– Хотите, вас довезут?

– Спасибо, – сказал Максим, – я лучше пройдусь.

– Тогда удачи!

Подколокольный переулок встретил Максима порывом ветра. Ветер стартовал снизу от Солянки и пересекал финишную ленточку на Яузском бульваре. Настроение у Максима поднялось.

– Когда воротимся мы в Портленд, – замурлыкал он пиратскую песенку, – мы будем кротки, как овечки, но только в Портленд воротиться нам не придется никогда…

Максим по переулку спускался на «московское дно»: здесь когда-то были трущобы знаменитого Хитрова рынка. Теперь – просторно и пусто. На школьное здание, построенное в тридцатые годы наползал огромный строящийся «новодел», возле которого стоял черный «Майбах» и выстроились автомобили помельче: «Лексусы» и «Мерсы».

Максим миновал «утюг» – дом Кулакова, – дом был славен тем, что в нем размещалась самая отвратительная из ночлежек Хитрова рынка, – и вошел в Певческий переулок. Этому переулку, наконец, вернули имя: до Октябрьской революции его переименовали в Свиньинский, в честь писателя и коллекционера, который здесь проживал, а при советской власти он сделался Астаховым, в честь большевика Астахова, которого убили в семнадцатом году на Яузском мосту.

Так Максим вышел на Солянку, улицу, по которой, согласно преданию, проезжал к Куликову полю Дмитрий Донской. Максим, размышляя о событиях сегодняшнего дня, зашагал по брусчатому тротуару в сторону церкви на Кулишках.

Как это он отбился от собаки?! Максим встряхнул плечами, расслабляя руки. Ему захотелось пробежаться, но он сдержал себя. Что тут говорить?! Повезло! Ладно! Проехали! В следующий раз надо быть внимательнее. В следующий раз? Ты что, решил жить вечно? – обратился он к самому себе. – Будет ли он, следующий раз? Не по возрасту работа. Мало, что силы есть? А вдруг сердце прихватит? А микроинсульт? Ведь уже намекали, что пора на скотобойню. Ну и отлично! Жизнь, наоборот, только начинается! Глупости все это: инфаркт, инсульт, артрит. Я могу пробежаться отсюда до площади Революции и обратно, я могу подтянуться двадцать раз и пятьдесят раз отжаться.

Максим вспомнил, как шел вот по этой улице до площади Революции в первый день знакомства со своей будущей женой. Тридцать пять лет назад. Точно таким же вечером, только тогда центр города к вечеру быстро пустел. Люди после работы разъезжались по домам. В выходные дни в центре вообще никого не было.

В этом доме был спортивный магазин, а здесь на углу – магазин тканей «Балтика». А станции метро не было. Поэтому они и шли пешком до площади Революции.

Что стало с Москвой?! Это Ленинград был холодным, красивым, немного высокомерным, в старом, но ладно скроенном костюме. А Москва даже главную площадь окрасила в теплые красные тона. Она созревала, хорошела, оставаясь барышней-крестьянкой. И вдруг ее понесло. Инвестиционные контракты, как стероиды, вначале будто бы влили в нее силы, но, подсев на допинг, город разбух, засуетился, замельтешил. Закупорились сосуды, в милом лице появилась нездоровая отечность. Барышня-крестьянка превратилась в расфуфыренную красотку, которая покупает дорогие наряды, но редко моется.

Так попадают в руки докторов – пижонов и хапуг, обещавших быстрый эффект и применяющих сильнодействующие гормональные средства. Город-бройлер и город для бройлеров, задыхающийся от стянувших его автомобильных колец, с вылезающими из-под пояса телесами.

Бездарно потраченные усилия! Бездарно потраченное время! Страна одрябла, пестуя этот флюс.

Максим, помнивший ту, далекую Москву, чувствовал себя пойманным в сети. Как быть, когда твоя мать вышла замуж за жадного индюка? Вырасти и уйти. И все равно раздваиваться: любить и не сдаваться.

– Формулировочка прямо из прошлого века, – подумал Максим. – Куда только не заводят нас Сусанины-мысли?! Перетекают от одного к другому, все дальше и дальше. И уже не помнишь, где начало. Площадь Революции, первое знакомство, молодость, Москва… Сантименты! А там у тебя сын, – рассуждал он, – там чисто и светло. Там – разумно и выверено. Там хорошо тому, кто живет по закону, здесь хорошо тому, кто на законы плюет. Дело лишь в том, что эта простенькая истина хочет выглядеть загадкой и скрывается под маской «Умом Россию не понять». А из-под маски торчат давно немытые уши.

– Алло! Да, я слушаю! Здравствуйте, Эдуард Александрович. Очень рад! Стараемся! Что? Да, желания клиента – закон для нашего агентства. Вы хотите, чтобы я подобрал для Киры Станиславовны телохранителя постарше? Ага! Но ведь Максиму Максимовичу пятьдесят пять. Куда же старше? Он и так у нас задержался. Если бы не ваш заказ… Еще старше? Тогда непонятно, кто кого будет охранять. Да? А! Понял, понял. Я постараюсь. Обязательно. Будьте уверены. Конечно, конечно. Супруге привет! До свидания. Ага! До свидания. До свида… А не шел бы ты лесом!

Недешевый телефон «Нокия» полетел на стол. Директор частного охранного предприятия сунул руки в карманы и сжал губы в гузку. Глядя на россыпь огней за окнами, он покачивался на носках.

– Этот город – большой дурак! Для ненормальных! – он помолчал, белые и красные огни автомобилей мертвой хваткой впились в хребет улице. – Дятел! – снова возмутился он. – Будет тебе тупой и еще тупее! Будь уверен! Супруге приве-е-е-т! – передразнил он сам себя.

Город лежал в параличе.

Директор подобрал брошенный телефон.

– Максим, – охрипшим голосом сказал он, – ты где? Домой направляешься? На сегодня все? Ну и слава Богу! Ты вот что, Максим… Помнишь, мы говорили об увольнении, что ты к сыну собираешься?.. Готов? Чудненько! Давай, завтра утром подъезжай, я замену тебе нашел. Ага! Давай, пока! Уфф!

Директор вздохнул и вызвал секретаршу.

– Ирочка, вызови мне на завтра этого качка Кофейникова. Чтоб был готов к работе. Пусть оденется поприличней. Да, и вот еще что: Максим Максимович увольняется. Подготовь все бумаги, ну, ты знаешь, чтобы не задерживать человека.

Следующий день настроения директору не улучшил. Капал мелкий дождичек, и улица была снова парализована теперь уже утренним трафиком. Директор стоял у окна и слушал, как снаружи завывает ветер. Небо то темнело, то светлело.

– К вам Кофейников, – раздался голос Ирочки.

– Пусть заходит.

Кофейников зашел, сцепив, по своему обыкновению, руки перед собой. В костюме он напоминал манекен из витрины.

– Так! Проходи! Сам-то как?

– Порядок, – важно сказал Кофейников и посмотрел на свои руки.

– Давай, садись, – директор откинулся в кресле.

Улыбка у Кофейникова имела довольно

странное сочетание смущения и самодовольства. Жаль, что Леонардо да Винчи умер задолго до появления Кофейникова.

Итак, с неуловимой и неубедительной улыбкой Кофейников присел.

Директор сказал ему, что с сегодняшнего дня он обеспечивает охрану Киры Станиславовны вместо увольняющегося Максима Максимовича. Дал Кофейникову полный расклад.

– Поедешь, представишься, скажешь, что работаешь вместо Максима Максимовича. Если будет спрашивать почему, ответишь, что он получил расчет. Если будет сердиться, ответишь, что твое дело – лишь с честью выполнить полученный приказ. Запомнишь?

– Пожалуй, лучше записать.

– Ну, запиши. И вот еще что! Всегда улыбайся. Видел, как в фильмах улыбаются американцы? Улыбка должна быть широкой, а у тебя она какая-то… не поймешь какая.

– Как это?

– Как, как? Покак! Ну, будто ты говоришь чи-и-и-з. Понял?

– Чи-и-и-з. Я запишу.

– Запиши.

– Что за слово такое? Кто его придумал?

– Какая тебе разница? Это слово означает сыр по-английски, понял?

– Ага! А можно я буду говорить сы-ы-ы-р?

– Делай, как знаешь. Только улыбайся.

– Сы-ы-ы-р. Нормально, да? Сы-ы-ы-р.

– Ты слово-то про себя говори. Что ты орешь-то?

– Сы-ы-ы-р, – шепотом сказал Кофейников.

– Ты вообще молчи. Что ты шипишь, как змей?!

Кофейников постарался перейти к полному безмолвию, однако буква «с» все же предательски проскользнула между зубами.