Ричард опустил голову вниз, глядя на руль и панель для управления. Что-то происходит в его голове. На секунду, когда он моргнул, ему показалось, будто все вокруг пламенело, а сам он не на мотоцикле посреди пустынной дороги сидел, а стоял по колено в воде. Но странная картинка пропала так же, как и появилась — неуловимо странно и быстро.
— Эй, тостер, — вернул напарника из какого-то астрала Гэвин. Ричард смешался, растерянно озираясь по сторонам и лишь спустя какое-то время смог сфокусировать взгляд на детективе. — Ты что подвис? Переволновался? — с усмешкой спросил он. Ричард повторил гримасу напарника, подняв одну бровь вверх.
— Как же мне сохранять спокойствие, если вы меня облапали? — отшутился андроид. Детектив понесся на него с кулаками, но разве можно догнать мотоцикл на своих двоих? Дав круг на перекрестке у соседнего дома, Ричард снова проехал мимо ворот Гэвина.
— Хороших выходных! — крикнул он, почти не сбавляя скорости.
— Сраный тостер! Только попадись мне в понедельник! Я паяльник принесу! — кричал ему вслед детектив. Сплюнув на асфальт, он прошел за ограждение своего дома и глубоко выдохнул. Охуевшая машина! Ничего Рид не лапал! Гэвина передернуло. RK даже ухмылкой сейчас напоминал Люка, когда тот заводился перед новым делом, — язвительный, крышу сносит, от такого уши загораются…
Гэвин тут же их тронул. Боль всей его жизни — два этих предателя. У людей при стыде или смущении краснеет лицо, в крайнем случае, щеки, а Гэвин умудрился даже здесь отличиться! Но с чего ему в краску вгоняться, как юной деве? Глупости какие. Риду просто жарко! Апрель ведь, скоро можно будет и без куртки гонять да собирать по кустам шоколадных цыплят, оставленных пасхальным кроликом да насекомых, оставленных матерью-природой.
Гэвин провел два дня в спячке, лишь иногда прерываясь на короткие вылазки в магазин или в бар. Эти выходные напомнили ему дни его молодости во время карантина в школе из-за снежных бурь. Лежишь, ешь, спишь, тупишь в телик, снова ешь и снова лежишь.
В воскресенье ему стало скучно. Домашние стены были милы ему, когда детектив возвращался после тяжелой смены или после пьянки, но если с утра до вечера сидеть в компании из пятерых, где четверо — это стены, то становится как-то душно, кровь загустевает. Надо что-то поделать.
В детстве многие приключения Гэвина начинались именно тогда, когда он решал что-нибудь придумать, чтобы не умереть со скуки. То он на спор вытатуировал себе марсианина в самурайском костюме за сотку, то он четверо суток не появлялся дома: изучал Детройт, проходил по всем улочкам, отмечал все на карте, которую до сих пор бережно хранил. Где-то в каких-то коробках на чердаке…
— Блять! — подскочил Рид, будто бы вспомнил, как не выключил утюг и устроил пожар (он мог). Но столь эмоционально он беспокоился не об утюге — у него с Рождества висит обязательство разобрать чертов чердак. Мама Гэвина, чудо-женщина во всех отношениях, свернет сына в бараний рог, если тот не выполнит простую уборку-разборку вещей. «Обещаю приехать и проверить, не живешь ли ты в говне и не питаешься ли одними пончиками с пивом, Винни» — как-то сказала она ему, но детектив не предал этой детали какого-либо значения, успешно поперхнувшись новогодним виски, когда прочитал в поздравительной открытке: «Жди ко дню рождения! — Мамуля.».
Нет, Рид не живет с родителями, но в родительском доме, так что с детства у него тут осталось тысячи коробок и всякого доброго хлама, который можно продать. Мать постоянно в путешествии по миру (все ей не сидится у камина с пряжей в руках, ищет любовь всей жизни то в горах Тибета, то в шахтах Айдахо, то на дне социальной жизни в лесах Сибири). Отец уже как лет двадцать покоится в земле. Их жизнь давно устаканилась. Рид в любом случае еще успеет перебраться на новую жилплощадь, а пока ему не перед кем выделываться квадратными метрами — почему бы не попользоваться тем, за что твои предки проливали пот, кровь и реки денег?
Рид поднялся на второй этаж, открыл дверцу в потолке, откуда тут же выпала раскладная лестница, но сам так и не вошел на чердак. Там были вещи, на которые Гэвину сейчас хотелось смотреть меньше всего на свете. Поэтому он спустился на кухню и наклеил на холодильник стикер, чтобы не забыть: «Дело жизни и смерти — разбери чердак, придурок».
Почему-то из-за стикеров ему вспомнилась Крис. Андроид-горничная, из первого их совместного дела с RK900. Ее слезы о смерти хозяйки. Ее крики и удачную попытку самоубийства. Она выглядела такой живой и такой искренней. Рид не хотел этого признавать, но, когда он взглянул в глаза, в которых умер свет надежды, он пожалел машину, он проявил эмпатию. Сострадание — еще одна вечная боль детектива. Даже, не столько сострадание, сколько предрасположенность к нему, предрасположенность к наивной вере в то, что добро есть. Гэвину часто приходится отодвигать в себе это, не столько ради работы, сколько ради поддержания образа говнюка. Преступники, да и коллеги, не должны знать, каким может быть «великий и ужасный детектив Гэвин Рид» вне работы. Это способствует большей вере в то, что если ты облажаешься (будь ты подозреваемый на допросе или полицейский, проливший на Гэвина кофе), то тебе светит пизда. Причем мгновенная. С матюками и расшатанной психикой до конца дней.
Схватив с вешалки тряпичный черный рюкзак и по-быстрому закинув туда вещей, вроде фляжки с водой и парой банковских карточек, Гэвин решительно отправился на улицы Детройта. Как будто ему снова шестнадцать и мисс Лиана (сука-математичка, ебавшая мозги Гэвина все одиннадцать лет школы) довела его до состояния, когда нужно побыть одному и подумать, не выстрелить ли в треклятую бабку, чтоб жилось спокойнее. Но на этот раз думать приходилось немного о других вещах. Гэвин двинулся в конкретный парк. Как истинный ребенок нулевых после двух дней безвылазного хиккования, он зашипел на солнце, бьющее, казалось, не в глаза, а в мозги. В парке, как и рассчитывал Рид, было не много людей, все либо разъехались на праздники, либо ходят по магазинам.
Излюбленная с детства лавочка стоит, как ни в чем не бывало, а напротив шумит пруд. Птички зеленеют, деревья поют, весна в разгаре. Гэвин присел на скамью и откинулся на спинку, запрокинув голову к небу, и закрыл глаза, греясь в лучах полуденного солнца. Он вдруг услышал странное шевеление на другом конце скамейки. Судя по скрипу и тому, как она прогнулась, кто-то присел рядом. Ну, присел и присел, сейчас уйдет, и Гэвин вновь вернется к наслаждению тишиной и спокойствием. Вдруг поступил входящий вызов. Гэвин не глядя достал телефон.
Все хорошо. Сейчас ответит, кто бы там ни был, а потом снова медитировать.
— КРЯ!
Все плохо.
Ричард держался молодцом целых два дня. Два дня он сидел дома, пялил в стену, как послушный андроид, знающий свои задачи и беспрекословно следующий инструкциям, наиболее благоприятным образом содействующим делу. Пялил в стену и палил полезные для работы с детективом программы и обновления. Программные сбои сошли на нет. Все было замечательно, пока его сосед по комнате — Энтони, модель WR600 — не упрекнул его в том, что Ричард слишком близко к сердцу воспринимает свою роботизированность, и ему следует чаще выбираться на воздух. Прогуляться по парку, например. Когда RK900 в ответ возразил, что сердца у него быть не может, Энтони лишь рассмеялся и на прощание взмолился (в шутку), чтобы Ричард хотя бы в парк какой-нибудь сходил. Для перезагрузки мозгов. На людей посмотрел, себя показал, уток покормил.
RK900 сначала размышлял о словах соседа и сильно сомневался в его здравомыслии, но, закачав пару статей о калибровке моторики и о том, как полезно бывает сменить обстановку, чтобы потом вернуться в работу со свежим взглядом, действительно собрался и отправился в парк. Единственный, какой он знал. За два месяца Коннор смог вытащить его, максимум, за хлебом сходить, и то в обеденное время на работе. Ричард не любил делать что-либо просто так и надеялся, что воскресенье пройдет как можно быстрее.
