Он рассеянно поднялся в свою комнату и, открыв дверь, обнаружил в ней немало народу. Эдвин элегантно растянулся на постели, рядом с ним сидел Мэрсвейн; Моркар, скрестив руки, стоял у окна вместе с Магнусом, на одном стуле сидел Торкель, на другом – посетитель. Хакон как раз наливал ему вина, когда зашел Вальтеоф, а Оти выставлял на стол хлеб и мясо. Мэрсвейн вскочил:

– Мой господин, посмотри, кто к нам пришел. Вальтеоф закрыл дверь и сразу перешел от поглощающих его мыслей к лицезрению пришельца. Минуту он стоял в замешательстве, стараясь вспомнить его имя. И затем сказал:

– Эдмунд, Эдмунд Торольдсон. Ты кузен Ансгара, не так ли? Как ты сюда попал?

Саксонец поднялся и пожал руку графа:

– Приветствую, мой господин. Я еду паломником в Рим, к могиле святого Петра, – он показал свою простую одежду и обувь. – И подумал, что должен повидать своего кузена, если они мне позволят.

– Ты был в Бомон-ле-Рожер?

– Да, старик позволил мне провести с Ансгаром час. Раны его зажили, но он уже никогда не сможет хорошо ходить. Его утомляют стены замка. Боюсь, он никогда снова не увидит Англию.

– Наш плен может быть не так явен, но положение у нас не лучше, – хмуро вставил Мэрсвейн. – Мы не знаем, когда сможем поехать домой, – Эдмунд с некоторым недоверием осмотрел роскошную комнату и затем посмотрел в окно. И Моркар заметил:

– Наши оковы могут быть из шелка, меха и золота, но, тем не менее, они существуют, друг мой. Мой господин, – он посмотрел на Вальтеофа, – мы послали за тобой пажа, потому что Эдмунд собирается рассказать нам о том, что происходит в Англии. – Вальтеоф сел на край стола:

– Говори, Эдмунд Торольдсон. Все ли спокойно? Посетитель сделал долгий глоток вина:

– И да и нет, господин. Внешне – да, но есть и причины для беспокойства. Кент бунтовал в начале лета, но архиепископ Одо быстро с этим справился. Эдриг Гильда совершает набеги на нормандцев, когда они подходят близко к уэльской границе, – им еще не удалось его разбить и навряд ли удастся, этого зверя! Он рожден в доспехах. Но нормандцы теперь везде, и люди, которые пришли с королем для захвата и грабежа, теперь бессовестно обращаются с нашим народом. Налоги собираются сверх меры, и ни один англичанин не получил справедливого рассмотрения своей жалобы: ничто не уважается – ни земли, ни золото, ни женщины.

– А что же Фиц Осборн и епископ Одо? – спросил Вальтеоф. – Я думал, что король доверил им охранять порядок. Неужели они не могут привести своих людей к повиновению?!

– Фиц Осборн – ты знаешь, что он сейчас граф Херефорда, – наблюдает за порядком, как может, и хотя он и строгий господин, но справедливый, но он не может находиться одновременно в нескольких местах сразу, а Англию сейчас наводнили все подонки Европы. Многие из наших людей бежали в Шотландию или к иностранным дворам за море.

– А что на севере? – спросил Эдвин. – Что с моей землей и моими братьями?

– Нормандцы не ушли пока дальше Линкольна и Ланкастера, – ответил Эдмунд, и тут его прервал Мэрсвейн.

– Ты был в Линкольне? Ты слышал что-нибудь о моей земле? Что с моей женой и детьми?

Эдмунд покачал головой:

– Я не видел их, господин шериф, но я слышал, что граф Вильгельм взял их под свое покровительство. Так что им не причинят вреда, и твоя земля не будет разграблена.

– Слава Богу, – Мэрсвейн встал и начал вышагивать, стараясь скрыть свои чувства.

Наступила тишина. Эдмунд жадно ел хлеб и мясо, которое перед ним поставил Оти; Мэрсвейн смотрел в окно и думал о своих детях и о жене, с которой он так долго не был вместе; Моркар хмурился и представлял себе северную землю, приходящую в беспорядок без него и его брата; Торкеля интересовало, заключит ли король Шотландский мир с Вильгельмом, и присоединятся ли к шотландцам ирландцы, чтобы поживиться остатками добычи в это неспокойное время. Юный Хакон думал о своей возлюбленной в Фотерингее и о том, не вышла ли она замуж без него или, еще того хуже, не надругался ли над ней какой-нибудь нормандский мародер. Эдвин, задумчиво смотревший на щит Вальтеофа, первым нарушил молчание.

– Свейн Датский – больше нам друг, чем Вильгельм, – наконец сказал он. – Он сын графа Ульфа и кузен самого Гарольда. Он датчанин, а среди нас трудно найти человека, в котором не текла бы датская кровь. Кнут был великим королем, почему бы Свейну не управлять нами так же, как и Кнуту, это лучше, чем иметь норманнского узурпатора?

– Ради Бога! – Мэрсвейн вскочил, и, подойдя к двери, открыл ее и выглянул на темную лестницу. Там никого не было, и он плотно закрыл дверь.

– Эдвин, прошу тебя, попридержи свой язык. Только шепот об измене – и король обязательно об этом узнает. Это место кишит соглядатаями.

– Ты боишься даже тени, – рассмеялся презрительно Магнус. – Мы можем вполне свободно говорить в этой комнате. Мой брат предлагает дело. Очевидно, что Вильгельм не собирается выполнять своих обещаний, так почему бы нам не объединиться на севере и не пригласить Свейна быть нашим королем?

– И оставить юг на его попечение – ты это имеешь в виду? – спросил Вальтеоф. – Помилуй Боже! Сам Кнут сделал нас единым народом, неужели мы уничтожим все, что он сделал, и снова разделимся на два царства?

– Север пока не принадлежит Вильгельму, – упрямо сказал Моркар, – и там еще остались жаждущие крови люди, которые будут сражаться.

Эдвин встал рядом с братом:

– Если мы победим на севере, западные саксонцы и народ Восточной Англии поднимется и присоединиться к нам.

Эдмунд поднял голову:

– Я так не считаю. Когда сыновья Гарольда, которых ему родила Эдит, высадились в Бристоле этим летом, местные жители отправили их обратно, считая, что Вильгельм сможет лучше сохранять порядок и хорошую торговлю, чем три молодых повстанца. – У Вальтеофа было такое выражение лица, будто он боролся с желанием собрать их всех воедино и так вышвырнуть, чтобы они никогда не возвращались. Какой-то инстинкт заставлял его остановить их, удерживать в памяти реальность, о которой они все забыли…

– Мы отдали себя в руки Вильгельма, – сказал он наконец, – неужели мы будем клятвопреступниками?

– К этой клятве нас принудили! – грубо оборвал Магнус. – Мы не могли тогда сделать иначе.

– Возможно, но некоторые из нас довольно легко осуждали Гарольда за нарушение клятвы.

– Мы не клялись на Святом Кресте, – отпарировал Моркар, и Эдвин с раздражением махнул рукой.

Эдмунд вставил:

– Вильгельм первый нарушил слово.

– Он нарушил обещание, данное мне, – огрызнулся Эдвин. – Он не отдал мне свою дочь, как обещал.

Затем, колеблясь, заговорил Хакон, самый молодой по возрасту и малый по положению:

– Господа, мы говорим так, как будто мы в Англии. Как можно даже подумать о наших доспехах, пока мы не на родной земле?

– Кто ты такой, чтобы встревать в разговор? – заметил Моркар. – Молчи.

– Каждый свободный человек имеет право говорить, – упрямо заявил Хакон.

– Святой Крест, неужели мы должны выслушивать каждого выскочку…

Хакон побагровел, но быстро вмешался Торкель:

– Он говорит разумные вещи, на которые стоило бы обратить внимание.

– Нам не нужны твои указания, ирландец, – зарычал Магнус. – Еще и ты будешь говорить англам, что делать.

– Мои люди правы, – резко заявил Вальтеоф. – Все это глупость. Вильгельм не дурак. Он знает, что он бы чувствовал на нашем месте. Поэтому мы здесь. Вы думаете, он не подготовился к восстанию?

Одна половина его стремилась использовать любой шанс к освобождению, шанс снова взмахнуть боевым топором и очистить Англию от захватчиков, но другая немедленно напоминала о Эдит и отвергала любое действие, которое разрушало надежду на ней жениться. Он желал ее больше, чем когда-нибудь чего-либо желал, и сейчас, видя лица своих друзей, он осознал, что пойдет на все, чтобы сохранить ее. А если придется выбирать между Эдит и Англией, что тогда? Все казалось ясным, когда он говорил с Ричардом летом, но тогда он еще не держал Эдит в своих объятиях, не целовал ее. В конце концов, сейчас выбора нет: как сказал Хакон, у них нет возможности что-либо делать.