Отражение словно вглядывалось в него, и за широким плечом Джек видел что-то зеленое — деревья? кусты? Он так давно не видел ничего зеленого… Потом отражение колыхнулось и отступило, и Джек снова смотрел на себя. Он передернул плечом: вот и галлюцинации. Но услышал тихий аккорд и опять уставился в зеркало. Он и музыки не слышал уже очень давно.
— «Помнишь ли, всего год назад, горе мое, мы сидели и курили на крыльце пристройки дома Господня…» — мягко пел низкий мужской голос. Пел очень тихо, каждый раз, когда Люсинда перелистывала страницу Библии, звук пропадал, но потом возвращался.
И там, с той стороны зеркальной поверхности, все еще виднелись призраки зелени, а слева — живой огонь.
— «Время полыхало с небес — такое, типа, питье, шибало в голову, и жизнь была совсем новогодней…»
Галлюцинации как они есть. У Джека поехала крыша от заключения и тоски. Он отошел от зеркала, упал в кресло, вытянул ноги. Принц… Стало противно. Ведь отец даже не узурпатор — узурпировать можно чужой трон, а ни Гильбоа, ни Кармель, ни Села никогда не были монархиями. Гильбоа правил герцог Тонэро, так удачно погибший от рук наемного убийцы еще до рождения Джека. Кармель и Села были графствами. Юному графу Кармелскому, Томасу Сэрэндону, было всего три года, когда Сайлас короновался, а граф Села, Юджин Иган, за пару лет до коронации умер от старости, не оставив наследников.
Как удачно умер Ганс Тонэро… Убийцу, разумеется, так и не нашли. В официальной истории Гильбоа о нем было сказано очень мало, но Джек служил с людьми, которые герцога помнили. Вроде бы он был неплохим правителем. Умеренные налоги и страсть к гоночным автомобилям. Мелкие пограничные стычки с Гефом.
— «Не было ни зла, ни беды — за горизонтом сады. Рождество на Авалоне — яблоки свечами над садом…»
Джек посмотрел в зеркало. Призрак зелени и бледное красноватое пятно. Это тот, другой, испачкал стекло кровью с той стороны.
— «Это же с тобой были мы — мы и теперь, как настоящие, в этом-то, дружок и засада…»
Какое, к черту, стекло? Зеркало было из полированного стального листа, и поэтому искажало изображение — было слегка волнистым.
Наверняка это Томасина придумала — про стальные зеркала. Обычное можно разбить, осколки использовать как оружие. А это, стальное, вмурованное в стену, не разобьешь, и осколками вены не порежешь. Джек свежим взглядом осмотрел осточертевшую комнату. И ведь и правда: ничего, что можно было бы использовать для самоубийства. Пластиковая посуда и столовые приборы; одноразовые бритвы, из которых без дополнительных инструментов не выковырять лезвия; пластиковые тюбики в ванной; даже одежда без поясов. И из простыней веревку не сделать — не за что ее зацепить.
Внезапно Джеку до дрожи в руках захотелось покончить с собой, просто чтобы планы отца не сбылись. Он не получит внука!
— «Не говори никогда, что хорошо навсегда, просили тысячу раз же…»
Впрочем, он и так его не получит.
Джеку стало до слез жаль Люсинду. Вот уж кто точно не заслужил такой участи.
— «А еще бывает, что ждешь, потом оно настает, и ты по воздуху летаешь на крыльях…»
А вот Джек заслужил. И не за неудавшуюся попытку дворцового переворота, не за покушение на отца, а за глупость. За тупость и податливость, за бессмысленные надежды, за то, что не смог просчитать отца и не защитил Джозефа… Никого не защитил.
— «А потом приходит твой друг, твой старый друг мистер Крюк, вполоборота начинает, прилагает усилья…»
Ведь Джозеф, пожалуй, был единственным, кто действительно любил Джека. По-настоящему любил. Отец не любил его никогда; отношение матери Джек никогда не мог прочесть, но тепла в ней не было; с Мишель они и в детстве не были близки.
— «И вот ты загарпунен вконец, ты превращен в холодец на радость долбаному мистеру Крюку…»
Вот на что его купил дядюшка, старая алчная сука. На внимание и понимание. А Джек повелся как первоклашка. Спору нет, Джек хотел корону, но был готов играть по правилам и ждать. Даже когда Мишель связалась с Шепардом. Джек верил отцу. Пока Кросс не убедил его, что еще немного промедления — и наследником будет объявлен Дэвид Шепард.
— «А если было так хорошо, то нафига он пришел? Так ты впустил на Авалон эту суку…»
Боже-боже-боже, как можно было быть таким идиотом?
Джек встал и снова подошел к зеркалу. Полюбовался на себя и сморщился. Понизу зазеркалья прошел призрак гнутой длинной белой собаки с волнистой шерстью. Джек не знал такой породы.
— «Друг мой — паладин по любви, а сестра моя Жизнь идет куда не дай боже…»
Джек всматривался в призрачное зазеркалье, пытаясь разглядеть подробности, но кроме зеленых лиственных колонн и пляшущего слева огня ничего не видел. Никакого движения.
— «А правда — это вроде креста, ее не скинешь с моста, не запихнешь в карман — горит, зараза, вся враскоряку…»
Такая странная песня. Джек не знал такого музыкального стиля, и смешение Авалона и обращения к Богу было диким, но таким правильным. Он прижался лбом к холодному металлу.
— «Стоит позабыть про нее — приходит Крюк и адье, стирает радость до последнего нетвердого знака…»
Люсинда о чем-то спросила, Джек отмахнулся. В зазеркалье справа влево проплыл шарик светящегося зеленого огня, и кто-то засмеялся. К звуку гитарных струн прибавилась скрипка.
— «Где-нибудь в сыром декабре, в чужом холодном дворе, я подниму с земли кусок янтаря и на минуту ослепну…»
Стоило бы спросить Люсинду, слышит ли она песню, видит ли зазеркалье, но Джек не стал. Если она не видит — значит, он постепенно сходит с ума.
— «В этом янтаре навсегда сидим и курим мы — да, на Авалоне знают толк в изготовлении счастья…»
А если видит — то что? Для прицельного воздействия на психику картинка слишком уж странная, а песня и того страннее.
У того, в зазеркалье, волосы были до плеч — волнистые, темные. Волосы Джека только прикрывали уши. Он не стригся с того момента, как принял предложение дяди. Как давно это было?
— «Рождество на Авалоне — время полыхает с небес. Навеки вместе…»
«Я хочу оказаться там», — Джек, кажется, произнес это вслух. Оглянулся на Люсинду — нет, не слышала. Значит, просто подумал.
Она ушла в ванную, а он потер тяжелые веки и забрался в постель, не раздеваясь. И почти сразу уснул под очень тихие, призрачные переборы арфы.
Комментарий к 1. Часть первая.
Процитирована песня Тикки Шельен “Авалон”.
========== 2 ==========
— «Нету на свете дождей, кроме того дождя, что был, когда старый Ной корабль строил…»
Джек на редкость хорошо выспался. Ему снился свет — солнце сквозь панорамные окна, запахи табака, огня и кофе, чей-то искренний смех, музыка.
Джеку часто снились запахи и вкусы. Он только в военной академии выяснил, что на самом деле такие сны — большая редкость. В заключении ему обычно снилась война — запахи сырой земли, пота, пороха, крови, камуфляжной краски, металла.
Иногда снилось, как отец душит его. Как мать смотрит со страхом и брезгливостью.
Очень редко снился Джозеф. Джек не любил такие сны — просыпаться после них было больно до крика.
Когда он встал, Люсинда плескалась в душе. На столике остывала еда — а Джек даже не проснулся, когда в сопровождении охраны зашла Томасина.
Сегодня он решил не подходить к зеркалу. Не вглядываться в зазеркалье. От его рассудка и так немного осталось.
Джек дождался, пока Люсинда освободит ванную, принял душ, побрился, переоделся, причесал отросшие волосы. Болела голова — не слишком сильно. Джек принялся завтракать, впрочем, судя по набору блюд, это был скорее обед. Остывающий суп он пододвинул к Люсинде, профитроли тоже. Ему не особенно хотелось есть, но заморить себя голодом было бы глупо. Равнодушно жуя палтуса, Джек размышлял о том, что никогда не любил белую рыбу, и Томасина прекрасно это знает. В качестве фруктов сегодня были бананы и грейпфруты, уже очищенные. Их Джек тоже не любил.
