– Пигмент?

– Все как надо. Мы работаем вручную по рецептурам, – отозвался Ли, подошел к стеллажу с книгами и достал с полки увесистый фолиант в красном переплете с надписью «Словарь исторических пигментов», а потом еще один, название которого прочитал вслух по-английски. – «Оптическая микроскопия исторических пигментов».

– Слышала об этих изданиях.

– А вот наш контрольный лист. – Ли показал на листок, прикрепленный к стене и весь испещренный китайскими иероглифами, и стал читать. – Холст, подрамник, доска, слой, грунтовка… переплет, – не сразу подобрал он нужное слово, – патина. Каждая картина проходит тщательную проверку, но на самом деле это просто напоминалка. Мы и так все знаем.

– Не сомневаюсь. Благодарю вас. А можно посмотреть саму мастерскую?

– Разумеется.

Люди привыкли представлять себе художника как одинокого гения, творящего в уединении в своей мансарде. На самом деле такая традиция появилась относительно недавно. Как минимум вплоть до XIX века студии художников скорее напоминали конвейер: сначала полотно попадало к новеньким подмастерьям, которые делали грунтовку и фон, потом к специалистам по пейзажам или тканям и наконец к самому художнику, который добавлял последние штрихи – черты лица или тень от крыла херувима. В целом процесс мало отличался от мануфактуры. Многие картины, авторами которых считаются старые мастера, на самом деле имеют не так много отношения к самим мастерам. Скажем, картина Рубенса далеко не вся принадлежит кисти самого Рубенса. Мастерская Ли, судя по всему, использовала тот же принцип разделения труда. Несколько мужчин среднего возраста молча трудились за длинными столами под тихие звуки классической музыки, доносившейся из приемника. Один писал фон темными масляными красками, другой тщательно работал над толстым белым нижним слоем краски с помощью небольшого деревянного инструмента, напоминавшего палочку от эскимо, – наверное, это будет кто-то из импрессионистов. Одетые в темные комбинезоны, полностью сосредоточенные, они неторопливо выполняли одну задачу за другой, словно средневековые монахи-переписчики. Я вспомнила о подделке Стаббса, той самой картине, которую мой бывший шеф Руперт пытался продать на аукционе через «Британские картины». Может быть, и над ней потрудились здесь для придания достоверности? Наблюдая за работой мужчин, я не могла найти в себе никакой ярости и встать на сторону клиентов, которых они обманывали. Их работа требовала такого терпения, такого профессионализма, такой точности, такой любви! Они просто делали то же самое, что подмастерья делали за много поколений до них, и результаты, на мой взгляд, были куда лучше, чем работы большинства выпускников художественных школ.

– Сколько времени вам обычно требуется на создание картины? – спросила я, с удивлением отметив, что почему-то говорю шепотом.

– Как правило, не больше трех месяцев. Для более современных работ… – Ли ухмыльнулся и развел руками.

– Например, Поллок?

– А-а, ну это можно сделать за один день.

– По дереву работаете?

– Дерево, бумага, что угодно. Как-то раз делали заказ на… на обрывке женского платья, – пожал плечами Ли, и я поняла, что он говорит о Караваджо.

– Я принесу вам дерево. Еще вам понадобятся масляные краски, конец девятнадцатого века, не раньше тысяча восемьсот шестидесятого, не позже тысяча девятьсот пятого.

– Лак?

– Возможно. Нанести и потом удалить, я думаю.

– Значит, все просто?

– Мне кажется, для вас вообще нет ничего сложного.

Первый вопрос, на который надо было найти ответ: кто? Какого художника выбрать? Старые мастера – скажем, Рембрандт или Веласкес, – разумеется, самый надежный вариант в плане цены, однако даже если использовать краски, идентичные подлинным, даже если холст, плотность пигмента и живописная манера будут безупречны по контрольному списку Ли, остается история с провенансом. Для того чтобы подделать произведение искусства, нужна потенциальная возможность того, что оно действительно могло существовать, нужна лазейка в хронологии, в которую можно было бы поместить поддельное полотно. Исследовательский проект «Рембрандт» в течение сорока лет тщательнейшим образом исследовал все картины художника, и на тему авторской манеры ван Рейна теперь написано столько академических работ, что только идиот в наши дни решится на подделку Рембрандта. Действительно, иногда и правда обнаруживается утраченная работа великого мастера. Например, недавно в Париже с молотка ушел неизвестный Леонардо, но такие чудесные открытия становятся событиями международного масштаба, и иногда разные страны начинают претендовать на владение картиной. Слишком сложно, слишком много внимания общественности, слишком медленно.

Значит, надо смотреть на что-то более современное: конец девятнадцатого – середина двадцатого века. Импрессионистов или абстрактных экспрессионистов подделать куда легче, особенно последних, и для этого не обязательно даже уметь писать картины. Учитывая, что Ли нужно создать картину, которая уйдет как минимум за сотню, эта сфера представлялась мне наиболее многообещающей. «Обмен» Виллема де Кунинга ушел за триста миллионов, «Игроки в карты» Сезанна – за двести, «17A» Поллока тоже за двести. Все они обогнали несчастного старину Рембрандта, чьи свадебные портреты Мартена Сольманса и Опьен Коппит ушли за скромные сто восемьдесят миллионов. Я знала, что Модильяни, чьи работы тоже всегда уходят больше чем за сотню, часто подделывают именно по этой причине – художник провел бо́льшую часть жизни на грани нищеты и часто расплачивался картинами за еду, поэтому проследить судьбу его картин невероятно сложно. Однако по той же самой причине Модильяни – самый очевидный и самый рискованный вариант.

Потом я подумала о Гогене. Когда я работала в аукционном доме в Лондоне, меня часто посылали в архив Института искусства Курто. В их коллекции имелся Гоген, и я всегда заходила посмотреть на него. Работа «Больше никогда» создана на Таити в 1897-м. Коренастая обнаженная женщина лежит на ярком стеганом покрывале, под головой ярко-желтая подушка. Поза дает невыгодный ракурс, пестрый декор комнаты слишком крикливый. Но меня почему-то тянуло к ней, и я со всех ног бежала от Сент-Джеймс мимо Чаринг-Кросс, с тяжелыми папками документов, лишь бы выиграть лишние пару минут и постоять перед картиной. В комментариях говорилось, что на картине изображена девочка-подросток, которую эксплуатировал Гоген, vahine художника, его «жена» на Таити, что композиция, состоящая из двух наблюдающих фигур справа и зловещей птицы с клювом, скорее всего во́рона, слева, сама по себе была зловещей и неприятной. Но я видела в этой картине совсем другое. Мне казалось, что девушке просто все надоело, она скучает и устала оттого, что престарелый любовник все время требует позировать ему. Мне нравилось ее вызывающее, непокорное поведение, мне нравилось, что художник изобразил это и посмеялся над собой. А еще я помнила, что «Больше никогда» было написано поверх другой композиции – тропический сад с высокими пальмами, лошадь и курица, – что выяснилось во время инфракрасного исследования, проведенного в музее. Насколько мне было известно, Гоген всегда вел беспокойный образ жизни и постоянно переезжал. Он писал в Париже, Бретани, Арле, Копенгагене и на Мартинике, на Таити и на Маркизовых островах. Гоген работал не только по холсту, но и по керамике, дереву, фрескам. И тут у меня появилась еще одна идея.

Однако, уходя из мастерской Ли, я поняла, что мне предстоит куда более сложная работа, чем ему. Ли умел делать картины, но не умел продавать их. Придумать историю и провенанс – тоже дело техники, к тому же я создала столько поддельных версий собственной жизни, что опыта мне было не занимать. Надо будет придумать интересную детективную историю, только развернуть сюжет наоборот. Но Разнатовичу была нужна именно я, потому что я могла – должна была смочь – убедить покупателя. Ли может сделать картину, которую будет не отличить от Кандинского, но Кандинский станет Кандинским в тот момент, когда в его подлинность поверит владелец. В любой встрече важно желание, подчиняется всегда тот из партнеров, кто испытывает более сильную нужду. Это касается как деловых сделок, так и секса. Мне нужно будет спровоцировать это, заставить нашего покупателя поверить, заставить его умирать от желания, сделать его одержимым стремлением обладать.