— Так ведь король не велел говорить? — с улыбкой возразил менестрель (кто его знает, а вдруг король и подослал?).
— Тьфу на королевские веления! — сплюнула смачно старуха. — Руби головы или не руби, а правду не скроешь! Откуда ты про безымянного дракона знаешь, коли никогда прежде в Норди не бывал?
Менестрель таиться перестал и рассказал, что знает, о Драконе и вообще о Серой Башне. Старуха потрясла головой, пробормотала:
— Вот как? Выжил, значит, господин дракон-то?
— Выжить-то выжил, да с тех пор ровно и не живёт, — уныло возразил менестрель, припоминая свои печали. — Заклятье на нём какое-то, кто бы знал, как снять! Ты мне лучше расскажи, раз уж на то пошло, что с ними дальше было?
Старуха помолчала, раздумывая или вспоминая, потом заговорила негромко:
— Ну, что было, то прошло. Вернул король свою дочь во дворец, а та всё убивалась по дракону, слёзы лила, всё его имя повторяла, как кукла заведённая. Король запретил — не послушалась, так он осерчал, приказал принцессе язык вырвать и в горную башню заточить. Вон она, башня-то, где принцесса свой век доживала, — кивнула старуха на окошечко; менестрель глянул и увидел, что в снежной мгле виднеется высокая гора, у вершины которой темнеет зловещая башня. — А с тех пор упоминать и о ней, бедняжечке, и о драконе не велено: смертью страшной грозит! Не должно принцессам в драконов влюбляться.
— Собственную дочь… — пробормотал менестрель, проводя ладонью по разом вспотевшему лбу. — Так и умерла в башне?
Старуха кивнула, выпустила из пальцев веретено и по коленям похлопала:
— На тридцатый год и схоронили. Не то, видно, ты услышать хотел?
— Имя… — выдавил менестрель, — как имя драконово было?
— Да кто ж его теперь знает? — усмехнулась старуха. — Без малого пять веков минуло с тех пор. Но, говорят, что имя драконово в той башне спрятано, — шёпотом добавила старуха, — вот только не всякий до той башни доберётся: ступени каменные обрушились, один неверный шаг — смерть неминуемая! Да и кто пойдёт, да и кому то надобно?
Юноша уставился в окно невидящими глазами. Кажется, метель началась: горы уже не видно, одни белые пятна перед глазами мельтешат. Сгрёб менестрель пальцами одежду на груди, выдохнул:
— Я пойду.
Старуха не особенно удивилась, но сказать нужным сочла:
— Пропадёшь.
— А мне и так жизни нет, — с сердцем ответил менестрель.
Вывела его старуха тайком из замка, указала тропинку к горе. Менестрель натянул капюшон поглубже на голову и поплёлся к горной башне, проваливаясь сапогами в снег, каждый шаг давался с трудом: сугробы намело такие, что, казалось, шагни — и под землю уйдёшь навеки! И чем ближе к горе, тем едче впивался в тело ветер, нахоложенный морозом: не спешила гора отдавать свой секрет, на полпути остановить хотела. Только до подножия менестрель два дня добирался! В одежду, в сапоги снег набился, наледью от дыхания заволокло глаза, намёрзло на ресницах, руки-ноги заледенели, как деревяшки стали, тут уже не до еды и не сна: лишь бы дойти, а остановишься, перестанешь двигаться — так замёрзнешь насмерть!
К третьему дню добрался менестрель до подножия горы, тут же начиналась каменная лестница, которая круто уходила вверх, ступень за ступенью, к вытесанной прямо в плоти горы башне. Юноша задрал голову и посмотрел вверх, на сурово взиравшую гору, на обледеневшие, заметённые снегом ступени, на провалы в каменной лестнице, подул на закоченевшие руки. Метель уже стихла, но ветра всё ещё бродили по склонам, вздувая снежные вихри и обрушивая их на голову менестреля.
На нижних ступенях было легко, они сохранились лучше всего, погребённые под снегом. Взбираться приходилось на карачках, держась руками за ступень выше той, на которую ступал: было слишком скользко, не заспешишь, если не хочешь упасть да шею себе свернуть. Но чем выше менестрель поднимался, тем труднее становилось: многие верхние ступени обрушились, не выдержав натиска ветра и снега, а может, и времени, а некоторые обрушивались прямо под ногами, и не успей менестрель ухватиться за камни, закончилась бы эта история в тот же самый момент. Но ему хватило сил подтянуться, нащупать сапогом верный камень и миновать опасное место. И он полез дальше, оставляя за собой по снегу кровавый след: руки разодрал о камни, когда пытался удержаться, кровь ошмётками намёрзла на ладонях, боль была нестерпимая, но — менестрель терпел, даже сквозь зубы и то ни полстона не вырвалось. Хочешь счастья — так заслужи, постарайся!
К тому времени, как менестрель добрался до башни, сил у него почти не осталось: выдохся, вымотался, перестал чувствовать и мороз, и кусачий ветер, перестал и видеть, и слышать — всё было как в тумане, сплошная белая пелена, а не сознание. Он почти ощупью отыскал дверь в башню и уцепился за засов, чтобы не снесло ветром. Через пару минут полегчало, менестрель смог оглядеться. Он стоял на крохотной каменной площадке возле двери в башню. Каменной двери с каменным засовом.
«Хватит ли сил её открыть?» — слабо подумал юноша, прижимаясь к ледяному камню лбом и переводя дыхание. Руками засов поднять не удалось, он присел, упёрся плечом. Сапоги скользили по наледи, ноги разъезжались, засов не подавался. Менестрель нащупал каблуком сапога выщерблину в камне, упёрся в неё, чтобы не потерять равновесие, и снова двинул засов плечом. Не сразу, но сдвинулся, и юноша толкал каменную балку до тех пор, пока она не вышла из паза. Засов грохнулся вниз, обрушив несколько ступеней кряду, следом хлынула настоящая лавина, откуда-то сверху нашедшая. Менестрель устоял чудом. С дверью тоже повозиться пришлось, она была ещё тяжелее засова, но менестрель приноровился и в час по чайной ложке приоткрыл её настолько, чтобы самому пролезть в башню. Прежде чем войти, проявил осторожность: подсунул между дверью и притолокой камень, что отыскался в снегу.
Внутри ничего не было, кроме лестницы, которая вела наверх, к каморке, в которой доживала свой век опальная принцесса. Стены были грубые, шероховатые, тронутые льдом. Лестница, также вырубленная из монолита, сохранилась хорошо, спрятанная от ветров и морозов за каменными стенами, но была такая узкая и крутая, что менестрель помедлил даже, прежде чем на неё вступить. Он запалил найденный факел, чтобы освещать себе путь: сломай он здесь себе ногу, здесь и сгинет, потому что обратно уже не спустится, а искать его никто здесь не будет. Разделять же участь замурованной принцессы в его планы не входило, ведь он обещал Дракону вернуться к следующей весне.
В каморку дверь была обычная, деревянная, плохонькая, да и то верно: к чему внутри засовы, когда башня на каменный заперта? Сердце менестреля забилось, он толкнул дверь и шагнул в каморку, освещая её факелом. Хватило и полвзгляда. Он пошатнулся, упал на колени, выронив факел, и с горечью воскликнул:
— И как мне с такой любовью соперничать?
Имя дракона было повсюду: выцарапанное на каменных стенах, вырезанное на деревянных лавках, столе, стульях, балках, вышитое странными жёлтыми и белыми нитями на свитках, покрывалах, скатертях. Уже потом менестрель сообразил, что это не нитки: собственными волосами вышивала принцесса имя своего возлюбленного дракона, прежде золотистыми, а потом и седыми, стало быть, до самой старости его помнила. Произносить его она уж не могла, лишённая речи, но никто не мог запретить ей его повторять в мыслях и творить везде, куда доставала рука. Одно, недописанное, было в углу, возле каменного ложа, служившего принцессе постелью, и менестрель понял, что остановила руку принцессы сама Смерть.
Менестрель долго сидел не двигаясь, потом шевельнулся, зашарил руками возле себя в поисках факела, нашёл его, запалил снова. Глаза его блестели, но не слезами, а решимостью.
— Но я-то жив! — громко сказал он. — И сдаваться не собираюсь.
Истлевшая за полтысячи лет ткань рассыпалась, стоило до неё дотронуться, оставались лишь сплетённые из волос буквы. О том, чтобы вырезать из дерева кусок с именем, менестрель и не помышлял: ни сил, ни инструментов для того у юноши не было. Он обшарил всю каморку и, наконец, под каменным ложем нашёл кусок пергамента из бычьей кожи, на нём тоже была вышивка, золотое драконье имя, и он сохранился достаточно хорошо. Менестрель свернул его кое-как трубкой, сунул в дорожный мешок и затянул потуже, чтобы не выронить при спуске. Напоследок ещё раз окинул взглядом мрачную каморку, размышляя, стоит ли рассказывать об увиденном Дракону или нет. Решил всё же: не стоит, довольно будет того, что вернулся и что вернёт.
