Он некстати вспомнил, как обречённо округлились синие глаза засранца Тоника, когда тот посмотрел на него снизу вверх, сидя в пыли.

— Долбоклюй мелкий, — процедил Санёк и сбросил скорость. А потом и вовсе остановился, тяжело дыша.

Мелкого долбоклюя мог подобрать кто угодно. Какие угодно подонки. Раскрашенного похлеще любой шлюхи, патлатого, в обтягивающих лимонных штанишках… Грёбаного Андрюшу Пежича или как там его.

— Чтоб ты лопнул! — от всей души пожелал Санёк то ли Тонику, то ли неведомому Андрюше и снова завёл мотор.

Он тоже был обречён.

Проехав по трассе вкругаля — слава Богу, вечером движение на трассе было не таким оживлённым в отсутствие фур и прочих большегрузов, — он с неимоверным облегчением увидел в свете фар щуплую фигурку Тоника, всё ещё болтавшегося у шоссе. Тот не голосовал, смирно плёлся вдоль обочины, опустив дурную расхристанную башку. Из проезжавших мимо «жигулей», гремевших лезгинкой, ему засвистели, он, не поворачиваясь, продемонстрировал «жигулям» смачный фак.

Санёк ещё раз бессильно выругался, догнал встрепенувшегося долбоклюя, притормозил мот и рявкнул:

— Садись!

Глаза у Тоника опять растопырились на полфизии, как у мультяшного зайца.

— Са-дись, — по слогам грозно повторил Санёк и газанул, едва дождавшись, пока этот придурок умостится сзади. Хрен знает, за что он там держался, но боков Санька, по крайней мере, коснуться больше не посмел. Циркач!

Санёк опять сердито засопел.

Колхидская, восемнадцать оказалась вовсе не пафосным хостелом, а каким-то скрюченным домишкой, на взгляд Санька, совсем не подходившим такому эстету, как Тоник. Но это его уже никак не колыхало. Он дождался, пока эстет неловко сползёт с сиденья «Кавы», и спокойно велел:

— Бабло гони.

Тоник послушно поковырялся в кармане и протянул Саньку «пятихатку». Косясь исподлобья, сбивчиво попросил:

— Ты это… не злись. Тебя правда… ранило?

Санёк поморщился и протяжно вздохнул. Злиться он уже перестал. Что с долбоклюя взять, кроме анализов? Всю дорогу по клубам порхает.

— Неважно, — проворчал он, прекрасно зная, что Сидорова непременно всё про него Тонику выложит, если тот спросит. А тот спросит, к гадалке не ходи. Настырный мелкий сучонок! — Какое твоё дело?

— Сякое! — вызверился вдруг пацан. Синие глаза его засверкали, как фары. — Не твоё дело, что мне до тебя дело! Понял?!

Санёк немного развеселился: нормальный ход!

— Не блажи, — строго посоветовал он, снова оседлав «Каву». — Ты в корягу обурел, чувак. Будешь и дальше борзеть — пасть порву, моргалы выколю. Понял?

— Да ладно, — пробормотал Тоник ему вслед.

*

В воскресенье у дендрария его не оказалось, чему Санёк немало удивился и даже, не вытерпев, небрежно осведомился у Сидоровой:

— А этот… звездец ходячий что, не придёт?

— Не знаю. Он не звонил. А ты соскучился? — поддела его Сидорова и еле увернулась от карающей длани братца, вознамерившегося подать ей по мягкому месту. Она хихикнула и спряталась за спину Руса.

— Коза, — беззлобно буркнул Санёк. — Я к тому, что нету его — и слава Аллаху.

Ещё через неделю он прикатил в аэропорт, чтобы проводить Сидорову и Руса — те улетали домой. Сидорова висла на шее у Санька, капая слезами ему на рубашку.

— Матери моей скажи, я новый разряд получу, буду больше денег посылать, — неловко сообщил Санёк. — Не реви. Я потом приеду, честно. На малых позырить. И на вас, чудушек. Слышишь, Ань? Не реви.

— Прости, Сань, — прорыдала Сидорова. — Мы все тебя бро-осили… Ирка твоя — дурацкая ду-ура… Ты тут совсем оди-ин…

Санёк закатил глаза:

— Я тебе что, котёнок помойный? Бросили, тоже мне, додумалась. Я приеду, ну сказал же. И девчонку заведу, вот крест во всё пузо. Хочешь, вообще возьму и женюсь?

Он умоляюще покосился на Руса. Тот осторожно, но решительно потянул Сидорову за плечо:

— Завязывай его в соплях возюкать, ну.

Санёк чуть улыбнулся и протянул ему руку:

— А ты…

— Понял я, понял, — кивнул Рус со всей серьёзностью. — Беречь козу.

Санёк посмотрел, как они, оглянувшись и помахав руками, заходят в зону досмотра, где несколько минут ещё виднелась платиновая макушка Сидоровой и темноволосая — Руса, вздохнул и не спеша пошёл к стоянке. К своей «Каве».

К своей единственной девчонке.

А в понедельник прораб Виталий Палыч подозвал его после планёрки и деловито сообщил:

— Тут пацан один пришёл подсобным наниматься. Местный. Говорит, что знает тебя.

Санёк посмотрел в затянутое москиткой окно вагончика и потерял дар речи.

Тоник коротко остриг свои чёрные космы, на которые теперь была нахлобучена оранжевая каска. Надел ковбойку и мешковатые джинсы. Его синие наглые зенки, отмытые от краски, показались обалдевшему Саньку и вовсе громадными, когда тот безошибочно нашёл его взглядом. И невинно опустил ресницы.

— Мать… — простонал Санёк и поперхнулся.

— Короче, если знаешь его, бери, учи, — невозмутимо распорядился Палыч. — Всё, свободен.

«Как же, свободен», — с тоской подумал Санёк, загромыхав по ступенькам вагончика.

Подойдя к заметно напрягшемуся Тонику, он только спросил:

— А как же модельный бизнес? Побоку?

Тот безмолвно кивнул, всё так же сияя глазами.

— Бери лопату, — со вздохом велел Санёк. — Вон лежит. Без неё никак.

Там, наверху, было всё ясней,

А здесь оказалось намного сложней,

Но я уже почти разобрал механизм,

Я был не подготовлен к этой игре,

И вот теперь я почти на нуле,

Но я двигаюсь вверх посредством движения вниз.

Я не думал, что я идиот,

Но всё получилось наоборот,

Что ж, извольте, я согласен на эту роль.

Дело в том, что этот выход за край

Был недостаточен, чтобы чувствовать кайф,

Но вполне достаточен, чтобы чувствовать боль.

У объёмности стены — дым сигарет,

Я ухожу в туннель, чтобы увидеть свет.