– А сын вас зовет?

– Зовет, конечно.

– А жена?

– Жена? Она, к счастью, замужем.

– Почему к счастью?

– Если бы она не была замужем, я бы не поехал.

– Не понимаю.

– Не поехал бы, и все!

– Какой вы, однако! Они хорошо устроились?

– Еще бы! Свой дом. Сколько комнат – даже не знаю! Три машины. Да я был у них.

– Были? Ну, и что муж?

– Нормально. Для меня он – подарок, ключ, открывающий двери к сыну. Ведь мы же годами не видимся.

– Значит, собираетесь?

– Собираюсь.

– Насовсем?

– Я готов. Там у меня сын. И это главней всего.

– А он сюда не хочет?

– Приезжал один раз.

– И что? Не понравилось?

– Не понравилось.

– Почему?

– Неуютно как-то.

– Вот зараза! Это что там, у мусорных баков?! – возмутилась вдруг Кира.

– Кошка. Кис-кис.

– Как же! Кошка! Кис-кис, – передразнила Максима Кира. – Крыса! Серая, обыкновенная! Пиша! – Кира топнула ногой.

Максим вздохнул. Кира закинула ногу на ногу.

– Рассказывайте дальше.

– Что рассказывать?

– Что-нибудь. О себе.

– Я уже все рассказал.

– Вы – интроверт, Максим. Однако должна же я знать человека, которому я вверяю себя.

– Это справедливо.

– Итак, в прошлом у вас море, в будущем – дорога за море, а что в настоящем?

– В настоящем? В настоящем я тружусь, как буксир.

– Как боксер?

– Как буксир.

– Как буксир?

Максим опять поднял глаза к небу.

– И хотя я горюю, – сказал он, – что вот я не моряк, и хотя я тоскую о прекрасных морях, и хоть горько прощаться с кораблем дорогим, но я должен остаться там, где нужен другим.

– Что это?

– Это Бродский. Баллада о маленьком буксире.

– Ну, это не про вас, Максим. Маленький буксир. Вы – настоящий боевой корабль. Корабль, иногда нуждающийся в причале.

– Да, где-нибудь в тихой гавани.

– Не знаю, не знаю. Я бы сказала, что ваше место, скорей, в порту, грохочущем и гудящем.

– Кончилось наше время. Нас потеряли в девяностых. Теперь новые корабли на рейде. Так… качаемся на волнах…

– Блин! Развели пессимизм! Не кокетничайте, Максим, вам это не идет.

– По большому счету вы правы. Пожалуй, есть здесь доля кокетства, – честно признался Максим, – зато действует, как анальгин.

Они помолчали, думая о своем.

– Меня сегодня чуть не покусала собака, – сказала Кира.

– Я в курсе, – сказал Максим.

Кира прыснула в ладошку.

– Бедная собачка, – сказала она. – Вам ее не жалко?

– Жалко, – машинально ответил Максим, глядя перед собой.

– Там было еще два урода. Это настоящее нападение! А?! Максим! Вы понимаете?!

– Если бы это было настоящее нападение, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Это просто моя ошибка.

– Но вы же ее исправили, не так ли? Не переживайте! Давайте считать это каким-никаким приключением.

– Всякое приключение, – упорствовал Максим, – это результат плохо организованной работы.

Кира поежилась. Надо было переменить тему.

– Хотите кофе? – спросила она.

– У вас с собой термос?

– Нет, конечно! Я вас приглашаю наверх выпить кофе. Вы что, не понимаете?

Максим опять вздохнул.

– Понимаю. И потому откажусь. Спасибо за приглашение. Я провожу вас до дверей и только.

Кира встала. Максим тоже поднялся.

– Блин! Правильный, да? Я же вижу, вы один. Один-одинешенек. Это ведь нелегко быть одному. Ну что вы себе вообразили? Разве нельзя двоим взрослым людям просто посидеть в тепле и уюте? Посидеть и поговорить. Всего полчаса. Разве я многого хочу?

Кира взглянула на Максима, он смотрел в сторону, упрямо выпятив нижнюю губу.

– Блин! – опять сказала она и пошла к подъезду.

Максим забежал вперед и вошел первым.

Кира открыла дверь квартиры ключом.

– Знаете что? – сказал Максим. – Я спущусь и буду стоять под вашими окнами столько, сколько вы пожелаете. Вы подойдете к окну и увидите, что я никуда не ушел. Хорошо?

– Вот, вот! Будете стоять и думать: когда ты, наконец, угомонишься? Хотя… если честно, немного гламура мне бы сейчас не помешало.

Максим уже спускался по лестнице. Услышав ее последние слова, он остановился, повернулся и простер к ней руку:

– Ах, вот так, да?! Значит, мы любим Шекспира? Тогда держитесь крепче!

И Кира певучим оксфордским английским выдала не перевод Пастернака, а оригинал:

– Нокаут, – сокрушенно сказал Максим. – Я сражен! Так сорок тысяч чашек кофе сразить не могут! Я буду вздыхать всю ночь!

– Идите в задницу! – крикнула Кира и, махнув рукой, захлопнула дверь.

Максим вышел на улицу, вдохнул полной грудью морозный воздух и задрал голову. К ночи похолодало, и темно-голубой шелк, там наверху, украсили звезды. Ветер гнал по небу редкие черные облака. Фонарь во дворе подсвечивал перепутанные, желтые от его света ветки. Издалека они походили на скомканную сенную труху. Свет, истратив на нее все силы, сразу обрывался и не мешал видеть небо. Туда, в темнеющую голубизну, невозвратно ушел, чтобы встретиться лицом к лицу со звездами, орбитальный телескоп «Хаббл».

Когда в окне появился силуэт женщины, Максим помахал рукой в перчатке. Окно не было освещено, и две фигуры застыли, каждая на своем месте.

Разговор с Кирой не прошел для Максима даром, он, действительно, мечтал о перелете через океан. Там ждал его сын. Максим рвался туда, как рвется к пристани из своих последних тридцати узлов переживший свой век корабль. Мысленно он проделывал весь путь: от Ленинградского шоссе, потерявшего сознание в пробках, – маршрутное такси ныряет в узкие улочки и проезды Химок, пробираясь вдоль каких-то заборов и складов, выскакивая у поворота на Шереметьево, – до американского континента, когда самолет, миновав снега Гренландии, повисает над зелено-коричневой землей Лабрадора, и пассажиры с облегчением вздыхают: «Прилетели!»

Кира тоже не шевелилась. Она прислонилась к оконному косяку, ей не хотелось двигаться, приниматься за дела, строить планы. Ей просто хотелось вот так стоять отвлеченной, созерцающей, ощущать радость или грусть (не важно что) от своего возвращения к почти забытым грубоватым нравам, парадоксальному сочетанию сочувствия и недружелюбия, разгильдяйства и суровости, варварства и благородства. Нет, не смейтесь! Бог с вами! Безусловно, ее мысли не были столь последовательными, обстоятельными и масштабными, пожалуй, их можно было бы свести к незатейливой формулировке: «Хорошо, что не все мужики – свиньи!» Но как раз незатейливость и прямота этого вывода предавала ей уверенности и стоила многих утешительных абзацев.

Так они стояли, не замечая ни времени, ни обитателей дома, пока не подъехала машина ее мужа. Тот вышел, увидел Максима, приблизился.

– Ну, как она?

– Привыкает, – ответил Максим – Похоже, тревожится.

Кира помахала мужу. Он показал ей на своего шофера, который вытаскивал из машины огромный, как сноп, букет цветов.

– Знаете, – сказал он Максиму, – Кирка – она, как ребенок. Пуглива, но беспечна. Все в одном флаконе. Когда она чувствует себя не в своей тарелке, начинает дерзить. Она вам не пыталась дерзить?

– Нет.

– Ну и ладненько! Вежливость – дизайнер человеческих отношений, – он взглянул на Максима.

Максим подумал: вот прекрасный случай промолчать, – и со значением кивнул.

Возникла пауза, и оба они одновременно решили посмотреть на часы. И оба, заметив движение собеседника, усмехнулись.