– Готово! – радует Пишта. – Пусть гици руку поднимет!

– Саблю вытащи!

– У меня шпага!

– Что есть, то и тащи!.. Ну? Мешает?

– Вроде нет… Нет, не мешает!

– Хе-хе, деды-то не дураки были, за долгие годы научились носить…

– Поворачивайся. Хватит снег глазами гладить!

Смеются. Так смеются лишь перед чаркой да перед боем. Карои ускакал, как и Коломан с тем Гергеем, что пониже, зато из-за каменного барса вылетел шустрый малый с двумя шлемами. Первый оказался велик, второй подошел.

– Как влитой, – одобряет Имре и подносит ладонь ко лбу. – А теперь давай быстро, а то в узости Сокола не догнать будет.

– Догоним, – откликается Эпинэ, понимая, что вот так крылья и отрастают. – Ховираш, скажи, ведь догоним?

Соловый согласно фыркает, он готов скакать и хочет быть первым, а колонна уже двинулась извилистой балкой к невидимой Хербстхен.

То, что они с Вороном перешли на дриксен, Руппи понял, когда прискакал ведавший артиллерийским резервом фок Зальмер.

– Господин канцлер, – молодцевато доложил он. – Согласно приказу фельдмаршала прибыл в ваше распоряжение.

– Добрый день, полковник. – Ворон неспешно убрал шпагу и подхватил со снега плащ и шляпу. – В бою подчиняются не канцлеру, а командующему, так меня и называйте. Фельсенбургом во избежание путаницы лучше называть Руперта.

– Да, господин командующий, – артиллерист неожиданно улыбнулся. – Вверенные мне орудия уже в пути. Где они должны быть размещены?

– Наша задача – фланговым огнем сорвать решительную атаку противника. Удар фок Ило нанесет в наиболее узком месте равнины, то есть здесь. А мы – расстреляем их из ваших отличных пушек, которые поставим, – Алва небрежно указал на длинный увал, узким клином вдававшийся в равнину со стороны позиций Бруно, – вон там.

Дурацкая мысль, что мама оценила бы изящество жеста, мелькнула и пропала. Не чувствуя холода, Руппи воззрился на место будущей батареи. От места предполагаемой атаки – шагов семьсот. Для ружейного огня далеко, для ядер – вполне годится, но всё остальное…

– Там? – полковник тоже растерялся. – Господин командующий, позиция совершенно открытая, мы сами окажемся под огнем.

– Окажемся. Руперт! – Шпага Алвы подбрасывает позабытую Руппи шляпу, и та летит к хозяину. Приходится ловить. – Так вот, полковник, батареи эйнрехтцев – это не важно. Важно, что у нас меньше часа, так что подгоните-ка своих молодцов. Сам знаю, что тащить трудно, только китовники ждать не будут.

– Пехота поможет. – Синие глаза у Фельсенбурга покажутся странными, так что давить Зальмера взглядом приходится «сыну». – Вас проводит мой человек, и он же доложит об исполнении.

– Меньше часа… – Лицо артиллериста становится отчаянным. – Господин командующий, я приложу все усилия, но не могу ручаться…

– Я в вас не сомневаюсь.

Озадаченный фок Зальмер уносится к своим орудиям, вот и поговорили, вот и началось.

– Руперт, – окликает Ворон, роясь в седельной сумке, – полюбуйся пока на тех, кто не пройдет. Это полезно и даже красиво, хоть и не так, как кордебаталия Альмейды.

Труба у Руппи имелась, и он ее взял, но как выстраивают вторую линию атаки, было видно и так. Сколько же бросит в бой фок Ило? Если считать по батальонам – пять: три уже подошло, и два… нет, четыре как раз подтягиваются. В светлом круге мелькают знамена памятной по эзелхардской западне расцветки. Старые, проверенные временем полки – не новобранцы какие-то! Да, это будет серьезно, как под Хексберг, только корабли легче оценить, а вот и еще…

– Тьфу, твари!

– Что они натворили? – Алва поднял голову от где-то добытого бумажного листка. – Мне интересно.

– Там гвардейцы! – со злости Фельсенбург аж вдавил в глазницу окуляр трубы. – Китовью тушу не разглядеть, но цвет штандартов – цвет ленты Гудрун… убитой принцессы… Если вы не ошиблись, по центру ударит таран. Только первой волной пойдут не менее семи тысяч.

– И что с того? – Ворон смотрел не на поле, а на свой рисунок. Как тут было удержаться и не глянуть, Руппи и глянул. В артиллерийском деле бывший адмиральский адъютант разбирался постольку-поскольку, но общий смысл уловил – размещение орудий, направления обстрела, пехотное прикрытие. На первый взгляд ничего особенного. Ну, притащат пушки, разместят, откроют огонь, только китовники не из тех, кто топчется на месте и грозит кулаками, возьмут да и ударят с трех сторон. И что тогда? У Хексберг Руппи в победе и Ледяном не сомневался, на берегу от былой уверенности остались ошметки, из которых удалось слепить что-то вроде веревки: хочешь – вешайся, хочешь – впрягайся и тяни. Куда-нибудь… Фельсенбург потер внезапно разнывшееся плечо и вновь поднял трубу, мешать Кэналлийскому Ворону он не собирался, верить с прежней безоглядностью – тоже, это как-то вышло само.

1 год К.В. 1-й день Зимних Скал

Зрелище было впечатляющим. Выкрашенные красным древки, уставившиеся в синее веселое небо острые рога наконечников, реющие на ветру узкие флажки…

– Скажи, хороши? – крикнул держащийся рядом Имре.

– Хороши, – совершенно искренне подтвердил Иноходец.

Витязей Балинта, что брали в седла падавших от усталости беженцев, Эпинэ запомнил на всю жизнь. Соколы Гашпара казались такими же отчаянными, гордыми и при этом веселыми, и все же тяжелая кавалерия от легкой отличается, как палаш от шпаги. Пришедшие к Хербстхен были даже на глаз крупнее и шире в плечах, а их кони казались родными братьями Дракко – та же огненно-золотая масть, точеные ноги, лебединые шеи, – но более рослые, с могучей грудью, мощным шейным гребнем, пышными «щетками». «Густых» лошадей, как и слишком уж роскошных красоток, Робер недолюбливал и по возможности избегал, но эти были великолепны и достойны своих всадников. Алаты строй держали отменно, не давая застоявшимся коням спутать ряды. Рысь, пока лишь рысь, разве только ты догоняешь своих. Робер с Имре и Дьердем догоняли. Длинный Гергей отстал раньше: его соколец шел последним и обходился без пик и болтавшихся в ременных петлях булав. Все верно: прикрывать спину удобней клинками.

– Удачи тебе, Дьердь, – желает Имре, сдавая к вцепившемуся в склон седому можжевельнику, – живи!

– И вы живите! – Рука в праздничной, шитой золотом перчатке взмывает вверх: место Дьердя до конца боя здесь, а им – дальше, опережая текущий по оврагу живой поток. Склоны становятся выше, ясная небесная полоса съеживается, скоро река – алаты торопятся к пологому спуску, ведущему к замерзшей Хербстхен; там неподалеку русло делает резкий поворот, и вражеским рейтарам разрыв берега не виден. До поры до времени.

– Успеем, – Имре думает о том же, да и как иначе? – Будь уроды пошустрей, разъезды бы уже дали знать.

– Все равно, – не выдерживает Робер, чувствуя себя искрой осеннего пожара. – В карьер бы!

– Будет тебе карьер, – обещает Имре. – Ой, будет!

Кони – рыжие, золотистые, гнедые, изредка соловые, еще реже – вороные; то улыбающиеся, то сосредоточенные физиономии всадников, шлемы, кирасы, булавы, медвежьи шкуры – все это стремительно врезается в память и тут же уходит назад. Ховираш уверенно обгоняет шеренгу за шеренгой, он, похоже, привык быть впереди.

– Живите, – окликает от своего сокольца Гергей-низкий, едущий рядом ветеран крутит длинный ус и пропадает из глаз. Впереди несколько шагов пустоты, дальше маячат блестящие гнедые крупы.

– Мои, – в голосе Имре слышится гордость. – Считай, догнали. И вовремя.

Сквозь поредевший лес пик просвечивает алое полотнище. Большое, не чета квадратным сокольцам. Овраг еще больше сужается, а витязи идут по шестеро в ряд; нетронутой снежной полосы вдоль склона теперь достает лишь одному, приходится, к очевидному неудовольствию солового, пропустить Имре вперед.

– Потерпи, – утешает жеребца Эпинэ, – сейчас встанем в строй.