Том это знает. Еще Том знает, что Билл не падал ни разу, с того момента, как впервые встал на коньки. Ни одного раза колени Билла не коснулись льда. Сейчас, когда Гентингтон окутал суставы и мышцы, как эластичный бинт, одно движение Билла – он падает – даже это может испортить ему настроение недели на две.

Но Том не скажет брату этого, а значит, придется только надеяться, что лед ровный, а тонус мышц в относительной норме. У брата еще есть боковое зрение, его болезнь поражает немного медленнее. Утешение? Да слабое какое-то, что тут скажешь.

-Хорошо. Но едва я падаю – я сижу на скамейке и жду, пока ты накатаешься. Договорились?

Билл, счастливый, кивает:

-Договорились.

***

Ресторан был приятным, но шумным. Слишком много счастливых пар, слишком много счастливых семей. Билл быстро устает от их шума и тащит Тома на каток.

Милан красив в Рождество: гирлянды, яркие вывески. Все так, как должно быть. Каток в центре, решают, что дойдут пешком, посмотрят город.

Билл закуривает, Том кладет зажигалку и сигареты в свой карман.

-Рождество без снега, в чужой стране. Мне кажется, я все еще ребенок, потому что мне это не нравится.

Тому не нравится, что это рождество, вероятно, последнее, которое они запомнят.

-Ты устал?

Билл удивленно смотрит на Тома.

-Нет, с чего? У нас пол Европы впереди, о чем ты.

Хорошо. Том доволен даже этим.

***

Билл ошибся, на льду катаются человек пятнадцать. Том, проклиная все, что есть на свете, зашнуровывает коньки. Младший давно на льду, Том даже думать не хочет, что будет, если он упадет, выполняя что-то дико сложное, потому что на такой скорости он просто сломает себе шею. Тройка, поворот в воздухе, снова тройка, Билл пытается вспомнить все, что когда-то в детстве выполнял, но дается с трудом.

-Билл!

Том зовет брата к себе, потому что самостоятельно на коньки он не встанет. Билл с улыбкой подъезжает к нему, лезвия оставляют порез на льду. Берет брата за локоть, пытается утащить за собой.

-Расслабься, Том. Все тело же болеть будет завтра.

-Оно уже болит. Как я могу расслабиться, если знаю, что шарахнусь на спину в любой момент.

Младший снова смеется, Том держится за брата так, что Билл чувствует его пальцы даже через рукав пальто. Ноги разъезжаются в разные стороны, Том матерится.

-У тебя одна нога на внутреннем лезвии, другая на внешнем. Определись – сразу станет ехать легче.

Том понятия не имеет, о чем говорит брат, смотрит вниз, старается поставить ноги одинаково. Резкое движение правой ноги вперед, громкое «БЛЯТЬ» и Том уже лежит на льду, в очередной раз обещая себе, что это его последний раз, когда он вообще предпринимает какие-то попытки встать на лед. Билл, смеясь, подает ему руку, Том поднимается.

-Одинаково, говоришь?

Том снова хватается за руку брата.

-Не иди, скользи.

-Я блять встать не могу, ты хочешь, чтобы я скользил.

С огромным трудом и потратив на это почти десять минут, Билл доводит Тома до противоположного бортика катка. Том хватается за него и уверено проговаривает:

-Нет, все. На сегодня мне хватит, тащи меня к скамейкам, я подожду тебя.

-То-о-о-м. – Недовольно протягивает Билл.

-Нет. Только время зря со мной потратишь.

Билл соглашается. Потратив еще десять минут, он оставляет брата на скамейках, сам в секунды оказывается в центре катка. Снимая коньки, Том замечает, как к брату в буквальном смысле подкатывает какой-то парень. Билл смеется, указывает рукой на Тома. Он смущенно смотрит на брата, тот подмигивает ему. Парень подъезжает к Тому, с улыбкой спрашивает:

-Он сказал спросить у тебя, позволишь ли ты ему покататься со мной.

Том усмехается:

-Только осторожно. И скажи ему, что я за кофе ушел.

Парень кивает и снова оказывается рядом с Биллом. По крайней мере, хотя бы у одного вечер проходит хорошо.

***

Отель, третий час ночи. Сигареты, виски и кокаин.

-Мы в гей бар-то собираемся вообще, нет? Ради чего мы вообще здесь?

Том смеется, кладет руку на ремень джинсов брата, тот прикусывает нижнюю губу.

-У нас Амстердам впереди, тебя устроит?

Билл усаживается к Тому на колени, целует его.

-Устроит.

========== Chapter thirteen ==========

Hurts – Mercy

Европа не может быть не потрясающей. Ты возвращаешься сюда, даже когда этого не хочешь. У Парижа свои правила. Приехал один раз – вернешься еще сотню, если не останешься здесь. Январское утро, редкий снег, теплый латте. Поцелуи на веранде номера отеля, все время, что близнецы провели здесь – пожалуй, самое теплое и уютное за весь их побег. Том держит брата за руку, когда тот всматривается в небо и считает падающие снежинки, Том держит брата за руку, и он готов поклясться, что слышит удары его сердца. Том напоминает себе, что любая слабость с его стороны – и они обречены, и только поэтому он не падает на мощеную улицу города и не кричит от ярости и боли. Они не могут умереть, они неприкасаемы, они идеальны. Том не может смириться с тем, что они несовершенны, и Билл не будет жить вечно. Том не может принять свой срок годности, потому что совершенство вечно.

Билл чувствует, что Том готов сорваться, поэтому просто обнимает брата и говорит, что все будет хорошо. Билл готов добить его и заставить Тома сказать, от чего они бегут, но любовь к брату сильнее. Том понимает это. Кажется, любить сильнее невозможно. Но они всегда были дефектными, так что и чувства у них дефектные.

Оставляя Париж, оставляя Брюссель, они оказываются в Амстердаме. Ранняя весна, начало марта. Едва они закидывают вещи в номер, Билл тут же хватает Тома за руку.

-Вот здесь я покажу тебе, что такое «жизнь».

-Жизнь наркомана? – Том улыбается, но как-то неуверенно.

-Это будут самые сумасшедшие три недели в твоей жизни, это я тебе обещаю.

Пообещал бы лучше, что не сойдет с ума или не порежет себе руки. Тому это понравилось бы больше.

Но сейчас он только улыбается, целует брата и говорит, что верит ему.

Всегда верил.

***

Как-то даже неприлично хорошо. Разврат, запах алкоголя, сигарет, секса и громкая музыка. Том никогда не думал, что сможет действительно наслаждаться временем в таком месте. Чувствует руки Билла в карманах своих джинсов. Чувствует чье-то чужое дыхание на шее. Видит какого-то обдолбанного парня, стоящего перед ним на коленях. Понимает, что творится какой-то невообразимый хаос, но это ему нравится. Пока Билл рядом – он может позволить себе все, что позволит себе Билл. Сколько парней с ними, сколько наркоты в крови, с ума сойти. В Германии это казалось бы дикостью, но сейчас это норма. Том понимает, что как он не будет пытаться забыть это, вряд ли что получится, этот Амстердам останется в памяти как время, полное свободы и безответственности. Сейчас Том готов остаться здесь, существовать здесь. В перерывах между очередными рюмками водки вспоминает, что, вроде как, они умирают, но в слух шлет все нахуй и возвращается к брату, рубашка на котором почему-то расстегнута. Да, сейчас неприлично хорошо. Пожалеет об этом? Вряд ли.

Жалеют о несделанном, а они, кажется, сделали все.

***

Неделя беспробудного «хорошо» и руки перестают слушаться. Том, скуля, пытается остановить тремор в руках, три часа ночи, Билл спит. Минут двадцать старший сжимает запястье левой руки до боли и синяков. Нервы не выдерживают, челюсти сжаты так, что болят скулы. Том смотрит в зеркало, следы прошедших ночей в буквальном смысле на лице: синяки под глазами, лопнувшие сосуды в белках, волосы собраны как попало и Том не помнит, когда вообще в последний раз приводил их в порядок. Тремор, кажется, становится только сильнее, Том понимает и буквально кожей чувствует, как сдают нервы. Психоз, ему кажется, что стены ванной сжимаются и давят на него. Даже он не может любить так сильно, не может больше молча наблюдать за тем, как умирает. Понимает, что закричал и ударил кулаком в стену, только когда в ванную влетает испуганный Билл.