас в гостиницу.

– Я жду блинчики, – сказала она.

Он вздохнул. Это верно. Блинчики. Он достал кредитную карту. Был конец вечера, подумала Лиза. Этот мужчина, ни лучше, ни хуже с точки зрения красоты, но очень ценный, потому что был под рукой, этот мужчина сейчас ее покинет. Больше она его никогда не увидит. Она попыталась сыграть ва-банк.

– Сегодня утром я даже испугалась, что влюблюсь в вас…

– Лишняя причина соблюдать осторожность. Я должен избегать осложнений подобного рода. И вы – тоже. Не забывайте соблюдать вашу репутацию.

Давать советы моралиста позволяло ему избегать ловушек. Выборы приближались.

Она наблюдала за ним.

– Не хотите ли вы, чтобы я бросила десерт?

– Вовсе нет. Ничто нас не торопит.

Лоран ликовал. Ему удалось обмануть. Значит, он пока в безопасности. Никакой авантюры и никакого возможного шантажа. Он цеплялся за успокоительный мир. Гарсон принес наконец блинчики.

– Не могу ли я получить также счет? – спросил у него Лоран.

Лиза начала блинчик с утонченной медлительностью. Лоран отказался от чашки черного кофе.

– Вы тоже не хотите? – спросила она.

Лоран подумал: «Вот так становятся святым человеком, героем или моделью благочестия. Когда боятся. Когда не могут сделать иначе».

Она положила вилку и отпила немного чаю.

– Если хотите, мы можем уйти, – сказала она.

Лоран заплатил по счету через кредитную карту. Он знал, что будет сожалеть, – душевные болячки уже проявлялись. Скоро Лиза перейдет в разряд воспоминаний. Они встали из-за стола и прошли весь зал ресторана. В раздевалке китаянка с перламутровой кожей протянула Лизе ее плащ на меху, а Лорану – пальто темного цвета.

Чтобы выглядеть больше похожим на друга, более галантным перед тем, как расстаться, а главное, потому, что ему так захотелось, – он взял Лизу под руку. Вышли на улицу, сверкающую от дождя. Дрожа, Лиза подняла меховой воротник.

– Я бы хотел подольше быть вместе.

Он решил пройти часть пути вместе с ней.

– Пройдемся немножко. Найдем такси, и я доставлю вас до дома.

– Мой «дом» – бедная гостиница, – сказала она. – И я делю комнату с девицей, которая будет меня допрашивать. Мне вовсе не хочется возвращаться сейчас. Знаю местечко… – продолжала она. – Там есть пианист и саксофон… Играют, как настоящий джаз… Как в Новом Орлеане… Там можно будет поесть.

– Я не из тех, кто составляет приятную компанию для такого рода мест, – ответил он.

– Вам больше нравится быть один на один?