– Удовлетворимся тем, что это было сделано через три недели. Мы знаем, что архиепископ послал вас в Нормандию, но не знаем, не было ли это уловкой, чтобы отвлечь внимание моего брата.

Вальтеоф удивленно уставился на него:

– Если это уловка – то очень странная. Я вас не понимаю.

– Кажется, – пояснил Мортейн, – за время вашего отсутствия пришли датские флотилии, под предводительством короля Кнута, сына человека, к которому вы уже как-то обращались. – Он поколебался, взглянул на короля, как бы ожидая от него чего-то. После минутного молчания Вильгельм произнес резко:

– Пригласите мою племянницу.

В зале поднялся шум, все вытягивали шеи, глядя на дверь: события развивались неожиданно. Они жаждали увидеть жену графа и услышать, что она скажет. Оти Гримкельсон встал на цыпочки, потому что был маленького роста, и спросил Торкеля:

– Ты видишь? Боже Милосердный, она пришла, чтобы причинить ему зло?

Торкель, легко видевший все поверх голов, ответил:

– Разве она когда-нибудь принесла ему пользу? И один Бог знает, что она затевает сейчас. – Он увидел, как она вошла, тихая и спокойная, скромно потупив глазки. Он никогда ей не верил, и сейчас какое-то предчувствие говорило ему, что она пришла не для того, чтобы помочь своему мужу. Он посмотрел на Вальтеофа, и увидел, как он смотрит на жену, представшую перед своим дядей. Пощади его Господи, он все еще ее любит! Вильгельм наклонился вперед, чтобы лично допросить Эдит.

– Мы выслушали историю твоего мужа, племянница, и теперь мы хотели бы, чтобы ты рассказала нам о том, что случилось прошлым летом.

– Как пожелаете, господин король, – она не смотрела по сторонам, сосредоточив свой взгляд на короле. – Мой муж очень беспокоился, и, когда он сказал, что собирается поехать в Лондон, я стала спрашивать его, в чем дело. Он признался, что на свадьбе был заговор, хотя и не говорил мне, что там было сказано, заметив лишь, что нормандцы так же могут устроить заговор, как и саксонцы. Одо резко рассмеялся:

– Это мы знаем, но конец тот же. Продолжайте, леди. Она посмотрела на него своими темными глазами, и в этот момент между ними промелькнуло семейное сходство.

– Мне трудно об этом говорить. Я думала, что муж верен моему дяде, и я едва могла поверить, что он слушал этих злых людей, которые могут такое устроить против моего дяди и меня, но… – она остановилась, казалось, колеблясь.

Торкель мрачно сказал Оти:

– Матерь Божья, никогда еще не видел такой игры. Когда это она боялась высказать, что у нее на уме, или боялась его ослушаться?

– Пожалуйста, продолжайте, графиня, – мягко сказал Мортейн, – мы понимаем, в каком вы положении.

Эдит улыбнулась ему с благодарностью, и Торкель с раздражением отвел глаза. Оти прошептал:

– Ты видишь нашего графа? Он понимает, что она сейчас скажет?

– Нет, – ответил Торкель, – нет, – он посмотрел на графа, но тот закрыл лицо руками.

Вальтеоф не хотел, чтобы люди видели, какие чувства владеют им, когда он смотрит на Эдит. Он слушал со все увеличивающимся ужасом, осознавая, что она появилась здесь пред судьями как очаровательная жена-предательница, чтобы окончательно засвидетельствовать его вину. Что заставляет делать ее так поступать? До их последней ссоры она достаточно хорошо его знала, чтобы верить этому обвинению. И если о себе он думал как об Иуде, предавая виновных графов, то что же тогда такое она? Она продолжала – голосом, рассчитанным на то, чтобы вызвать симпатию:

– Он заставил меня думать, будто сожалеет, что нормандцы приехали в Англию. Он говорил мне, что вы, дядя, принесли больше страданий этой земле, чем все ее враги.

При этих словах он поднял голову и не мог сдержаться:

– Это было сказано в момент гнева. Это ничего не значит…

Эдит даже не оглянулась и продолжала – так, будто его здесь не было:

– И он говорил, что лучше бы на троне был датчанин. Вальтеоф вскочил.

– Нет, – с гневом крикнул он, и вся его боль при виде ее, наконец, вырвалась наружу. – Клянусь, если Бог меня слышит, что это ложь. Моя жена спросила меня, не хотел ли я этого, но я этого не говорил, господин мой, и не хотел этого ни тогда, ни сейчас. И тогда я не был пьян, – злобно прибавил он. Прежде чем кто-нибудь смог его остановить, он бросился к Эдит: – Скажи им! Ради Бога, скажи им, как это все было.

Какой-то момент они смотрели друг на друга. Он был потрясен, каждым мгновением своей любви он умолял ее не делать того, что она делает. Ему хотелось схватить ее, встряхнуть, напомнить ей о том, что было между ними, но он не увидел в ней ответной любви и вспомнил, как она однажды сказала, что любовь может обернуться ненавистью. Боже, подумал он, Святый Боже! Неужели она меня ненавидит? Но почему? Почему? Его стража бросилась вперед и схватила его, отведя обратно на место, и он пошел – расслабленно, потрясенный тем, что увидел в ее лице.

– Вы не поможете себе такими выходками, – сердито сказал король, – сядьте и молчите, господин граф.

– Лживая сучка! – с гневом пробормотал Торкель, и тут между ним и Хаконом произошла небольшая потасовка, потому что парень кинулся было через толпу.

– Я не мог оставаться, – тихо сказал он. – Когда графиня уехала из Нортгемптона, я тоже поехал на юг. Эта Иезавель хуже, чем мы думали… – Он с болью посмотрел на своего господина. – Я знал, что она навредит ему, но никогда не мог предполагать…

– Тихо, парень, – сказал Оти так, будто Хакон бьш мальчишкой, а не отцом троих детей, – еще не все потеряно.

Но сам Вальтеоф, снова сев на стул под охраной бдительных стражей, увидел свой приговор на лице Вильгельма. Теперь ему не избежать этой ловушки. Если Эдит, искажая слова, предает его, кому в конце концов поверит Вильгельм? Он знал ответ на этот вопрос и сидел прямо, сжав руки, стараясь приготовить себя к тому, что может произойти. Его объял холодный ужас и стыд, что его собственная жена порочит его перед всеми людьми. Теперь уже она не была так спокойна. Вспышка мужа потрясла ее, и она теребила пояс своего платья, но ее непреклонная воля, такая же, как и у ее дяди, заставила ее довершить начатое.

– Когда мой муж уехал в Лондон, он запретил мне следовать за ним. Я стала подозревать неладное. Хотя теперь я знаю, что он поехал к архиепископу, я подумала, что он может послать письмо датскому королю с одним из торговых кораблей.

Он посмотрел на нее, ошеломленный. Как она может выдумывать такую историю? Он был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, и, когда к ней присоединился Ив Таллебуа, он почувствовал еще большее отчаяние – от того, что его враги теперь получили поддержку.

– Да, – произнес лорд Холланда, – когда мы захватили нескольких датских пленников, мы поняли, что так быстро они приехали по желанию графа Вальтеофа.

– Пленников? – быстро переспросил Вульфстан. – Где эти люди сейчас? Пусть они придут и расскажут нам сами, потому что я первый не верю в это.

– Господин мой, – Ив, смеясь, пожал плечами, – они потеряли кто руку, кто ногу, и их отправили домой как раненых. Но граф Сюррей может подтвердить мои слова.

Король темным взглядом посмотрел на Вильгельма де Варенна, когда тот поднялся со своего места.

– Ну, мой господин?

– Сеньор, они так говорили, но я сомневаюсь, что это правда. Они искали оправдания тому, чтобы пограбить твое королевство.

Вульфстан снова заговорил, более жестко, чем это было раньше.

– Сир, я уверен, что это ложь, чтобы опорочить графа Вальтеофа. У нас есть свидетельство архиепископа о том, что граф приехал к нему в великом горе, желая спасти страну, нашу страну, от дальнейшего кровопролития, и я первый более расположен верить архиепископу, чем нескольким отсутствующим данам.

Послышался ропот одобрения, но Ив прервал его громко:

– Вы думаете, граф посчитал, что игра не стоит свеч, и не захотел терять своей роскошной жизни?

– Господин Ив, – ответил строго Вульфстан, – может быть, вы предоставите мне возможность самому докончить мысль? – Ив стушевался, потому что не было человека ни среди нормандцев, ни среди англичан, который не уважал бы Вульфстана. Он продолжил: