– Да. Знаешь, я представлял: каким он будет. Смертный, который исполнит то, на что не осмелились боги. Не видел его в пророчествах: расплывчатая фигура – и все. А он просто пришел, как будто так и надо. Не стал раздумывать: кто там висит на скале? Что будет, если его освободить? Просто схватился за лук, чтобы убить орла, который меня терзал.

– А ты выдал Зевсу пророчество, за которым он так долго охотился.

Прометей развел руками. Он разучился смотреть прямо: взгляд уходил далеко за горизонт. Наверное, – туда. Где братья молоды, веселы и не в Тартаре. Где ядовитые пророчества не грозят сокрушить землю.

Что там было с Зевсом – что-то о Фетиде, морской титаниде, так, что ли?

Стоять рядом с предвидением во плоти было неудобно. Словно на палубе качающегося в бурю корабля: не знаешь, откуда нахлынет. Взлетишь сейчас на гребне? Рухнешь носом вниз?

– Я сказал ему то, что не имело никакого смысла.

…еще и палуба скользкая. Что, пророк? У тебя отсох бы язык пояснить? Отвернуться на миг от черных вод, в которые ты так впиваешься взглядом. И разъяснить основательно: не имело смысла потому, что все равно, кто останется на троне. Или не имело смысла потому, что скоро не станет олимпийцев. Или…

– Ты замечал, как в игре везет новичкам? – вдруг спросил Прометей, трогая пальцем лист тополя на своем плече. – Они всегда делают верные ставки. Я ставил на смертных, я и сейчас на них ставлю. Скажи мне – разве я не прав?

И впивается в глаза. И я впервые не могу прочитать… не могу увидеть.

Может, потому что все, отраженное в глазах Провидца, покрыто густым слоем пепла. В глазах – вечные орлиные перья, рваный подол моря, взбивающего в пену божественный ихор, протянутые руки жены-океаниды…

Может, потому что там понамешано слишком много прозрений: которое – для меня? То, в котором в один глаз Гиганта летят две стрелы – золотая и черная? Или перья из моих снов, по-братски усеявшие камень?

Может, просто Владыкам зазорно смотреть вот так. Глаза в глаза.

Как равному.

– Иногда я думаю, Аид… – имя кусачими мурашами пробежалось по коже, – иногда я не жалею. Смертные лучше нас, несмотря на краткий век. Сильнее нас. Чем-то, что мы сами не можем понять. Мы так привыкли, что нам приносят жертвы, так привыкли приносить в жертву других сами, что даже не задумались. Может, только Психея. Еще Гестия. И вот теперь – время смертному доказать…

Столько лет провисеть на скале. Над бушующим пенным морем, остервенело скалящим клыки волн. Под ласками когтей и крыльев орла. Под ветрами.

И не разучиться говорить очевидные вещи.

Хорошо хоть: теперь не вспыхивает, не размахивает руками, как в молодости. Но вот смотрит теперь неотступно, без тени гордости, с отчаянием и каким-то заискиванием, как будто ждет подтверждения: я правильно сказал? Это хорошая банальность, да?! Я ее там на своей скале не зря высмаковывал?

– Зачем ты пришел? – спросил я. Говорить Прометею, что он дурак, не стал. Не по-владычески.

И вообще, он сам знает.

– Ты не согласился. Тогда. Когда Зевс… И я знаю, почему.

Пожал плечами. Сейчас бы я, наверное, согласился. И Менетий с Прометеем завывали бы от боли вместе – на братские голоса. А грифы были бы сытее.

И я больше ни о чем не буду спрашивать тебя, пророк, предавший свою клятву. Я знаю, зачем ты пришел, почему так пристально пялишься в это озеро – что там отражается в этом озере, в конце-то концов?! Ты – тот, который еще был? Молодой, мудрый, с льняными волосами, с обветренным лицом, в которое не успели врезаться века страданий на скале?

Мы с тобой не были друзьями, Провидящий, – чтобы ты пришел просто так. Врагами – чтобы ты пришел по делу – мы тоже не были.

Значит, ты здесь как пророк, и вот тебе мое слово Владыки.

– Уходи.

Голос раздался в тот же миг, как Прометей выдохнул долгожданное:

– Я видел…

И будто не услышал меня: заговорил, размахивая руками, по-старому (даже в глазах пепел потеснился, уступил дорогу древней голубизне). Что это Тартар знает, что такое. Хотя нет, наверное, даже Тартар вряд ли. Что у него в жизни не было таких расплывчатых видений, вот могу я поверить?! Не было – и все! Даже в Титаномахию, даже перед последней битвой, тогда-то он много чего навидался. А сейчас будущее взбесилось, покусанное неизвестной гадиной, словно комкается и рвется древнее полотно, на котором написаны строки, будто скукоживается в огне. Геракл?! Да какой там Геракл, с Гераклом-то как раз все ясно (тут он даже выдохнул, пробормотал, что жаль героя, а потом опять…). Свивающиеся змеиные тела Гигантов! Плесень на тронах!!

И еще я.

– Они сменяются, понимаешь, сменяются, будто в тумане плавают! Всем до этого я предрекал пророчества четко, но ты… но с тобой… Они будто выходят каждый раз из двух разных снов. Старик и юноша. Царь и воин. Одно я вижу четко: переплетение багреца и тьмы, да еще это озеро, а над ним…

Двузубец сказал свое слово веско, коротко. Рявкнул хрипло – недалеким миром. Пророк замолчал, не в полете, как можно было бы подумать по силе удара. Просто покачнувшись, от неожиданности стукнувшись плечом о жалобно зашелестевший тополь.

– Молчи, – приказал я.

С пророками вечная мука. Их трудно заставить говорить.

Еще труднее – заставить заткнуться.

Он понимал, чего я хочу. Приказ нельзя было истолковать иначе: собачьи морды хищно скалились пророку в лицо. Черными пастями, а лучше бы – золотыми.

Помнил бы: молчание – золото.

– Я видел… – шепотом повторил он, и двузубец дрогнул в моих пальцах от нетерпения.

Ударить со следующим словом.

– Молчи, – повторил я, – отвечай без слов. Это пророчество из тех, без которых не бывает будущего?

Глядя на собачьи морды, он медленно покачал головой. Пошевелил губами: нет, не как то.

Другое. Как с Зевсом. Как то, из-за которого тогда – на скалу.

Пророк, я опять повешу тебя на скалу. Я не буду натравливать на тебя орла – нет, у меня богатое воображение. Натравлю кого-нибудь другого. Скорпионов. Змей. Еще каких-нибудь своих тварей – они у меня тут расплодились в последние годы… Пророк, я запихну тебя в ледяные воды Стикса, а потом в лаву вулканов и огонь Флегетона, нет, я сделаю хуже – я запру тебя в Элизиуме, чтобы тебя вечно сводил с ума мир мертвого счастья, где никому не нужна помощь, где не может быть предвидения, потому что там нет будущего, которое можно увидеть.

Если только ты не замолчишь.

Потому что в этот раз пророчествам места не будет.

Только ведь ты же все равно не замолчишь, верно? Мудрые в своем упорном стремлении держаться за мудрость молчать не умеют.

Провидец все же хорошо умел слышать растворенные в молчании смыслы.

– Знаешь, Аид… я действительно промолчу. Я не хочу больше быть гордым. Не хочу больше быть мудрым.

Он спокойно встретил яд моей усмешки. И вопрос:

– Потому что мудрые никогда не ошибаются? И это тяжелое бремя?

И покачал безвозвратно седой головой.

– Потому что мудрые ошибаются. Я хочу быть глупцом: у них есть то, что незыблемее мудрости.

Скажи об этом Афине Промахос, Совоокой и Мудрой – и она сощурит серые глаза, глянет на тебя сверху вниз и спросит точно таким же тоном, каким я сейчас:

– Что же это?

– Надежда. Мудрость и пророчества бессильны нынче. Нам осталось надеяться.

Кивнул кому-то в озере, как старинному другу, и не оглядываясь побрел к мысу Тэнар

Так и не сказал: надеяться на что.

[1] Эрис – Месть

Оба и в мать и в отца зародились бессмертные боги,

Только несходны во всём между собой близнецы…

А. Фет

– Кто она? Убери свой настой, мне он не нужен! Я не желаю успокаиваться, я хочу знать: кто она! Он завел другую? Почему ты все время молчишь?

– Молчат обычно, когда нечего говорить.