Приезд профессора Осборна был большим праздником для всей нашей экспедиции. Следующие дни были осуществлением заветных мечтаний для нас и для профессора.

Гренжер открыл великолепный череп титанотерия и нарочно оставил его в земле, чтобы профессор Осборн мог увидеть на месте кость одного из тех животных, существование которых в Центральной Азии он предсказал. Профессор исследовал все значительные залежи ископаемых в «Долине драгоценных камней» и в Ирен Дабасу. Больше всего его заинтересовала находка зуба, принадлежавшего представителю архаической группы копытных млекопитающих, известной под названием Амблинады. Ни одного представителя этих огромных копытных еще не удалось доселе найти в других местах, кроме корифодона (coriphodon), найденного в нижних слоях эоцена Франции и Англии.

Этот верхний коренной зуб был единственным экземпляром, относящимся к этой группе, который мы нашли за двухлетний период исследований. Профессор Осборн так увлекся этой находкой, что захотел немедленно отправиться к холму, в двух милях от нашего лагеря, чтобы сфотографировать меня в том месте, где я поднял зуб. На обратном пути профессор указал на небольшой выступ в полумиле от нас и спросил меня:

— Вы исследовали этот бугорок?

— Нет. Он показался мне слишком незначительным.

— Не знаю почему, — сказал профессор, — но мне хочется осмотреть его.

Мы остановились у подножья холма; я остался в моторе, а профессор Осборн и Гренжер пошли осматривать выступ.

— Вот посмотрите, я найду там второй зуб корифодона, — сказал с улыбкой профессор, выходя из мотора. Не прошло и двух минут, как он в волнении стал манить меня к себе руками.

— Идите скорее, я нашел второй зуб!..

Я выскочил из мотора и бросился на зов. Зуб, который был найден мною, был третьим или четвертым верхним коренным зубом с правой стороны, — а зуб, только что поднятый профессором, оказался третьим или четвертым верхним коренным зубом с левой стороны; оба были почти одинаковой величины. Они, очевидно, не могли принадлежать одному и тому же животному, так как находки были разделены расстоянием в восемь миль.

Последний наш вечер мы провели в живописной долине, окруженной цветущими холмами. Профессор Осборн часа два беседовал со мной о будущем Монгольской экспедиции. Мы открыли новую область, открыли неведомые горизонты для изучения доисторического периода жизни земли. Теперь нам было совершенно ясно, что наша работа не может закончиться в пять лет, как то было намечено ранее, и что она должна продлиться по крайней мере восемь лет. Все участники нашей экспедиции должны были теперь вернуться в Нью-Йорк для приведения в порядок и изучения коллекций, а мне предстояла новая кампания для получения дополнительных субсидий, чтобы организовать экспедицию на новых началах. Все эти планы блестяще удались. Каждый штат Союза внес свою лепту в наше предприятие, а год промежутка дал нам возможность запастись энергией для дальнейших скитаний в пустыне.

Старый Мерин, предводитель нашего каравана, простился со мной у ворот Калгана 20 февраля 1925 года.

— Когда гуси полетят к северу через пустыню Гоби, мы встретимся у «Места тинистых вод», — сказал я ему на прощанье.

— Добрый путь, и да снизойдет благословение Будды на тебя и твое потомство! Мы будем там, о, благородный господин: не бойся! Добрый путь! добрый путь! — ответил мне старик.

Лицо его озарилось приветливой улыбкой. Затем он вскочил на своего огромного белого верблюда и скрылся в желтом облаке пыли, поднятой караваном.

В пустыне было сорок градусов мороза, а нам предстояло проехать восемьсот миль до Шабарак Узу, «Места тинистых вод». Восемьсот миль непрерывной борьбы с холодом, снегом и февральскими ветрами в местности, кишевшей разбойниками, — перспектива далеко не из приятных. Караван состоял из десяти людей и ста двадцати пяти верблюдов, нагруженных полугодовым запасом провианта и газолина.

В Монголии ни за что нельзя поручиться, но я все же рассчитывал, что буду в начале весны сидеть у костра в палатке Мерина у Огненных Скал. Мороз и снег не пугали его — они были ему родною стихиею с самого детства. От разбойников он тоже умел ускользать, путешествуя ночью и высыпаясь днем в каких-нибудь заброшенных ущельях. И теперь я имел полное основание рассчитывать, что и в будущем он сумеет выйти победителем из самых трудных положений.

Три месяца спустя, наши семь моторов, нагруженные людьми и снаряжением, с ревом промчались по монгольским равнинам.

В двух милях от Калгана мы заметили алую полоску на вершине холма. Какой-то лама махал нам своим кушаком. Он подъехал к нам верхом на верблюде, и наши монголы вышли к нему навстречу. После пятиминутных переговоров с вновь прибывшими, мне сделали донесение: Мерина задержали у «ямена» (сторожевой пост), на границе. Солдаты не выпускают ни каравана, ни проводников. Лама приехал сообщить нам об этом по поручению Мерина.

Мы не могли понять, отчего Мерина задержали. Монгольское правительство в Урге дало нашему каравану специальное разрешение на переход через границу без всякого осмотра.

Как бы то ни было, приходилось во что бы то ни стало выручать караван. Было ясно, что, даже при благоприятном обороте дела, каравану придется идти ускоренным ходом, чтобы наверстать потерянное время, и что мы должны будем начать летнюю кампанию с истомленными, исхудавшими верблюдами.

От встречных кочующих монголов мы узнали еще некоторые подробности. Разнесся слух, будто наш караван везет военные снаряды. Солдаты подстерегают нас на пути, чтобы отвезти меня в Ургу и расстрелять. Наши ящики вскрыты; верблюдов держат на привязи и почти не кормят. Арест продолжается уже месяц. Словом, вести были далеко не утешительного свойства.

Мы разбили лагерь у «Источника горных вод», в восьмидесяти милях от «ямена». На следующий день шесть человек из нашей компании выехали на трех моторах, основательно вооруженные.

Так как чиновники «ямена» позволили себе игнорировать документы, выданные высшими властями их правительства в Урге, то нам оставалось только осуществить свое право силой или отказаться от экспедиции. Мы решили действовать энергично.

Прежде всего, мы довольно бесцеремонно обошлись с разъездом монгольских солдат, высланных нам навстречу с наказом арестовать нас: без лишних разговоров, мы втолкнули одного из них в мотор и велели ему указать нам дорогу в «ямен». Скоро мы подъехали к группе шалашей, раскинутых вокруг большой юрты. Тут же стояла и палатка Мерина с развевавшимся над нею американским флагом, окруженная ящиками и верблюдами. Наши монголы очень обрадовались нашему прибытию. Доклад Мерина по существу не отличался от всего, слышанного нами раньше. Минут пять спустя после нашего приезда, к нам подошел нахальный молодой бурят и объявил нам, что мы арестованы и должны быть препровождены в Ургу. Начальник пришлет сказать, когда он пожелает нас видеть, моторы же не должны двигаться с тех мест, где они стоят.

— Скажите вашему начальнику, что мы желаем его видеть сейчас, — последовал мой ответ, и мы, все шестеро, направились к юрте, куда скрылся посланец.

Молодой бурят сейчас же появился снова, заявив, что начальник отказывается нас принять. Оставив доктора Лукса и Шекельфорда у входа для охраны моторов, я самовольно раздвинул меховую дверь юрты и в сопровождении Гренжера, Ионга, Ловелля и двух наших монголов вошел внутрь.

Двадцать монголов и бурят с удивлением уставились на нас. Я спросил, кто из них начальник. Лама в дальнем углу юрты, разодетый в роскошный желтый атласный кафтан и шапку с собольей опушкой, поднял руку.

— Как вы смеете игнорировать пропуск, выданный вашим правительством, и задерживать наш караван? — спросил я. — Вы — разбойник! Отвечайте немедленно.

Лама смутился и стал нервно перебирать четки, которые держал в руках; потом окончательно потерял самообладание, оборвал шнурок и смял четки в желтый комок. В довольно бессвязной речи он стал оправдываться. Он ничего не имел бы против того, чтобы пропустить караван, но солдаты задержали его, потому что он перевозил военные снаряды и зловредную революционную литературу. Кроме того, в наших ящиках оказались карманные электрические батареи, которые он принял за бомбы, и две старые китайские винтовки.