— Откуда ты знаешь про советский компьютер? — Стив нахмурился сильнее. Слушать отповедь Старка, тем более такую несправедливую, но во многом точную, было неприятно, но Тони явно знал больше, чем должен был, и это напрягало. Впрочем… — Тебе Нат рассказала?

— Что? Ха, да. Да, мне рассказала Романов — и про архивы из Челябинска, и про твоего нового друга Брока Рамлоу. Рамлоу, Стив! Чем ты думал вообще? — Тони уже почти кричал, и, помимо раздражения, Стив с удивлением распознал в его голосе совершенно искренний гнев. И беспокойство.

— Тут все сложно, Тони. Я смогу объяснить, но позже и лучше бы лично. Понимаешь, он… — Стив замялся.

— Верный пес? Дикий волк? Скрытый оборотень? Тайный мутант? — услужливо подсказал Тони, не скрывая насмешку в голосе.

— Да… Ты не поверишь, но да. Все это, — Стив потер пальцами переносицу, чувствуя, как он невероятно устал. Говорить с Тони было трудно. Выматывающе. — И оборотень и, видимо, мутант, и дикий волк, и при этом верен мне, как пес. И он успел зачесть Баки какую-то кодировку, которая вывела его из модуса Зимнего, но большего я не знаю, и это сводит меня с ума. Вся ситуация сводит, пойми меня, Тони. Я хотел спасти Баки от жестокого мира, тебя от жестокой правды, а себя от неизбежного выбора, и в итоге все окончательно запуталось и испортилось. А теперь я даже не знаю, не причиняет ли кодировка Рамлоу Баки еще большего вреда! И не знаю, как извиниться перед тобой так, чтобы ты меня простил.

Стив устало замолчал. Он совершенно выдохся на этой тираде, на пару мгновений позволив себе осознать всю боль, стиснувшую его сердце железными когтями страха, недоверия и отвращения к себе.

— Не могу сказать, что твои подозрения безосновательны, — спустя длительную паузу тихо отозвался Тони, — но у меня слишком мало данных. Ты знаешь, что именно Рамлоу сказал Барнсу?

— Да. Да, знаю, — Стив машинально потер переносицу, сосредотачиваясь, воспроизвел, постаравшись максимально приблизить незнакомое произношение к оригиналу, — Vera. Stal`. Unost’. Yabloko. Be-la-ya ko-by-la. Yarostnyi. Noch. Derzhava. Dvadtzat’. Pobeda. Vera означает веру, доверие, — пояснил он тут же, — по крайней мере, я сделал такой вывод из поведения Баки.

— И где сейчас твой… — Тони замялся, но воздержался от красочных эпитетов. И просто вложил весь возможный яд в одно слово: — …друг?

— Наблюдает за операцией. Брок получил серьезные ранения, и хирурги борются за его жизнь, а Баки считает его кем-то вроде куратора и не отходит от него ни на шаг.

— А тебя он за куратора не считает? — проницательно поинтересовался Тони, и, удивительное дело, в его тоне не было даже намека на насмешку.

Стив горько хмыкнул, потрогал уже почти рассосавшийся синяк на скуле.

— Нет. Нет, Тони, меня не считает и на данный момент не узнает.

— Хм, то есть ты оставил своего смертельно-опасного киборга с перепрошитыми Рамлоу мозгами наблюдать за операцией над куратором, которая не факт еще, что удастся, совершенно одного, а сам плачешься мне по телефону? Ладно, Роджерс. Я ни хрена тебя не простил и вряд ли это произойдет в ближайшие пару тысяч лет, но ради общего блага, и особенно ради жизни несчастных жителей Ваканды, я приеду и разберусь, что там накодировали эти русские. А ты обещаешь мне держать своего ручного асассина при себе и не мешать мне. Обоих асассинов, в случае, если Рамлоу выживет. И еще, самое важное, — Тони снова замолчал, и Стив буквально слышал, как действительно важное готово сорваться с его языка. Но прошла пара мгновений, а Тони так и не решился, и вместо того, о чем подумал, сообщил: — Я думаю, stal` относится к протоколам безопасности. Не твоей безопасности, Роджерс. Будь осторожен, я уже вылетаю.

И три коротких гудка возвестили, что разговор окончен. Стив какое-то время бездумно смотрел на вновь омертвевший телефон, потом встрепенулся и направился внутрь, к операционной.

========== Глава 13 ==========

Он стоял, прижав живую ладонь к смотровому стеклу, и напряженно смотрел, как работают хирурги. Сразу две бригады — одна у торса, другая у бедра. Тактический костюм с командира срезали, и прежде, чем его закрыли стерильной простыней и увезли в операционную, Агент увидел раздробленное бедро, дыру в груди и в плече. С такими ранениями не живут, он знал.

Не живут.

Показания приборов, тем не менее, были относительно оптимистичными. По крайней мере, пульс у командира все еще был. Агент прижался к прохладному стеклу лбом, позволил себе чуть прикрыть глаза.

В голове шумело. И болело, где-то над правым глазом. Боль была острой, точечной, навязчивой, и чутко ассоциировалась с большим обеспокоенным лицом того, светловолосого, который назвал командира «глупой псиной».

От этой фразы внутри поднялась волна ярости. Никто и никогда больше не назовет так командира. Никто не посмеет сделать с ним — с ними обоими, — то, что обычно следовало за этими словами.

Но в остальном светловолосый вызывал беспокойство, непонятную тревожность. Агент знал его, в этом он был уверен. Имя вертелось на языке назойливым зудом позабытого слова, обрывком мысли, который все никак не получается облечь в слова.

Послышались шаги — легкие, едва слышные шаги хорошо тренированного, но все еще слишком тяжелого человека. Агент отследил краем глаза смутное отражение в стекле, едва заметно напрягшись.

Светловолосый.

Он подошел, встал совсем рядом. Слишком близко.

Агент нахмурился и сделал короткий шаг в сторону, увеличивая дистанцию, чем вызвал у светловолосого горестный вздох. Для этого пришлось, понятно, от стекла отлепиться, и взгляд невольно скользнул по мучительно знакомому лицу. Новая вспышка боли затопила правый глаз раскаленной лавой. Агент нахмурился и с утроенным вниманием начал следить за ходом операции за стеклом. Одновременно хотелось, чтобы тот, другой, немедленно ушел и остался.

Противоречие.

— Он выкарабкается, — сказал светловолосый. — Ты не представляешь, какой он упрямый.

Агент молча смотрел вперед. Ломило виски, затылок словно залили свинцом, резало глаза. И все это из-за светловолосого.

Единственным, что успокаивало боль и давало чувство твердой опоры, был код от командира.

Доверие.

Защита.

Воспоминания о юности… С этим все еще была определенная проблема. Агент помнил какие-то отрывки и двое прошедших суток. Помнил боль экстренной разморозки и обнуления. Помнил душный ящик, в котором его заперли сразу после, связанного, дезориентированного. Темноту и панику — тоже помнил.

А вот юность не хотела к нему возвращаться. Возможно, подумал Агент, это все потому, что юность была точно такой же. Беспросветной, болезненной и воняющей пóтом. Юность…

Светловолосый определенно был с нею связан, судя по тому, какой тошнотворной болью отозвалась попытка снова вспомнить хоть что-то ранее разморозки.

Забота о собственном теле. Агент снова нахмурился. Этот пункт начинал становиться критичным — он чувствовал, как от него воняет, а живот потихоньку сводила судорога голода и вполне ожидаемых процессов пост-стазиса, из которого его вывели рывком, а не как положено. Стоило бы заняться собственным телом, но Агент физически не мог заставить себя разорвать зрительный контакт с командиром.

Вот отмена миссии радовала. Код позволил Агенту выйти из модуса Солдата, и спроси его сейчас куратор, что он думает о задании, ради которого его так грубо вырвали из криосна, Агент не постеснялся бы применить все известные ему эпитеты на русском и еще столько же на немецком. Потому что миссия была безумной, спланированной на коленке и явно подразумевала, что Агента ни в грош не ставят, а его жизнь не имеет ценности. Это бесило. Агент знал цену себе и своим навыкам. Знал, что, если бы ему дали волю и немного времени, он бы подготовил и провел все намного лучше. Эффективнее. И уж точно бы не попался.

Впрочем, тогда он мог и не встретить командира. Или успеть застрелить его раньше, чем тот произнес бы код отмены.