— Это ваша работа? — спросил Ламберт слегка болезненного с виду веберовского супруга: порезы на левой руке были уж очень красноречивы. — И дракон, который стоит у нас над камином? Как живые оба…

— Должно же быть что-то для души, — словно оправдываясь, сказал тот. Кажется, ему то и дело выговаривали, что несолидно состоятельному бакалейщику возиться с деревяшками, точно какому-то столяру.

— Конечно, должно, — буркнул его супруг. — И я сто раз тебе говорил: плюнь ты на этих идиотов. Сами ничего, кроме своих пыльных мешков, не знают и знать не хотят, вот и тянут тебя за собой. — Он тряхнул головой и сказал, уже обращаясь к остальным: — Прошу прощения, старые мозоли.

…Но несостоявшиеся торжества — это одно, а к двум самым важным старым грымзам девочку всё-таки пришлось свозить: родственницы, мантикора их заешь! Могут со временем пригодиться. Сам Ламберт по этому поводу не переживал: манеры у Мелиссы Ферр, ныне сиры Мелиссы из Волчьей Пущи, были получше, чем у Дианоры. Это своего «гоблина в юбке» он бы не рискнул вот так взять и представить тётушкам, а за приёмную дочь можно было не бояться. Ну, это он так думал. Супруга, оказывается, считала иначе.

— Мелисса, — сказала Елена, откровенно нервничая (к нескрываемому злорадству Аделаиды), — очень тебя прошу, молчи. Вот просто молчи, и всё!

— Совсем молчать? — уточнило хитроумное дитя. — Даже если о чём-то спросят?

Елена прикусила губу. Карета мягко покачивалась, зачарованные кристаллы внутри горели россыпью звёздочек, и лица в голубоватом бледном свете казались слегка призрачными. Дианора с Кристианом наслаждались поездкой — ради этой кареты они согласны были потерпеть даже тётушек и троюродных бабушек. А Аделаиде, кажется, больше нравилось просто подъехать к дому очередных родственников в экипаже гномской работы, и какая разница, что не в своём.

— Да, сира. Нет, сира. Вы очень добры, сира, — отчеканила Елена. — Вполне достаточно. Если не скажешь ни слова больше, проси чего хочешь, хоть луну с неба, хоть котёнка породы суффирская мау.

— Учиться вместе с Тео! — ни минуты не раздумывая, выпалила Мелисса.

— Боги! Да зачем тебе это? Я вот прекрасно обхожусь без меча на поясе, как видишь. Абак, скажу тебе, сплошь и рядом куда более страшное оружие.

— Вы сказали, чего хочешь! — возмутилась Мелисса.

Ламберт усмехнулся. Девочка была упряма, но вряд ли от родного отца ей достался только «кошачий» подбородок и тонкое, нервное личико. Наверняка и к боли она гораздо чувствительнее, чем брат или даже мать.

— Соглашайтесь, дорогая, — сказал он. — Многие девочки в мечтах видят себя прямо-таки королевой Маэвой… до первого синяка. Кристиан, расскажи-ка кузине, что это такое — учиться драться на мечах, даже деревянных.

— О-о, — протянул тот, в матушкином духе закатывая глаза к звёздам светящихся кристаллов, — это всё тело один сплошной синяк, бока болят, связки ноют, спину ломит, и вообще… Передумывайте, кузина, пока не поздно, — снисходительно проговорил он, не замечая матушкиного недовольного взора: что ещё за кузина? — Или скажите какое-нибудь лишнее слово, потому что это правда очень тяжело и очень больно.

Мелисса гордо фыркнула, но, кажется, призадумалась. В гостях, тем не менее, строго выполняла требования Елены: «Да, сира», «Нет, сира», «Вы очень добры, сира». И всё это с очаровательной улыбкой и с то шутливыми, то вполне почтительными книксенами — такое кроткое, благовоспитанное, безупречно вымуштрованное дитя. Даже старые грымзы поверили и прониклись. А Ламберт, покосившись на Георга, подумал, что через семь-восемь лет предстоит ему, как старшему брату сейчас, таскать приёмную дочь по таким же вот тёткам и бабкам, демонстрируя, какая у него девица на выданье подросла. Разве что, в отличие от Георга, не придётся ломать голову над тем, какое приданое он в состоянии выделить этой девице. Хотя… внучке Августа Ферра и старые грымзы наверняка не особенно будут нужны: её же не из пограничной глухомани сюда привезут. Будет жить в Озёрном, бывать в театре и на арене, гулять, кататься верхом… и как там ещё занимают свободное время приличные девицы в большом городе?

— Они как мухи.

— Мухи?

— Да, — Мелисса, прижав локти к бокам, помахала кистями рук. — Летом над столом, знаете — полетали, покружились, сели на стол, почистились лапками, пробежались, опять полетали, пожужжали: вз-з-з, вз-з-з… Не знают, чем себя занять. Даже сира Аделаида лучше, — прибавила она, — хоть всё время ноет и жалуется. Ну, она просто замученная такая, а улыбаться, когда всё плохо, её не учили, наверное.

Они сидели у Елены в кабинете, Мелисса пыталась нарисовать свою Кору по памяти и заодно делилась впечатлениями от вчерашней поездки, второй и, хвала Девяти, последней. Ну, в ближайшие семь-восемь лет точно. Елена проверяла список покупок к празднику — галочки стояли уже практически в каждой строчке, но именно поэтому следовало смотреть очень внимательно, чтобы не пропустить почему-то ещё не доставленное. Мелисса её отвлекала, но возвращаться в Волчью Пущу планировалось на второй, в самом крайнем случае, на третий день после Солнцеворота: сир Георг переживал, как там его владение. Нет, и старший сын у него был не дурак, и младший брат — человек надёжный, и вообще… И всё равно барону наверняка казалось, что без него там всё развалится. Очень знакомое чувство, до самого приезда домой Елена не могла отделаться от мысли, что отцу будет очень сложно справляться без неё. И это было таким облегчением — убедиться, что вполне себе справляется, он ведь Железный Август, не кто-нибудь. Хотя и проскальзывала в этом облегчении нотка разочарования, потому что считать себя необходимой было слишком привычно…

Словом, Мелисса сидела рядом, рисовала и болтала, и Елена не отправляла её погулять с мальчишками (сир Кристиан таки сбежал на ту самую горку вместе с Тео и Марком… и охранником, понятно), а терпеливо слушала про тётушек-мух.

— Когда вы ещё приедете? — спросила вдруг Мелисса.

— В конце зимы, скорее всего. Сюда приехать так, чтобы успеть до распутицы, а потом спокойно дождаться, когда дороги просохнут, и тогда уже возвращаться.

— Вам плохо там, да?

Елена вздохнула: да, милая, ещё как. Но вслух сказала:

— Я очень многое могла бы там улучшить. Теми же деньгами, которые барон получил, я распорядилась бы умнее. Но меня никто не слушает: я же городская неженка, тамошней жизни не знаю, а туда же, лезу что-то улучшать. Хотя городская неженка сберегла им треть налогов… Ладно, — она с усилием тряхнула головой, — забудь, это просто нытьё, как у сиры Аделаиды. Мужчины вечно нас не слушают, потому что уверены, будто им лучше знать, а потом не могут признать, что мы были правы, потому что это же так унизительно — признать неправым себя.

Мелисса покивала с важным видом, хотя вряд ли поняла.

— А сир Ламберт приедет с вами? — спросила она.

«Ох, надеюсь, что нет — мне его и там выше головы хватает. И его, и его семейки».

— Вряд ли. Он, знаешь ли, в замке бывает реже, чем в крепости у реки или в разъездах.

— А Герта правда хотела намазать пол маслом?

— Правда. И я её выпорола, а её матушка на меня обиделась.

— Поэтому её с вами не отпустили?

— Потому что матушка обиделась, или потому что она наказана?

— Глупая она, эта Герта, — снисходительно сказала Мелисса. — Кто же так пакости делает? Вот девочки из приюта говорили…

Девочки из приюта много чего могли рассказать, это Елена из своего детства помнила. Кое-кто из нынешних мануфактурщиков уже не хотел, чтобы их дети, как сами они, работали на собственных станках: и делами им предстоит заниматься совсем другими, и нечего, видите ли, мальчикам-девочкам из приличных семей общаться со всякими… Очевидно, вместе с лютнями и десертными вилками разбогатевшие ремесленники и торговцы набирались от благородных сеньоров и отношения к своим работникам. Помнится, госпожа Браун выговаривала Елене за то, что заставляет свою дочь не просто трепать шерсть, а делать это в компании будущих шлюх и воровок — а куда ещё дорога приютским девчонкам? И выражение лица у госпожи Браун было точь-в-точь как у сиры Аделаиды, узревшей за обеденным столом (чужим обеденным столом, заметьте!) торгашей, мелких чиновников и вообще нелюдей.