Рус отвёл глаза и молча кивнул, подтверждая. Пальмы отбрасывали кружевную тень на его лицо, шелестели длинными, будто жестяными, листьями.

— А меня-то как пиздили, — провозгласил Тоник с гордостью, — вы просто не представляете, гайз.

Он поёжился, передёрнув худыми плечами.

— Господи, — с тоской проговорила Сидорова. — Ну кому какое дело до нас? Кому какое дело?! Мы же ни в чью постель не лезем! Ненавижу этих ханжей и гопоту!

— Да ладно, без пены и радужных стрингов, — лениво протянул Тоник, тоже присаживаясь на парапет неподалеку от Санька и пытливо глядя на него из-под ресниц. — А ты что? Как тот мудрец Сунь-Хер-Вчай, всепонимающий, что ли? Смотри не обожгись… чаем.

Он оскалился, откровенно развлекаясь.

— Гонишь много, — спокойно отозвался Санёк. — Оттого ещё и огребал по полной.

— Ага! — радостно подтвердил Тоник. — Точно, мудрец, опять угадал!

— А ты идиот, — не выдержала Сидорова, и Тоник, всё так же ликующе скалясь, повторил:

— Ага! Позорю радужное знамя!

И взвыл, когда Рус вскинул руку и безжалостно дёрнул его за распустившиеся чёрные патлы.

— Хорош, чуваки, — легко распорядился Санёк, соскочив с парапета. — Меня на работу завтра вызвали, надо катить, а в воскресенье можем опять состыковаться. Вон мой байк стоит.

Он огляделся и счастливо захохотал, когда Сидорова, как в клубе, с разбегу налетела на него и повисла на шее.

— А ты кем работаешь? — небрежно поинтересовался Тоник.

— Я варю, — ответствовал Санёк невозмутимо и чмокнул Сидорову в макушку, а потом растрепал её платиново-розовые пряди и похвалил: — Зашибенская прича, сис.

— Повар, что ли? — недоумённо захлопал ресницами Тоник.

— Сварщик он, — уточнила Сидорова, обернувшись. Нехотя разжала руки, отступая в сторону.

— Может, подвезёшь? — не унимался Тоник, невинно уставившись на Санька. — На тачку бабла не хватает, всё просадил.

— Гонишь, — определила Сидорова, сразу насторожившись. — Не слушай этого звонаря, Сань, езжай.

— Ну на, на, проверь! Чо звонарь-то сразу! — обиженно завопил Тоник, хлопая себя по тощим ляжкам и скорбно взирая то на злюку-Сидорову, то на озадаченно моргавшего Санька, явно не понимавшего причин такого кипеша.

— Ладно вам, — примирительно сказал тот. — Подвезу, скажи только, куда.

— И зачем, — буркнула Сидорова, а Рус только протянул Саньку ладонь, которую тот крепко пожал. Было заметно, что у Руса отлегло от души.

— Меньше парься, — негромко посоветовал Санёк. — И за козой смотри.

— Я смотрю, — заговорщическим полушёпотом откликнулся Рус. Улыбка его наконец-то стала настоящей.

Я так хотел тепла твоих рук,

А попал в заколдованный круг,

Я между двух станций в радиоактивном снегу,

И кто-то махнёт на меня рукой,

И кто-то назовёт это всё ерундой,

А я — я уже не могу.

Я не верю в решенье проблем

Посредством заранее начерченных схем,

Я верю только в счастливый исход,

Но я чётко помню разрез твоих глаз,

А помнишь ли ты страшный рассказ —

Рассказ про людей, уходящих под лёд.

У объёмности стены дым сигарет,

Я ухожу в туннель, чтобы увидеть свет.

*

— «Хонда»? — Тоник со знающим видом потыкал пальцем в седло чёрного, казавшегося поджарым, байка, к которому Санёк подошёл на ярко освещённой автостоянке близ набережной.

Рус и Сидорова уже поймали тачку и укатили. Сидорова едва держалась на ногах, зевала, висла у Руса на плече и канючила, что хочет побыстрее в хостел — снять линзы и завалиться спать. Так что Рус мотоцикла не увидел, с сожалением проводив взглядом направившихся к стоянке парней. Договорились встретиться в воскресенье, чтобы сгонять в дендрарий, хотя Тоник тут же скроил скептическую мину и заявил, что он, мол, ни разу не ботаник. Но то, что этот раздолбай будет тусить с ними, уже казалось само собой разумеющимся.

— «Кавасаки», — невозмутимо поправил его Санёк, опустив ладонь на руль байка, словно на холку коня. — Забашлял нехило, но она того стоит, «Кава».

Он снова провёл рукой по корпусу байка, будто лаская его.

— Сварщики теперь столько зашибают? — поднял брови Тоник, глядя на его загорелую ладонь.

— Боевые плюсом пошли, — лаконично отозвался Санёк, снимая мотоцикл с «лапы». — Вообще мне много не надо, я матери отсылаю. Садись, чего стоишь? Только ты без шлема будешь, — свой он как раз нахлобучил на голову. — Ладно, говно вопрос, штрафанут, косарь заплачу.

— Так ты воевал, если боевые, что ли? — продолжал допытываться Тоник. Глаза его стали тревожными. — У чехов или у дагов?

— Ай, — Санёк досадливо поморщился. — Вот же пристал. Это не война, а КТО, контртеррористическая операция. Ну чего так зыришь? — он вдруг тихонько рассмеялся. — Ты на зайца похож. Такого, знаешь, из мультика.

Он приставил пальцы к ушам, весело лыбясь.

— Вот ещё, сказанул, — с некоторой обидой пробубнил Тоник, подступая наконец к мотоциклу и осторожно примащиваясь на сиденье позади Санька.

Он больше года мудохался с брекетами, отвалил кучу бабла дантистам, вырабатывал свой стиль, косметику подбирал, как не каждая девка подбирает, а тут… заяц!

— Ехать-то куда? — спросил Санёк, развернувшись в его сторону. Тоник, длинноногий и худой, с распустившимися тёмными волосами, походил на растрёпанную девчонку. Красивую, оценил Санёк. Но и на зайца тоже. Забавный пацан.

— Тебе больше личит девкой быть, чем Русу, — вслух констатировал он — неожиданно для себя.

— Я, может, моделью буду… ну как Андрюша Пежич, — с гордостью объявил Тоник, явно польщённый.

— Не знаю такого, — флегматично откликнулся Санёк. — Мы едем или что? Говори, куда.

— Угу, едем, — промычал Тоник, хватаясь сзади за его ремень и чувствуя, как сердце колотится всё сильнее. — Колхидская, восемнадцать. Это по федеральной трассе, тебе как раз будет норм.

Санёк кивнул, не тратя больше слов, и «Кава» взревела мотором.

Десять минут такой гонки, и они с Саньком больше никогда наедине не увидятся — только об этом и мог думать Тоник, пока мотоцикл нёсся по автостраде. Тоник почти утыкался лбом в спину Санька под грубой джинсовой тканью куртки, и ему так отчаянно хотелось запустить руки под эту куртку, что даже скулы сводило.

— Блядь! — тоскливо прошептал он одними губами. В горле пересохло, будто он не пил неделю. Как верблюд. Грёбаный верблюд в грёбаной пустыне, подыхающий от невыносимой жажды и не смеющий напиться из ручья!

«Убьёт ведь», — подумал он с каким-то обречённым болезненным восторгом, просовывая вздрагивающие от нервяка пальцы под куртку и футболку Санька. И чуть не навернулся с сиденья, ощутив под своими ладонями горячее голое тело. Изгиб рёбер, впалый живот, твёрдая гладкость которого вдруг сменилась буграми двух длинных шрамов, располосовавших его поперёк. Наискось. Без пощады.

Тоник и вправду едва не свалился с «Кавы» от потрясения. А потом всё-таки свалился — когда взъярившийся Санёк стопорнул свой байк на обочине и сдёрнул оборзевшего пассажира наземь. Навис над ним глыбой, угрожающе сдвинув брови. Тонику только и оставалось, что сидеть в пыли, как описавшемуся щенку и пялиться, не дыша, в сумрачные глаза Санька.

— Это… там… у тебя что? — всё-таки выдохнул он, рефлекторно облизав ссохшиеся от напряжения губы.

— Что надо! — гаркнул Санёк, вздёргивая его вверх за ворот многострадальной кислотной майки, чуть не порвав её по шву. Тоник, не мигая, продолжал смотреть ему в лицо, ожидая удара. Он хотел зажмуриться и не мог.

Но Санёк его не ударил. Яростно сопя, он порылся в карманах куртки, достал сложенную пополам «пятихатку» и сунул Тонику в карман жилетки.

— На! — прохрипел он и сплюнул в пыль. — Проголосуешь, подвезут!

Спустя мгновение он уже оседлал свою «Каву». Снова раздался рёв мотора, и Тоник машинально проводил глазами исчезающий за поворотом чёрный байк.

*

Санёк едва зубами не скрипел, пылая праведным гневом. Его облапали, как какую-то девку! Стоило размазать гадёныша по обочине, как горсть соплей! Пожалел! С чего бы, спрашивается?!