Нежное бедро податливо принимает его клыки, которые он с упоением погружает в вену. Тонкий стон-крик, который не услышит никто из домашних, оканчивается шумным выдохом.

Элина не хочет большего. Уже ничего не хочет. Как и две ее старшие сестры.

За удовольствие надо платить, а он предупреждал с самого начала, что дорого берет.

Он скрывает следы своего присутствия, каждую ранку, каждую царапинку, каждый шрам. Спешно одевается и отправляется назад.

В этом доме есть еще одна маленькая леди, но ее он пока что не тронет. Принцессе едва минуло двенадцать. Стоит подождать.

А в записной книжке из длинного столбца имен исчезает имя Элины Дитрих.

Руфус кидает свою особую ручку, которая, разбрызгивая кровавые чернила, останавливается прямо напротив имени очаровательной особы из академии.

В голове всплывает префектская повязка, большие грустные глаза, полные скрытого в них ума. Точеная фигурка.

И в наличие имеется стервозный старший братец, позволяющий чистокровному себя трахать. Это мерзкий факт. Но он никогда не перекидывает свою ручку второй раз.

Блондин морщится и спешит вернуться к первому уроку.

Ему придется многое обдумать, чтобы никто не смог повесить на него несчастливую судьбу Кросс.

***

«Сфотографируй, будто я пью из него!»

Сора знал, что идея отвратная. Просто омерзительная. Но отказать такому милому ребенку, который зачем-то притащил в дом раненного щенка и теперь измывался — не мог.

В конце концов, не каждый день тебя об одолжении просит сам господин Ичиджо Асато из Совета Старейшин.

А маленькое чудо(вище) уже запустило клыки в верещащего от боли щенка и пускало кровь — по сути бессмысленно, ведь вампиров кровь зверей не насыщает. А ребенок… Ребенок питается его жизненной силой. Может быть, пока что ему этого хватает, чтобы насытиться?

Полароид выплевывает свежую фотографию. Краски, ужас на мордочке, довольный блеск в глазах мелкого — все прекрасно запечатлено на карточке и даже не требует подписи.

Малыш бросает свою игрушку и слуги под шумок быстро уносят скулящее тельце. Скулеж длится еще полминуты, а потом едва различимый хруст костей позволяет убедиться, что мусор был выброшен.

Мальчик тем временем прыгает вокруг Соры и клянчит снимок. Удается выиграть целых десять минут и получить обещание больше не приносить раненную живность. В глазах малыша, когда он получает фото, светится восторг.

Его можно понять, не каждый день тебе позволяется подобная прогулка, подобные развлечения, когда ты родовитый малыш с суровым опекуном типа Асато.

Не каждый день с тобой нянчится чистокровный. Паршивец может гордиться уже тем, что Сора тратит нервы на него.

Блондин наматывает вьющуюся прядь на палец. Длинные волосы, которые он так старательно отращивал уже много лет, достигли поясницы. Блестящие, тугие пряди без намека на заломы. Ради таких снимают рекламы шампуней. Может быть, он тоже в какой-нибудь снимется, когда выберется из дома, из-под зоркого ока Совета.

Сора поднимается с насиженного места и едва слышно переходит в другую комнату, подходит к книжному шкафу. Долго выбирает книгу.

И только убедившись, что вокруг ни души, закладывает между страниц еще одно фото, сделанное тайком пару часов назад, помеченное подписью: «Ридо Куран и Асато Ичиджо»

Сора Ширабуки прислушивается к шумному мальчишке, который отправился исследовать дом, и тонко улыбается своим мыслям.

Чем больше вампиров он запомнит, чем больше информации соберет, тем больше у его планов шансов быть выполненными.

В конце концов, он не намерен долго оставаться за кулисами. Особенно теперь, когда так много важных особ стекается в нашумевшую Академию Кросс.

Сора не любит оставаться в стороне в такие моменты.

Его вещи уже собраны. Осталось только верно подгадать момент.

И использовать с умом должок Ичиджо-старшего, так сказать, надавить на него его же словами, пойманными чуткими ушками чистокровки.

Ширабуки мурлычет сам себе под нос и удаляется, что бы переодеться к обеду. В их доме с порядками не шутили уже многие десятки лет, и никакая молодость не оправдает его, если он явится на общий обед в том, в чем ходил до этого.

Служанки боятся даже смотреть на совершенство бледной кожи. Им, заигрывающимся с хозяином, долго не выжить. Иногда даже мелькнувшая на доли секунд эмоция приводит к тому, что ночью он дарит им блаженство, ведомое лишь тем, от кого кормится чистокровный. А потом улица, выброшенные властной рукой управляющего вещи. И безумие.

И это в лучшем случае. В худшем зверюшка содержится тайком от всех, млея от близости хозяина. Беснуясь от голода.

Потом ее, разумеется, уничтожат. Кто это будет, не столь важно — злящийся ли Сора или Гильдия, или Совет. Или уже новый монстр, бывший девушкой, не желающий делить своего господина с наскучившей предыдущей версией.

Сора зорко смотрит за каждой, но сегодня никто из них не хочет дарить ему развлечение. И он покорно облачается в одежды, смотрит из-под ресниц, томно водит пальцами по нежным губам.

Не клюют. Уже ветераны работы, которые предпочитают как-то содержать семьи, чем один раз оступиться.

Ему надо будет обновить эту застойную массу. Нанять свежую кровь. А то совсем лишится забавы.

Впрочем, если он скоро уедет отсюда, то подобное будет лишним. У него будет новая площадка для его игр и опытов. И он уверен, что на ней дурочек будет куда больше. Как и всегда, когда он оказывается в новой обстановке.

И не скажешь, что еще два года назад здесь было полно девушек, которые с ума сходили по молодому хозяину, которые сами прыгали в его постель, охотно кормили, принимая внимание, как величайший дар.

Их желание получить сверх того, что было в контракте, привело их всех в подвалы особняка. Скрежет укрепленной стали, крики, запах крови.

Сора кормился от них и убивал, чтобы освободить место кому-то новому.

И вот, спустя два года, все улеглось.

Юноша припомнил щенка, которого притащил мальчик.

Пожалуй, на вкус и цвет…

Хотя, в будущем, малыш может и его переплюнуть.

Если бы чистокровный только знал, насколько он прав.

***

У Ночного Класса редко бывали проблемы с уроками. Чаще проблемы были с воспитанием, а уж с пониманием ситуации — и того хуже.

Впрочем, их тоже можно понять — любимый глава ведь так обожал превращать их в своих молчаливых союзников, ничего не говоря, ничего не требуя, ничего не спрашивая и — ничем не делясь, ничего не рассказывая.

[Написание работы прекращено по отягчающим обстоятельствам.]

Действующие лица: Муз, Автор.

Место действия: Комната, освещенная только светом настольной лампы.

Муз, разлегшийся поперек стола с книжкой. Автор, скрестивший руки на груди.

— Муз, котик, солнышко. Вставай с ноута, работать пора, — занудно тянущий звуки автор зевает и смотрит на часы. Почти десять, ему пора банки стерилизовать, а то от родителей люлей получит.

Муз невозмутимо облизывает подушечку пальца и перелистывает страницу «Дома в котором…»

— Я тут для кого трачу красноречие? — Судя по всему, для комнаты, но говорить это уже бессмысленно.

Автор вздыхает и переставляет три чашки из-под чая перед собой.

— Зайчик, на меня уже читатели матом орут в комментариях. У тебя совесть есть вообще?

Муз бросает красноречивый взгляд, который выводит на лбу неоновую надпись: «Кто такая Совесть?» (Почему я должен изменять с ней своему Упрямству?)

— Ясно. Понятно.

Автор откидывается на спинку стула и вытаскивает сигарету из тайника, долго пытается сдвинуть с места колесико на зажигалке, досадуя на пальцы, которые после 4 кг огурцов как-то плохо слушаются.

Муз косит глазом, лицом давая понять, что если огонь не загорится через три-два-один, то он изнасилует кое-кого этой самой зажигалкой.

Автор делает вид, что не замечает, и продолжает играть на нервах. На всех семи триллионах сразу.

Голос Муза магическим образом звучит одновременно со вспыхнувшим огоньком: