— Да-да, — сказал тот, вставая. — А я пойду укладывать вещи в дорогу. Здешней прислуге невозможно доверить половину багажа.

— Здесь нет воров! — возмутилась баронесса.

— Что вы, сестрица, какие воры! Я говорю о том, что ваши горничные не умеют даже сложить рубашки так, чтобы те не выглядели, словно их изжевали козы.

— Сурово вы с бедняжкой, — заметила Елена, когда они вместе вышли в сквозящий холодным ветром по полу, кое-как освещённый коридор. — Ей ведь просто негде было научиться таким вещам.

Сир Винсент передёрнул узким, почти девичьим плечиком.

— Знаю, — сказал он. — И умом понимаю, что веду себя частенько недостойно. Но я тут как в тюрьме, причём непонятно за какое преступление. Вы скоро сами это почувствуете. Вернее, уже начали, не правда ли? Бегите отсюда при первой же возможности, сударыня, — без свидетелей звать её сестрицей он, видимо, не считал нужным. — Вряд ли сир Ламберт потребует вашего возвращения: ему ведь были нужны только ваши деньги, а их они с бароном уже получили. Зачем губить остатки молодости в этой ужасной дыре? Чтобы стать похожей на несчастную Аделаиду, у которой денег не хватает даже на приличные чулки, а всех развлечений — поездка на графский бал раз в три года? Так же озлобиться и бросаться на всех, кто лучше одет и умывается чаще раза в неделю? И детям вы гораздо нужнее, чем неотёсанному мужлану, который всё равно будет задирать подолы местным девкам, пренебрегая вами.

Елена, помедлив, кивнула. Непонятно только было, с чего вдруг сир Винсент озаботился её благополучием? Просто настроение сентиментальное нашло? Или затевается какая-то интрига?

***

В жидком, мутноватом свете занимающегося утра над Моховым нависал столб сизо-чёрного дома и стоял многоголосый бабий вой. Вряд ли дома подожгли орки: они обычно старались не брать и не портить лишнего, давая возможность людям оправиться от ущерба и нагулять новый жирок, чтобы и в следующий раз было что пограбить. Скорее всего, пожар возник случайно, когда кто-нибудь в свалке уронил фонарь или факел. Загоревшийся дом не тушили — отстаивали соседние, да и там народу с вёдрами мелькало немного, потому что тут и там женщины тащили по домам раненых защитников либо, вцепившись в растрёпанные волосы, завывали над убитыми. Этих Ламберт приказал гнать на пожар — успеют ещё порыдать всласть, а пока есть заботы поважнее.

Догонять отряд, который разграбил село, в то время как основные силы атаковали Нижние Броды, он даже пытаться не стал. Было ли то нападение настоящим или просто отвлекало от налётчиков, тайком перебравшихся через Гремучую по Козьим Камушкам, Ламберт в любом случае потерял убитыми и ранеными почти четверть своих людей, отбивая его. Гнаться за орками, вряд ли особо пострадавшими в бою с деревенскими мужиками, спускаться следом за ними в Ноголомное ущелье, перебираться по Козьим Камушкам на тот берег (и это если гоблины не успели разобрать переправу за вернувшимися родичами) — результат сомнителен, а вот новые потери неизбежны. Макс же пока не вернулся из Озёрного, куда его послал за наёмниками Георг, и силы следовало поберечь. Потому что всяческая шваль отлично знала, что после орочьих налётов довольно условное войско барона оказывается весьма потрёпанным, и наглела прямо на глазах.

До самого полудня пришлось разбираться с ущербом. Полностью сгорел один дом; правда, уцелели и хлев, и баня — ветер тянул удачно для погорельцев и очень неудачно для соседей, как раз-таки пристроек лишившихся, но успевших, к счастью, выпустить скотину. Бревенчатый частокол вокруг села оказался цел, и как орки открыли ворота изнутри, оставалось только гадать: либо гоблины-лазутчики втихую перерезали задремавших под утро дозорных, либо имелась в селе сволочь, сговорившаяся с длиннозубыми, что её семью и дом не тронут. Ламберт сделал себе мысленную пометку выяснить, кто меньше всего пострадал от налёта и присмотреться к этим счастливчикам. Трое мужиков были убиты, пятеро — ранены всерьёз, не просто отделались переломами и вывихами; причём двое точно были не жильцы, Ламберту хватило одного взгляда вскользь, чтобы это понять. Ещё бродили неверной походкой, держась за головы, несколько подростков и баб из тех, что наравне с мужиками хватаются за вилы и топоры: орки, неизменно следуя своему, порой довольно странному кодексу чести, женщин и отроков, не ставших ещё настоящими воинами, били так, чтобы оглушить, но ни в коем случае не убить. Сколько знал Ламберт, для орка убить женщину, если только она не признана воином, равным мужчине — позор такой, что не рассчитавшему силу удара следовало немедленно зарезаться рядом с убитой, чтобы не становиться посмешищем самому и не навлекать бесчестье на всю свою семью… А ещё вместе с зерном и мукой орки утащили пятерых детей, девочек от двух до пяти лет. Не для того, чтобы сожрать, конечно — чтобы самим вырастить будущих жён для своих воинов и охотников, орчих не по крови, так по воспитанию.

От бессонной ночи, заполненной драками и ска’чками, чувствовал себя он отупевшим и вялым, не имеющим сил даже на привычное тоскливое недовольство собой, неспособным толком защитить своих людей. Молча оглядывал повреждения, молча кивал на торопливый доклад старосты, скольких и кого именно недосчиталось Моховое за эту ночь. В висок с неторопливой основательностью судейского дознавателя ввинчивалось тупое сверло всё усиливающейся головной боли, и глухо ныла правая рука, разодранная до крови кольцами кольчужного рукава, которые рассёк удар ятагана. Отменная сталь, кстати, просто удивительно для орков. Неужели опять клыкастые сговорились с гномами из Дома Морр обменять часть награбленного зерна на оружие? Вот мало было заботы… Хорошо, что на запястье имелся не золотой, а аспидный браслет — синячище под ним наверняка будет жуткий, зато удалось перевести прямой удар в скользящий, не лишившись кисти ни полностью, ни частично (стальные накладки на перчатке явно не выдержали бы такого испытания). На перевязанной руке браслет не сходился, и Ламберт надел его на левую, чуть выше парного. На полуденном солнце руны не горели так ярко, но видны были всё равно. Что же они значат, интересно? Так и не спросил ведь: он не то что со старшим Ферром, с супругой-то так и не увиделся — в то утро, когда она провожала отца и детей, а заодно и напросившихся с ними Винсента с Максом, сам Ламберт поспешно отправился к Нижним Бродам (честно сказать, мало доверял он стратегическим талантам сира Вениамина, своего помощника).

Поездка из Мохового обратно в форт у Нижних Бродов стоила ему остатков сил. Наверное, следовало соглашаться на почтительное предложение старосты вздремнуть у него в доме: он-де велит бабам прибираться потише, а то и вовсе уборка подождёт, пока его милость отдыхает. Но Ламберт хотел при свете дня увидеть, во что им обошёлся ночной бой. Каменная кладка стены форта местами совсем потрескалась, и для починки стены использовались брёвна, а не камни. Но дерево, даже обмазанное глиной, всё равно неплохо горит, если по нему разлить горное масло — а как же ещё орки смогли поджечь стену, если не приволокли с собой хоть две-три баклажки? «Точно, — мрачно думал Ламберт, — опять сговорились с недомерками, горное масло обычно только у тех и водится. Вот мерзавцы бородатые! Нет, чтобы с нами напрямую договориться. Продали бы мы им дюжину-другую мешков муки, да хоть на те же ножи и топоры обменяли. Так нет же, им проще с орками спутаться…»

— Надо бы согнать мужиков из Трёх Сосен и Старицы, — озабоченно проговорил сир Венимамин, разглядывая обугленные брёвна и закопчённый, местами ещё больше растрескавшийся от огня камень. — Пусть стену чинят.

— Надо сказать Георгу, чтобы нанял каменщиков и сложил стену заново, — буркнул Ламберт, вспомнив тугой столбик золотых монет, которые старший братец отдал супруге на хозяйство. Вот куда, спрашивается, столько? Хватило бы сотни, как Ферр и предлагал. Всяких скатертей, салфеток и полотенец дорогая супруга к свадьбе прислала столько, что половину можно в приданое Дианоре и Елизавете отложить. Каких таких чашек-ложек можно накупить на две с половиной сотни? А лишние полтораста марок совсем не лишними были бы здесь.