— Сама там останешься, — пробормотал я, почти, засыпая.

— Я же не насмерть, так, любя… ты что, спать собрался? Сейчас спою тебе колыбельную, и уложу, весь избегался за последний месяц, одни глаза остались.

— Спи, малыш, устали ножки, пробежали все дорожки,

Спи, малыш, устали ручки, поиграл во все игрушки.

Спи, малыш, устали глазки, целый день читали сказки,

Ты проснёшься, утром рано, поцелует тебя мама,

И не вспомнишь те обиды, от которых ночью плакал,

Только радость, только счастье, только мама, только папа…

Будет домик, двор с собакой, ну, не надо, мальчик, плакать…

Засыпай, малыш, бай-бай, хоть во сне ты помечтай.

Такие неуклюжие стишки детей, которые никогда не встретят своих мам и пап, потому что, знают о них только по легендам, которые столетиями кочуют по интернатам, разбросанным по всему космосу.

Каково им там, маленьким искусственным людям? У кого спросить? Я ведь тоже считался интернатским. Даже Катя не верила мне, что я ничего не помню. А если не помню, значит, мне жутко повезло. Тебе ещё повезло, что родился хилым, тебя берегли и не нагружали непосильными тренировками, от которых многие плакали всю ночь, потому что всё тело болело, а утром опять на стадион, отдыхом считались занятия по теории, в классах. Чтобы не спали, каждый получал заряд бодрости, в виде инъекций, от которых ломило кости. Зато все выросли здоровыми и крепкими.

Это кто выжил. Ты всегда оставался загадкой, почему ты, такой тощий, жив, когда более сильные ребята ломаются. Оказалось, вон ты какой, несчастье моё, проводник мой любимый. Тошка, ты спишь, что ли? Сейчас, малыш, я уложу тебя, только раздену.

Утром я никак не хотел просыпаться. Катя щекотала меня, я только хихикал.

Наконец ей это надоело, она вынула меня из постельки и посадила себе на колени.

— Какой ты засоня! — сердилась она на меня, целуя в пухлую от сна щёчку.

— Хватит меня мучить, моя ужасная няня! — бормотал я во сне.

— Я вот покажу тебе ужасы! — смеялась Катя, поднимаясь вместе со мной и отправляясь в ванную комнату. Там она засунула меня, прямо в плавках, под холодный душ.

Взвизгнув, я проснулся окончательно. Катя смеялась над моей обескураженной рожицей.

— Не прыгай, сейчас вода согреется. Раздевайся, помою и переодену.

Ничего не понимая, я стянул мокрые плавки, подал Кате, чтобы она бросила их в утилизатор.

— Что случилось? Мы где? — Катя засмеялась, взяв меня за плечо, чтобы не упал, начала мыть мочалкой.

— Дома, мы, дома! Сейчас, отмою тебя, одену, и пойдём завтракать, а то Алия и Май скучают по тебе.

— Только не надо церемоний, Катя, ну пожа-а-алуйста!

— Надо, Тошка, надо! А если мы попадём на приём к какой-нибудь королеве? А ты будешь размешивать пальцем чай?

— Это будет модным веянием…

— Я тебе верю! — засмеялась Катя, — С твоей-то внешностью!

— А что с моей внешностью? — испугался я.

— Всё в порядке с твоей внешностью! — шлёпнула меня Катя, — тебе бы ещё мяса нарастить, а то опять стал скелетиком. Только набрал форму, и опять прежний Тоник.

— Да, Катя, теперь надолго.

— Кать, — когда Катя вытерла меня и понесла одевать, — я хочу с тобой сходить в тир, где стреляют из лука, на ристалище, хочу, чтобы ты немного поучила меня сабельному, ещё рукопашному, бою.

Катя чуть не уронила меня.

— Куда тебе?! Ты лук не растянешь, меч не удержишь! А рукопашному бою? Ударишь, и сам отлетишь!

— Хотя бы мальчишкам я должен дать отпор? Ты хоть знаешь, куда нас отправляют? Там свирепствует естественный отбор! Если взрослые видят, что мальчишки дерутся, они только веселятся и подзадоривают их, потому что это племя живёт разбоями и грабежами, им не нужны хилые ботаники! Я вообще не понимаю, как ты там собираешься работать?! Мы там обречены на провал.

Меня там забьют насмерть мальчишки, а что будет с тобой, я даже не представляю.

— За меня можешь не беспокоиться, выкручусь, а вот что касается тебя, действительно, надо что-то придумать. Насмерть тебя вряд ли смогут убить. Ты выживешь и со стрелой в сердце…

— Разве что со стрелой Амура, — перебил я Катю, — и то, скоро умру, от этой стрелы.

— Не прикидывайся жертвой! Тебе перечислить девочек, которых ты оставил несчастными?

Припомнить деток, которых ты произвёл на свет?

— Это был не я… — пытался я перевести стрелки на своё бывшее тело.

— Ещё одно слово, и я придушу тебя! — пообещала Катя.

— Ах, Катя, — вздохнул я, укладываясь ей на плечо, — мне тоже есть, в чём тебя упрекнуть.

— Есть, конечно, Тошка. С этой чёртовой работой сложно не переступить черту: тут можно и нужно, а вот тут нельзя и преступно. Причём там, где нельзя, сладко, а там, где нужно, горько. Как мне не хватает моего Тоника, Тошка! Он меня постоянно спасал и утешал. Хватит спать! Одевайся! — Катя усадила меня на кровать, принесла бельё, открыла шкаф и вынула оттуда нужный для завтрака в приличном обществе, костюм.

Увидев мою гримасу, улыбнулась хищной улыбкой:

— Сегодня я отыграюсь за вчерашнее поражение!

— Катя, может, я опять здесь покушаю? — с надеждой спросил я, с недоверием разглядывая смокинг.

— Вставай, буду учить одеваться. Сегодня твой папа придёт, а, может быть, и мама…

— Мама?! — с недоверием подскочил я. Сердечко забилось, пытаясь выскочить.

— Вон, как глазки засияли, — произнесла Катя, — а я не верила, что у вас есть зов крови. Какой ты счастливый, Тошка! Иди сюда, гадкий мальчишка!

Когда мы вошли в столовую, во главе стола сидели папа и мама. Ребята стояли, ожидая нас.

Мама, увидев меня, улыбнулась, и сказала:

— Мальчик мой! Подойди ко мне, скорее! — я вырвался из рук Кати, и подбежал к маме, с разбега уткнувшись ей в грудь. Мама тихонько смеялась, гладила по голове.

— Вот ты какой, сынок, вырос-то как! В последний раз совсем малыш был. Скучал? — я отчаянно закивал, наполняясь счастьем. Папа тоже улыбался, я чувствовал его улыбку.

— Антониэль теперь законодатель мод в нашем парке! — с гордостью сказал папа.

— Законодатель мод? — отодвинула мама меня от себя, внимательно разглядывая моё лицо.

— Да, теперь в парке в моде десантные детские комбинезоны, подвижные игры, смех и шутки! Вчера они даже меня втянули в свои игры, обстреляли горохом! А я закрывал собой нашего наследника!

— Невероятно! — восхитилась мама, вновь прижимая меня к себе. От счастья я не мог произнести ни слова, только тихонько мурлыкал.

— Ну, хватит, сынок, садись за стол, будем завтракать.

— Мама! — спросил я, — Когда мы ещё увидимся?

— Ты же всё понимаешь, сын, — вздохнула мама, — несмотря на долгую жизнь, нам постоянно не хватает времени. Я оставила целый Мир без присмотра, лишь бы увидеться с тобой.

Прости, малыш, нам опять надо уходить.

Мне стало грустно. С Катей поиграли в маму, она от меня отказалась, настоящая мама не может побыть с сыном, потому что некогда, папа тоже занят. Я глубоко вздохнул, хотел сесть рядом с Алией, но Катя посадила меня напротив родителей. Я смотрел на них, пытаясь запомнить, а они не могли приняться за еду, видя, что я не готов.

Катя сегодня не садилась за стол, она прислуживала мне, не смея делать замечания.

— Кушай, малыш, не расстраивайся, — сказал папа, — для нас тоже нелегко так надолго расставаться с тобой.

Я взял ложку, и посмотрел в тарелку. Там была овсянка. Я улыбнулся, и принялся за еду, поедая овсянку с удовольствием. Я совсем забыл, что на мне неудобный костюм.

Покончив с овсянкой, принялись за чай. Я пил чай, поглядывая на родителей. Они священнодействовали, я такое видел только в документальных фильмах о чайных церемониях.

— Катя, приведите после завтрака Антониэля к нам, — сказала мама, поднимаясь. Мы с ребятами тоже поднялись, провожая родителей.

— Что будете на десерт? — спросила Катя, облегчённо, вздохнув. Май с Алией смотрели на меня.

— Мороженое будете? — спросил я, — Или фрукты?