Дверцы сёдзи так и не открылись. Канкуро и Темари вернулись в постели. Сасори упорядочил в голове новые знания, но не торопился возвращаться к себе: предстояло ещё одно дело. Помимо того, что Гаара оказался восприимчив к жестам, того, что Канкуро пожелал спасти его, того, что Темари проявила о Сасори заботу, на его взгляд неуместную, предстояло разобраться с важной проблемой по имени Орочимару.

— Слушай, Темари, — снова заговорил Канкуро. — Когда мы станем чунинами, и Сасори-сенсей больше не будет нашим наставником…

— Ну, есть вероятность, что мы перестанем общаться.

— Эй! Я не хочу этого!

— Тогда не становись чунином.

Завязалась несерьёзная перепалка, и Сасори, притаившись в углу рядом с сёдзи, терпеливо, неохотно ждал тишины. Темари, Канкуро и Гаара были большими детьми, чем он в их возрасте: сказывалось влияние эпохи. И всё же Сасори, давно за ними наблюдая, знал, на что они способны; они ни разу его не разочаровывали. Бывало, конечно, что сердили и отбывали затем наказание, но до решения бросить работу с ними не доводили. Сасори позволил им приблизиться, уверенный, так легче следить за их развитием, за внутренней ситуацией, и вышло так, как вышло.

Он хотел бы продолжать думать, что привязанности — бесполезны.

Не получалось.

Обманывать себя, не разобравшись в проблеме, было такой же глупостью, как лезть без защиты под вражеский удар.

Сасори надолго погрузился в размышления, следя за Темари и Канкуро, не вслушиваясь в их разговор. Спустя час тишина стала заметной. Невесомой тенью отделившись от стены, Сасори крадучись подошёл к дверцам сёдзи, раскрыл их с едва слышным шорохом и приблизился к Канкуро, лежавшему в обнимку с одеялом. Он спал спокойно и безмятежно. Такое редко бывало после бесед о Гааре. То же, пожалуй, касалось и Темари.

Чакра охватила кисть руки, как перчатка, и Сасори, присев в изголовье футона на корточки, поднёс ладонь к голове Канкуро. Краска на его лице смазалась, завтра он будет её обновлять. Стоило представить, как эту краску руками Канкуро наносил Орочимару, и в груди зашевелилась злость, уже было остывшая — словно поворошили угли, будя затихшее пламя, возвращая к жизни яркие, жгучие красные искры.

Тщательно контролируя чакру, Сасори спрятал в сознании Канкуро маленькую печать. Эта печать разделилась на тонкие волокна; каждое из них втекло в ткань чужого разума, словно бы слившись с ним воедино, и образовало собою прозрачный, точно кристалл, узор. Иероглиф «искать». Чакра Сасори помнила чакру Орочимару. Если печать — безвредная, маленькая — обнаружит её, Сасори сразу об этом узнает.

То же он проделал и с Темари, понимая, что по-хорошему следовало этим заняться ещё в самом начале. Но в самом начале он о многом не знал. Орочимару посчитал Гаару, Темари и Канкуро бесполезными как рычаги давления, потому что Сасори и сам так считал.

А теперь они были в опасности.

Возвращаясь, он замер на пороге своей комнаты у раскрытых сёдзи, не убрав руку с деревянной обводки одной из них. В тот раз Гаара снёс песком двери и вышвырнул вон костяного убийцу, следом вбежали вооружённые Темари и Канкуро — обычное поведение для ниндзя, воспитанных им, Скорпионом. Та ночь оказалась единственной: убийца больше не появился, то ли выполнив задачу, на него возложенную, то ли наказанный за провал.

Сасори задвинул сёдзи.

Настало время и для проверки. Свет утреннего солнца отвоёвывал дом за домом, и ночь отступала в углы и переулки, сдавая позиции дню. Ветер, ещё не прогретый, хранил прохладу, когда Сасори ступил на плоскую каменную крышу, на самом краю которой сидел Гаара. Подходить к нему не пришлось: он сам поднялся на ноги и сделал к Сасори несколько шагов. Сасори за ним наблюдал, скрывая, как внимателен.

И уже протянул было руку коснуться лба Гаары, так, как делал всегда, только на сей раз без чакры — но тот вдруг произнёс:

— Яшамару.

Сасори застыл. Гаара смотрел на него с задумчивым спокойствием и ожиданием.

— Ты поступишь как он?

Яшамару состоял в медицинском взводе АНБУ, входил в личную гвардию Казекаге и воспитывал Гаару первые его шесть лет, будучи его дядей. Редко, но Сасори случалось выполнять с ним разные задания. Это привело только к тому, что они оба попросили Казекаге не давать им общей работы: они не ладили, шли разными путями, много спорили и из-за этого порой срывали сроки. Сойтись удалось, пожалуй, лишь однажды — когда и Сасори, и Яшамару оба смотрели на Казекаге, принимавшего их отчёт, с молчаливым презрением.

Сасори не знал, лишь догадывался, что именно Яшамару сделал Гааре, и поначалу не мог ответить.

В конце концов выбрал правду:

— Не понимаю, о чём ты. Почему ты о нём вспомнил?

— Любовь.

Сасори взглянул на иероглиф, шрамом выбитый на лбу у Гаары, нахмурился и неохотно повторил:

— Не понимаю, о чём ты.

Ветер засвистел, взметнув над крышей пыль, зашумели кругом кроны деревьев. Сасори померещилась слежка, но это ощущение смыла чакра Шукаку, окатившая подобно потоку воды — Гаара приподнял уголки губ, показал зубы и, стиснув их так, что улыбка обратилась оскалом, безумно почти выкрикнул:

— Когда мне было шесть лет, Яшамару стал первым человеком, который попытался убить меня по приказу отца!

Сасори не испытывал к Расе ни приятия, ни уважения, но внезапно вместо безразличия был готов его возненавидеть. Тогда было велено увести жителей и приготовиться к битве с Шукаку. Так вот что скрывала та лунная ночь… Яшамару погиб самым первым, бросив Гаару в вихрь безумия, и теперь этот ребёнок, уже двенадцати лет, смотрел на Сасори взглядом, полным тьмы. Сасори за всю жизнь перевидал немало подобных взглядов, но, пожалуй, впервые ему оказалось не всё равно.

Он не желал видеть это безумие. Отчётливо желал изменить эту картину, использовать другие краски, и было непонятно, как относиться к столь живым порывам: он до сих пор стоял на перепутье и не смел сделать шаг ни в одну из сторон. Понимал лишь, что молча развернуться и уйти будет трусливым бегством, а это неприемлемо.

Любовь.

Глупейшее чувство из всех возможных.

— Я не поступлю как Яшамару, — наконец ответил Сасори, не зная, правду ли говорит.

Гаара от души ненавидел людей, подобных Четвёртому Казекаге, а Сасори был именно этой породы. Иначе создать человеческих кукол не сумел бы даже такой гений, как он. Настроение испортилось окончательно.

Безумие гасло в глазах Гаары, спокойствие к нему возвращалось. Он поверил. Сасори размышлял, как повёл бы себя, встань перед ним выбор между искусством и людьми. Впрочем, почти сразу понял, что покинул бы Деревню, пропал бы без вести или прикинулся бы мёртвым. Этот вариант был давно проработан, и Сасори мог обратиться к нему чуть ли не в любой день: в конце концов, Раса погиб. Гаара, Темари и Канкуро тогда останутся одни друг у друга.

— Сасори, — снова позвал Гаара. — Ты меня лечишь.

Взгляд его был как прежде задумчив.

— Ты мог бы обучить этой технике одного из врачей и поручить ему всё остальное.

Чего Гаара добивался? Что он хотел услышать? Сасори в самом начале, год назад, когда только стал наставником, думал об ирьёнине-помощнике, но сообразил, что идея дохлая: во-первых, никто не согласится, во-вторых, если согласится и умрёт, проблемы Сасори обеспечены, в-третьих, врачей, способных работать с разумом на его уровне, в Песке просто-напросто нет, а учить ещё кого-то, кроме Сабакуно, не возникло желания. Так он Гааре и ответил.

— А теперь идём завтракать. Я был бы рад, не будь такой потребности вовсе, но это необходимость.

— А человек может быть необходимым?

— Разумеется.

Таких Сасори добавлял в коллекцию.

Позавтракав и кинув посуду в раковине, Темари мигом забыла про домашние дела и поспешила за Сасори-сенсеем, пока тот не сгинул чёрт знает куда чёрт знает на какое время. Он остановился, заметив её, почти на пороге квартиры, выглядел спокойным и готовым выслушать, и Темари сразу взяла с места в карьер: