Витька в роли пойманного и захваченного в плен ни разу не был. И дружил он с чеченцем Абу Насухановым, жившим в их дворе. О национальной принадлежности друг друга пацаны в старой, центральной части города даже не задумывались. Главным для них было иное – чтобы друг был честным и верным, никогда не предавал, не боялся заступиться за своего приятеля, когда нападали чужаки, не взирая на их национальность, и не был жадным. Но постепенно все менялось. И на территории поселка, куда переехала Витькина семья, действовали уже иные правила. Чаще здесь пацаны враждовали между собой, сбитые в стаи по этническому признаку. И шло это от чеченцев и ингушей, которых на окраинах города, в его поселках, было значительно больше, чем в центре Грозного.

Поэтому, когда русские мальчишки без разрешения старших отправлялись за цветами за гору, матери всегда тревожились. Но в то же время радостно и настороженно встречали своих сорванцов с охапками в руках в домах на Ялтинской. Некоторые журили, за то что ребята так далеко и в небезопасные места ходили одни. Другие гордились, что ребята растут смелыми и заботливыми, стремятся доставить радость матерям, принести в дом незабываемый аромат весны и лета.

Когда Витька проснулся, то увидел как сходившая в школу, пока он спал, мать сидит на диване и молча рассматривает красочно расписанный пенал. Никто, как оказалось, его не забрал и не присвоил. Когда она во время очередной перемены вошла в класс и проверила парту, за которой в первую смену занимался ее сын, то нашла там целехонький, мирно дремавший пенал, забытый Витькой. И то ли от его прекрасного вида, то ли от всего, что произошло накануне, ей стало неловко. Впрочем, о чем думала и что переживала его мать в эту минуту, Витька не знал. Он снова зажмурил глаза от яркого солнечного света, падавшего золотым потоком с южной стороны уже совершенно голубого неба в окно его комнаты и по привычке чихнул. Так как лучи света, проходя через стекла, как бы превращались на золотые метелочки, щекотали нос. На мгновение ему стало приятно и хорошо. Но эту идиллию тут же оборвала мать:

– Ну, вот. Я же говорила, что простудишься и заболеешь. Нужно на ночь аспирин выпить, и еще чаю с малиной, чтоб прогнать хворь.

Очнувшись от своих раздумий, мать положила пенал на маленький серый столик для детских занятий, который своими руками смастерил отец из гладко обструганных сосновых досок, и пошла готовить ужин.

Когда уже затемно Витькин отец вернулся с работы, мать с сыном молча пили чай, и никто ему и словом не обмолвился о том, что произошло в их доме накануне. Но отец, заметив лежавший на диване ремень, понял, что произошло не ладное. Но углубляться в эту тему не стал, а только как бы невзначай спросил:

– Мать, а почему мой ремень не на своем месте? Непорядок!

Затем взял его и, сделав несколько шагов, повесил за дверью на гвоздь в детской комнате.

И только когда мать с отцом удалились к себе в спальню, Витька услышал приглушенные вопросы отца, интересовавшегося происшедшим накануне, и еле слышные, сдавленные всхлипывания матери, которой было стыдно рассказать мужу правду.

– Да напроказил сынок, подрался с мальчишками, вон, все пальто выделал, еле отчистила, вот и задала трепку! – Слукавила она.

Но Витька почему-то был благодарен ей за это вранье, ему не хотелось лишний раз расстраивать часто болевшего после двух контузий на фронте и усталого после работы отца, приносившего с собой запахи завода и табака, всего такого запомнившиеся ему на всю оставшуюся жизнь.

– Ты наказывай, но любя! – Укорил супругу отец. – А то вон у него красные полосы на плечах и спине. Так мало чего добьешься. До сознания нужно доходить, до сердца.

– Ладно уж, учитель, здесь тебе не твой партком, сами как-нибудь разберемся. Ложись спать! – Еле слышно для Витьки произнесла мать и щелкнула выключателем. Напряженно вслушивавшийся в каждый звук Витька от этого щелчка вздрогнул и долго потом не мог уснуть, лежа в темноте на кровати с широко открытыми глазами, снова наполнившимися теплыми, но уже не горькими слезами, ворочался, часто переворачиваясь с боку на бок. Плечи и спина все еще горели от побоев.

Через некоторое время Витька все же уснул и ему приснился кошмарный сон. Как будто он превратился в беззащитного маленького серого мышонка над которым кружили злые Жар-птицы в золотом и ярко-алом оперении, взлетевшие с крышки его пенала и выросшие до огромных размеров. Сам пенал в это же мгновение тоже во много раз вырос и вспыхнул похожими по цвету на длинные хвосты Жар-птиц языками пламени. Они наполняли Витькину комнату, тоже выросшую до размеров огромного помещения, и постепенно приближались к нему, обжигая его лицо, руки и спину.

Витьке стало страшно от сознания, что вскоре он сгорит в этом фантастическом и страшном огне. И от страха его всего словно сковало, он не мог произнести ни звука.

Но через какие-то мгновения мальчик очнулся. Это мать растормошила его и вывела из забытья. Рядом с ней стоял отец с напряженным и встревоженным лицом. Он наклонился к сыну, притронулся своей шершавой ладонью ко лбу Витьки, и тут же произнес чуть взволнованно: «Мать, да у него жар»! Нужно срочно амидопирину дать, чтоб сбить температуру. Да и вызвать неотложку надо, без врача не обойдемся!.

– Ты думаешь он что-то другое назначит! Я сейчас лучше водочный компресс сделаю, сразу жар снимет. – Не согласилась с отцом и принялась хлопотать рядом с сыном мать. – Ты иди, ложись, завтра рано вставать на работу. Я тут сама управлюсь.

Отец вышел из детской, а мать достала из шкафа фланелевую пеленку розового цвета, в которую когда-то заворачивала своего грудного младенца. Намочила ее водкой и , сняв с Витьки взмокшую от пота майку, обернула его грудь и спину самодельным компрессом.

– Ой, какой холодный! – Закапризничал Витька.

– Ничего, сейчас согреется и тебя согреет, жар с тела снимет! На-ка, вот, еще таблетку выпей! – погладив сына по взмокшему от пота лбу, протянула к его лицу руку с лекарством мать.

Витька проглотил таблетку амидопирина, запил ее теплой и противной водой из кружки и снова откинулся на большой пуховой подушке. Через полчаса он почувствовал облегченье – жар спал – и мальчик уснул. А мать почти до утра просидела у постели сына, изредка прикасаясь нежной ладонью к его лбу и проверяя – не подскочила ли снова температура. Витьке от ее прикосновений и близости становилось все легче и легче. И, как ни странно, больше ничего не снилось. Он заснул здоровым и крепким сном, забыв о простуде и всех своих обидах.

В Сибирь Славка приехал с отцом после того, как мать ушла к другому – богатому мужчине – завскладом какого-то совхоза-миллионера. Впрочем, не женившемуся на ней, а жившему в основном ради утех, хотя, наверное, по-своему и любившему ее. Своих пятеро детей-птенцов, старшему из которых было только одиннадцать лет, он бросать не хотел. Но и его растолстевшая курица с отвисшим животом, как он называл свою супругу, больше не устраивала. Полюбил и хватит. Хотя, возможно, он ее и вообще никогда не любил. В то время на Северном Кавказе у горцев родители сына сами подбирали ему в невесты девушку из подходящего для них рода. Чтобы и приданное у нее было приличное, соответствующее их статусу и статусу рода, выдававшего за их сына свою дочь, да и чтобы фамилия родственников не несла на себе печати позора. А, кроме того, смотрели, чтобы в том роду не было "кровников", которым нужно было мстить за ранее пролитую кровь, или ждать от них мести. Что касается Ахмета, то его родители, прежде всего "заглядывали в кубышку", как называли тогда семейное состояние или "казну", своих знакомых и друзей. Их дочка уже по давнему уговору и расчету двух глав семей должна была выйти замуж за Ахмета. Тот с молодости активно занимался спортом, много ездил по Советскому Союзу, выступал на различных соревнованиях борцов-вольников. И эти поездки, пребывание на сборах и турнирах вдалеке от родного дома без строгого присмотра отца и старших братьев его разбаловали. Особенно – общение с девицами легкого поведения в свободное от занятий спортом и выступлений время. На непьющих, спортивных, к тому же, денежных ребят с Кавказа они смотрели с завистью, готовы были повеситься на них, как тряпки на заборе. Ахмету больше всего нравились романтичные и влюбчивые, как правило, нежные и покорные русские блондинки. Но иногда он влюблялся и в шатенок. А когда попал в больницу с приступом острого аппендицита, и впервые увидел ухаживавшую за ним после операции красавицу-шатенку – медсестру – мать Славки, – то словно вспыхнул изнутри. Загорелся так, что его безумный огонь потом не могли потушить ни годы, ни старики-родственники, вызвавшие его на свой суд ("кхел") и вначале уговаривавшие выбросить из головы всякую дурь и продолжать жить в семье, заботиться о детях и супруге, а во второй раз пригрозившие ему громадным денежным штрафом. В случае ослушания они готовы были пойти и на более суровое наказание. Не помогло. Азартного и привыкшего к риску Ахмета это только подогрело. Как не помогли слезы собственной жены и детей, стоявших на стороне матери и видевших, что отец всех их обманывает и предает. Старший из них – Магомет – даже поклялся матери в том, что когда вырастет, зарежет отца собственной рукой. За что та сильно отругала сына и даже отшлепала его по щекам, чтобы не держал таких глупостей в голове. Сказала ему, что грех – поднимать руку на родного отца, который родил его и кормит. И вообще мал он еще, чтобы судить об их отношениях с отцом, она сама во всем разберется. Не в первый раз – "погуляет – кобель – и вернется к родному очагу раны зализывать". Но пагубная страсть не давала Ахмету покоя. Притих на время, а потом с матерью Славки у них все началось по новой – не стеснялся даже вместе с нею разъезжать на собственной "шестерке", появляться в ресторанах, где его видели знакомые и односельчане. Опозоренная Лейла (так звали жену Ахмета) однажды не выдержала и привела свой выводок прямо на порог городской квартиры, где жила ее соперница-обидчица. Когда та вышла на звонок и стук в дверь, Лейла втолкнула в прихожую одного за другим детей с несчастными и испуганными лицами и, подняв руки к потолку и небу, вначале запричитала на чеченском языке что-то типа "Ради Аллаха Милосердного! Не забирай отца у детей!" и так далее. А когда увидела, что ее соперница не внимает ни одному слову и только высокомерно обмеривает ее насмешливым взглядом, словно сравнивая убожество другой со своим совершенством, то закричала на весь подъезд благим матом. А в конце прибавила: "Не хочешь отступаться, тогда бери моих детей и воспитывай сама. По нашему обычаю отец должен всех детей с собой забрать, раз он мне развод дает и меня от себя гонит"!