– Понимаешь, сынок, нельзя же мне всю оставшуюся жизнь без хозяйки куковать. Женщина она видная и душевная, чужую боль понимает, будет тебе как мать. Но если ты против, то будем жить отдельно, как и раньше".
– Да знаешь, пап, чего тебе одному, без женщины, жить. – Как-то по взрослому рассудил тринадцатилетний сын. – Женись, если хочешь"!
– Ну, с этим мы спешить не будем. Один раз уже поспешил… – Ответил отец. Присмотримся получше друг к другу, попробуем пожить под одной крышей, а там видно будет". В следующие выходные отец приехал в пионерский лагерь не один, а с тетей Надей, которая наготовила для Славки разных пирожков и сладостей и все хлопотала, чтобы он попробовал то одного, то другого.
Славку в свою семью тетя Надя приняла радушно. Никакого подвоха от ее расспросов и первого разговора с ней Славка не почувствовал. Да и в последующие дни и месяцы никакой разницы со своим сыном, младше которого Славка был на год, и шестилетней дочкой не делала. Ребята быстро подружились. И, видя это, отец и его новая подруга были счастливы. Ведь отец тоже со всей теплотой души относился к ее детям. Но однажды он пришел с работы и застал Славку с красными от недавнего плача глазами и серым, как вылинявшие и потемневшие от времени стайки – деревянные сараи местных жителей,– в которых они держали домашнюю живность и картофель, консервы и другие продовольственные припасы.
– Сынок, тебя что, кто-то обидел? – Сразу поинтересовался отец.
– Да никто, все нормально! – отмахнулся мальчишка. – Это я так, мать и бабушек вспомнил, соскучился по ним. – Попытался успокоить мальчик отца.
– Ты кого хочешь обмануть? Ни словом накануне о них не обмолвился, был весел, а тут в тоску и слезы? Что-то ты, брат, темнишь! – Не поверил отец. Но утомлять сына дальнейшими расспросами не стал. А прошел в дом и поинтересовался у своей новой подруги: "Надь, в чем дело, что это Славка зареванный такой"?
– Да мать моя приходила, отругала его за то, что он Андреев велосипед взял и катался на улице.
– А ей что, жалко что – ли? Он же мальчишка, смывая мыло с рук под умывальником, удивился такому обороту отец, явно не ожидавший ревнивого отношения со стороны своей будущей или уже настоящей тещи. – Свой велосипед у него в общежитии остался, надо бы сходить за ним.
– Ну и сходил бы, а то им одного не хватает. Хотя дело не в этом. Тут мать моя масла в огонь подлила. Я ее сама за это отчитала, разругались вдребезги, ушла домой обиженная. Сказала, что больше ее ноги у нас не будет.
– Слушай, но это же не нормально, дикость какая-то, чтобы из-за велосипеда и вот так – бить прямо по мальчишескому сердцу обидными словами.
Как позже выяснилось, Славку теща назвала чужим, живущим не в своем родительском доме. И каждый раз, приходя все же позже к дочери и внукам, она демонстративно показывала ему, что он и на самом деле для нее чужой. А отец его вообще какой-то чурка с Кавказа. Очень похожего на него мужика она вроде бы прошлым летом даже видела в их шахтерском городе. Приезжали нерусские на заработки.
– Мой папа сюда никогда ни приезжал, вы его с кем то путаете. – Услышав этот разговор пожилой женщины с его мачехой, не промолчал Слава. – И вообще вы, Клавдия Ивановна, на него зря наговариваете. Мой папа русский человек.
– Ну, ты видела, еще и оговаривается, стервец. Старших поправляет. Да какие вы там, на Кавказе, русские? Чеченцы и чурки вы и есть. Это мы – сибиряки – русские, веру свою и чистоту крови сохранившие…
– Мама, да как вы так можете! Ну, что вы такое говорите! – Всплескивала руками расстроенная Надежда.
– А то и говорю, что от этой неруси можно чего угодно ждать. Смотри, чтобы этот шустрый пацан твоей Ирке подол не задрал, пока не поздно смотри в оба, а то и до беды недалеко!
Надежда понимала, куда клонит ее мать, и это приводило женщину в отчаяние. Она то молчала, словно не слыша несправедливых обвинений со стороны своей сердечницы-матери, жившей в отдельной однокомнатной квартире, полученной от фармацевтической фабрики, находившейся неподалеку, когда мать лишь изредка заглядывала к ней и внукам, то начинала с ней ругаться, постепенно распаляясь и переходя на крик и слезы. Нормально жить мать ей не давала. Постоянно упрекала то в одном, то в другом. В последнее время нередко говорила, что дочь забыла ее. А Надежду это обижало и она, в свою очередь, стыдила ее за то, что та не видит, как она занята, сколько у нее хлопот, никогда не придет и не позанимается с внуками, хотя на пенсии. А если приходит, то только жалит кого-то, словно змея, подпускает всем яду. Ну, разве так можно с родными и близкими! С мальчонкой, лишенным материнской ласки!..
– Послушай, Надежда, позволь мне с тещей поговорить, что она за бред несет, узнав о неприятных разговорах, предложил отец. За кого она нас вообще принимает!
– Да за чужих. Не хочет она вас признавать за своих. Настаивает, чтобы я снова с первым мужем сошлась. А что я с ним видела? Одни его измены и пьянство. Я только с тобой и увидела свет в окошке. Не обращай внимания.
– Извини, как это не обращать, если она мальчишку обижает. Я же к твоим детям со всем сердцем отношусь, не считаю их за чужих.
– Ты – совсем другое дело. Я – тоже. А вот она – это моя боль и несчастье, не хочет она счастья для меня, как я вижу. – Заплакала вначале тихо, а потом зарыдала в голос Надежда.
В это время дверь из сеней отворилась и на пороге появилась незабвенная теща с обиженным и сердитым лицом. Из-за ее спины выглядывала черноокая и набычившаяся, враждебно поглядывающая на Славкиного отца тетка Надежды, приехавшая из Томска погостить к сестре и сразу после ее рассказа взявшая выгодную для себя сторону в разгоравшемся конфликте. Опытные бестии знали, как посеять семена недоверия и разжечь пламя внутри новообразованной семьи, били в самое больное для Славки, его отца и мачехи.
Посмотрев на распоясавшихся пожилых женщин, не выбиравших выражений и явно провоцировавших его, отец не выдержал и в свою очередь высказал им в лицо что-то неприятное и резкое. От чего те вначале оторопели и, словно воды в рот набрали, а потом разразились невиданной бранью. Отец понял, что их не переубедить и говорить с ними далее о чем бы то ни было совершенно бессмысленно. Когда они удалились, он попросил Надежду собрать его вещи, а сам вышел с сыном из почерневшего от времени и человеческих страстей дощатого дома, построенного на шахтерской улице еще в двадцатые годы прошлого века. Затем направился с сыном в общежитие, где за ними сохранялась их меблированная комната с установленным в ней по его просьбе цветным телевизором. Комендант общежития, в прошлом шахтер, потерявший во время обвала в забое руку, пошел навстречу. После статьи Декабрева в городской газете о проблемах безопасности на шахтах, о чем местные журналисты даже боялись заикаться в прессе, он зауважал его. А когда отец Славы заступился в печати за несчастных нервно-психических больных из расположенного в городской черте психо-неврологического диспансера – еще больше. Ведь их нещадно эксплуатировали на разгрузке товарняков или заставляли в тайге с колотушками в руках залазить на высокие кедры и сбивать шишки с орехами, отчего некоторые из них, срываясь вниз, получали увечья или тяжелые травмы. Он понял, что Декабрев легких дорог в своей жизни не выбирает, ведет непримиримую борьбу с человеческой жестокостью и несправедливостью, существующей в обществе. Таким людям живется не просто, но они, как надежда на лучшую жизнь, нужны людям, которых привыкли держать за "винтики" или какую-то мошкару, надоедающую начальству своими жалобами и заботами. Отец Славы работал в газете заведующим отделом писем и жалоб, и к нему народ за помощью и поддержкой, почувствовав в нем настоящего журналиста и человека, валом валил. Декабреву было трудно и хлопотно от такой жизни, но он получал от нее удовлетворение и человеческую благодарность, был по-своему счастлив. Слава и кое-что просветлявший в его голове насчет отца дядя Володя это видели. Как видели и другое – как после вызовов на ковер в горком партии или в горисполком, в кабинет главного редактора за смелые статьи он, словно сжимался от душевной и физической боли и серел лицом. Владимир Федорович, сам немало испытавший на своем веку, наполучавшийся шишек от чиновников-номенклатурщиков, сразу понимал, что к чему и вытаскивал отца и Славку, как только подходили выходные, на очередную прогулку в тайгу.
