— Вы что удумали — Эмбера сердить? — Голденхарту было не до смеха. Он беспокойно огляделся, чувствуя, как всё тело пробирает жгучая дрожь, будто изнутри собираются прорасти колючие побеги хмеля, и вдруг сообразил, отчего это: так он чувствовал гнев Дракона или вообще его приближение.

— Пошутили маленько, — возразил старый трактирщик, — а то ведь ты сюда давно уже не заглядывал, господин менестрель. Соскучились мы по твоим песням.

— Менестрель? — тупо повторил Вайда.

До него начало доходить, что крестьяне его надули, но рассердиться он не успел. В трактир будто смерч ударил: загудели стены, затрещали доски, зазвенели стёкла, даже земля под ногами (пол в трактире был утрамбованный земляной) заходила, как при землетрясении, с полок полетела, разбиваясь, глиняная посуда, а потом послышался такой рёв или рык, что все невольно уши зажали.

Вайда рванул дверь, чтобы взглянуть, что такое на улице творится, но тут же обмер: за дверью ничего не было, сплошное золотое сияние, в котором… вдруг повернулся и взглянул на него огромный драконий глаз с зрачком-чёрточкой. Цыган в страхе захлопнул дверь, прижимаясь к ней спиной, обвёл безумным взглядом трактир. Крестьяне испуганными не казались, точно сюда каждый день всякие разные чудовища заглядывали, а вот Голденхарт явно был напуган: лицо его переменилось, и он сжал одежду поверх груди, будто сердце прихватило.

На улице между тем всё стихло. Крестьяне вытащили пальцы из ушей, трактирщица, вполголоса костеря шутника-папашу, стала подбирать осколки разбитых кувшинов. В это время дверь дёрнулась, открываемая кем-то снаружи. Вайда от двери отскочил, выхватывая из-за пазухи нож, и приготовился к чему угодно, тяжело дыша и не замечая знаков, подаваемых ему бабкой-цыганкой: уймись, мол.

Вошёл Дракон, вернее, сначала в трактир вплыло золотое сияние, рассыпаясь вокруг ручейками золотых искр, и потянулось к столу, на котором сидел менестрель. Добравшись до стола, оно окутало лодыжки менестреля, свиваясь вокруг них, как кот клубком свивается на коленях любимого хозяина, и засияло. А после уже вошёл Дракон. Чешуйки на лице он прятать не стал, глаза тоже были драконьи, в общем, вид у него был впечатляющий. Он окинул взглядом трактир, вполглаза глянул на застывшего в оборонительной позе цыгана и, проронив: «Не советую и пытаться, приятель», — прошёл к столу. Его интересовал исключительно менестрель и его благополучие.

— Эмбер, — тревожно сказал Голденхарт, — пошутили люди просто, не серчай.

Дракон пригвоздил каждого из присутствующих взглядом, те не смутились и стали вперебой рассказывать, что цыган сам виноват: рассказывал им байку про колдуна в Серой Башне, вот они и решили ему наглядно, так сказать, продемонстрировать, что в Серой Башне хозяин. Эмбер поморщился.

— Идём домой, обед простынет, — сказал он менестрелю и, взяв его за талию, ссадил со стола. Юноша придержался за его шею.

— Натворили, так и разгребайте, — сказал Дракон перед уходом, — назавтра пришлите плотников, чтобы изгородь чинили, которую этот олух, — кивнул он в сторону цыгана, — разломал.

Старуха-цыганка между тем отняла нож у внука, поглядывая на крестьян. Видно было, что хозяев своих те любили: смотрели на них с обожанием, любовались такой красивой парой…

Но когда дверь за Драконом и менестрелем закрылась, лица у крестьян сразу посуровели. Понизив голос, стали переговариваться:

— И ведь ничуть за десять лет не изменился.

— Чары драконьи.

— Жутко делается, когда смотришь…

Цыганка попыталась выяснить, что тут к чему, и ей рассказали, что менестрель — из людей, но они с Драконом пропали на целых десять лет, в башне или ещё где, а потом вернулись, вот только менестрель ничуть не изменился, будто даже моложе и краше стал. Кто-то припомнил, что менестрель болел тогда тяжко.

— Хороший господинчик, жалко его, — говорили крестьяне, — а уж Дракон за него так и вовсе на всё готов.

— Что ж вы меня надули! — запоздало возмутился Вайда, не вслушиваясь, так что и бабке дослушать не удалось.

— Проще чем объяснять да доказывать, — сказал старый трактирщик. — Теперь знаешь, что к чему. А в башню не суйся. Не любит господин дракон, когда на его сокровища зарятся.

— Да кто… — начал Вайда и вдруг сообразил, что пуще золота Дракон стережёт именно этого зачарованного принца (или не принца).

Дракон на крестьян ничуть не сердился. Наутро, когда пришли плотники чинить изгородь, разговаривал с ними приветливо. Менестрель валялся на стогу сена, поглядывая по сторонам. К нему юркнула цыганочка, пришедшая извиняться за брата и принесшая подарочков обоим господам из запасников бабки. Дракон на неё внимания не обратил — дитя сущее, тревожиться не о чем, прогонять незачем, пусть развлечёт юношу болтовнёй.

Голденхарт ей улыбнулся. Ружа раскраснелась и повторила свои извинения, которые до этого Дракону наговаривала. Юноша только головой мотнул.

— А ведь дракон настоящий, — округлив губки, прошептала цыганочка менестрелю на ухо.

— Настоящий, — заулыбался Голденхарт. — Что, напугалась вчера?

— Страсть как перепугалась! — созналась она, дёргая менестреля за руку. — А вдруг съест?!

— Эмбер людей не ест, — возразил менестрель и с рассеянной улыбкой посмотрел в сторону изгороди, припоминая, как и сам в первое время выискивал в башне человеческие останки.

— А правда, что ты принц? — продолжала расспрашивать Ружа, продолжая дёргать руку юноши, пока та не вжалась ей в лиф.

Голденхарт осторожно руку высвободил, покачал головой, словно бы говоря, что не стоит ей пытаться его обольстить, и отрешённым взглядом продолжал скользить по двору башни, выискивая Дракона.

Но цыганочке очень хотелось ему угодить, так что она снова дёрнула руку менестреля к себе и предложила:

— А давай я тебе погадаю?

Взгляд юноши оживился.

— А ты умеешь?

— Все цыганки умеют, — немного обиделась Ружа и, притянув ладонь Голденхарта к себе и водя по неё пальцем, стала приговаривать: — Вот погляжу, да всё расскажу.

Но она отчего-то тут же осеклась, взгляд её дрогнул, и на менестреля она взглянула едва ли не с ужасом.

— Что? — не понял тот.

Ружа соскользнула со стога и попыталась сбежать. Голденхарт был проворнее, он ухватил её за локоть и остановил.

— Что ты увидела? — спросил он, хмурясь.

— Счастливым будешь, — нервно отозвалась она, — брак долгий да счастливый, да детей двое, а то и трое.

Она явно лгала. Менестрель нахмурился ещё сильнее:

— Правду говори! Что увидела?

Цыганочка съёжилась, как цыплёнок перед коршуном, и робко проговорила:

— Ты… мёртвый?

Щёки юноши вспыхнули. Он невольно разжал пальцы, потрясённый этим вопросом, и Ружа ускользнула со двора, едва не сбив идущего к стогу Дракона.

— Что стряслось? — удивлённо спросил он. — Э, Голденхарт, да на тебе лица нет!

Менестрель взял себя в руки и отозвался:

— Да гадала мне по ладони. Счастливый брак нагадала и детишек кучу.

Эмбервинг засмеялся, подхватил юношу и шутливо опрокинул его в стог. Сено зашуршало.

— А что, может, мне на тебе и жениться? — предложил Дракон. То ли шуткой, то ли всерьёз — не поймёшь.

— Да как будто так можно, — со смехом возразил Голденхарт, — нет таких законов, чтобы это позволили.

— Я сам закон. Что хочу, то и делаю, — возразил Эмбервинг.

Менестрель ласково погладил его по плечу и отрицательно покачал головой. Дракон спорить не стал, прижал лицо к предплечью юноши и, кажется, задремал на солнышке.

Беззаботное выражение тут же сползло с лица менестреля. В ушах всё ещё стоял вопрос, заданный цыганочкой: «Ты мёртвый?» — и его отзвуки расползались под кожей холодной дрожью. Цыганки, он знал, могли нагадать, когда человек умрёт: бабке его, вдовствующей королеве, нагадала цыганка, что умрёт та как раз на Свят-день, и аккурат в Свят-день королева и представилась. Так что и его смерть цыганочка легко могла на ладони разглядеть. «Ты мёртвый?» — вот и что бы это значило?