Литмир - Электронная Библиотека
A
A

А потом вас начнёт мучить память. Тоска по утраченному. Бесконечное «А вот помнишь?» и «О, если бы…» Затем на смену безжалостной Мнемозине придёт столь же безжалостная скука, монотонность…

С удовольствием послушаю твои мольбы пустить тебя в Элизиум. Через десять-пятнадцать земных лет. Если, конечно, к тому времени мне не придётся внимать тебе из Тартара.

«Ещё одна отсрочка, невидимка?» – устало спросила Судьба.

Знаю: бездарно дерусь. Мир готов, обнимает за плечи, и двузубец всё чаще подрагивает от предвкушения полного единства – а я кормлю себя пустыми обещаниями… сколько?

Скоро будет восемь месяцев.

Я стал суровее судить. Меньше навещать подземных в их дворцах. Ловчее сидеть на троне. Но отражения в водах всех моих рек норовят посмотреть глазами прежнего невидимки, и пальцы нет-нет – а дёрнутся: перебирать бусины, восемь-четыре-восемь, и это руки колесничего, а не Владыки правят лошадьми, когда нужно в очередной раз объехать мир…

«Отсрочек больше не будет».

А, отмахивается Судьба. Кто тебе поверит. Кто поверит ученику Аты, Черному Лавагету и вору? Сам-то себе веришь, невидимка?

– Нет.

Не веришь?

– Не ученик Аты. Не Черный Лавагет.

Тяжелое дыхание Судьбы обжигает затылок.

– Не невидимка.

Не невидимка сражал безмолвным приказом: умрите! Не Черного Лавагета душила холодная скука при виде умирающих смертных. И уж ученик Аты точно не стал бы вот так – напролом, на поверхности, напрямик…

Ананка провозглашает гордое и безмолвное: «Не верю!» Словно драматург незадачливому актеру. Владыкой, говоришь, хочешь стать? Говоришь: ты – не Черный Лавагет? Не невидимка, не вор, не колесничий, не ученик Аты и Таната, уж точно не дурак…

А куда ты их денешь? Невидимку, вора и остальных? Стряхнешь с плеч под ноги – пускай не путаются? В заплечный мешок забросишь, засунешь в пифос и понадеешься, что не найдется новой Пандоры? Или потащишь за собой вместе с Тартаром? Только ты уж не забудь бормотать бесконечное «Я удержу»…

– Ничего.

Девать можно что-то, что есть. Меч – в ножны, врага – за глотку, любовницу – на ложе… куда деть то, чего нет?

Ты смотрела в чашу Хирона вместе со мной, судьба моя. Скажи мне – что такое нынче Аид-колесничий, Аид-вор, Аид-невидимка?

Эхо.

Давний, полузабытый отзвук песни аэдов.

Прошлое.

Память.

* * *

Юный крепыш с черными кудрями тащит из кустов овцу: «Сейча-а-а-а… ой, хвост оторвался…» Оскорбленная овца запрокидывает голову и безмолвно честит весь род юнца. По матушке, потому что по батюшке – оно как-то страшно. Алкид все-таки.

Алкид, угадывая приближение наставника, разворачивается. Разводит руками с невиннейшим выражением на широком лице: а что, она сама…

Диоскур Кастор носится за ласточками, Полидевк на земле деловито чистит крылья. Бросает взгляд исподлобья… «Низко летит, к дождю, наверное», – обозначают пухлые губы.

Малыш лет трех-четырех дуется на что-то. Быстро-быстро втыкает в жесткую землю сосновые иголки: вот и острия копий проклюнулись, сейчас воины покажутся! А их можно камешком сшибать: раз, два…

Маленькому Ясону, сыну басилевса – точно можно.

Пухлый юноша, волосы отливают неотцовской рыжиной, сортирует травы. Сидит на корточках у костра, растирает в ладонях душистые листья, сыплет в котелок. Поднимает голову, приветливо кивает, подмигивает, наверное, новый отвар целебный изобрел.

Я вышел из-за стройных стволов белых тополей, и фигура молодого Асклепия, сына Аполлона, пока еще не аргонавта, не мужа и не отца, дрогнула. Провалилась в воду, по которой прошла легкая серебристая рябь.

Вода сочувственно вздохнула, лизнула мелкий, медового цвета песок. Отступила от копыт кентавра.

Хирон зачарованно наблюдал, как пляшут в воде тополиные листья. Резвятся буйными вакханками, кружатся хороводом веселых дев… в этой круговерти никогда не поймешь – где вода, а где все-таки – листья.

В озере Мнемозины все неоднозначно. Наклонишь голову, глянешь под другим углом…

– Оград нет, - глухо проговорил кентавр. – Думал раньше – стена… засовы. Ворота медные. Гидра на страже. Нет – тополя.

Тополя шелестят голосами прошлого. Не каждый дойдет до дворца Мнемозины, который скрывается за белыми стволами. То есть, каждый-то, может, и дойдет. А уши закрывают многие.

– Почему сюда не стремятся тени?

Они вставали в пляске беззаботных листьев: упражняющийся с мечом Алкид, спрашивающий совета Асклепий. Проблеск голубизны – Диоскуры гоняются друг за другом в небе. Легкий росчерк палево-серого – Актеон свистит собаке, треплет за ухом, собирается на охоту.

Юные. Здоровые. Живые.

– Потому что боятся пригубить больше, чем положено. Глоток из этого озера возвращает память выпившим из Леты. Два глотка – и ты будешь помнить вечно. Не все хотят помнить вечно, учитель героев.

Я тяжело шагнул по песку и встал рядом с ним.

Поверхность озера зарябила, поросла ошметками полыни. Посреди притоптанных трав раскинулись люди, нимфы, великаны и кентавры. Падальщики битвы медленно переползали с одного тела на другое.

– Смертным легче не помнить вовсе.

– Как и бессмертным?

– Спроси у Мнемозины.

Только приготовься идти к Гекате за ее варевом с настойкой лотоса. Или к Лете – за противоядием от разглагольствований Мнемозины. «Вы! Вы забываете столь многое! Да вас скоро просто не станет, потому что память…»

Озеро памяти коварно. Сверкнет бронзой в глаза – не поймешь: первый бой? Учение у Таната? Лавагетство? Прорастет искрами, полыхнет языками пламени – то ли Флегетон, то ли костер с Офиотавром, а может, первое сожженное селение, а может, прощание с Гестией…

– Но ты здесь, любимчик. Значит, ты хочешь вспомнить?

Любопытному кентавру что-то там оторвали, говаривал Посейдон. Судя по взрывам хохота, отрывали каждый раз что-то серьезное. Шел бы ты, кентавр, к Мнемозине в гости. Да, вот прямо сейчас. Всеми четырьмя копытами по медовому песочку.

К вину не всегда обращаются, чтобы напиться. Шлюхе не всегда платят, чтобы насладиться. Таната не всегда зовут, чтобы умереть.

Можно ли стоять на берегу памяти, потому что хочешь забыть?

Наверное, можно.

Кентавр дернул плечом, прислушавшись. Нахмурился, уловив долетевшую с полей асфоделя звонкую песню – и махнул мне хвостом на прощание. Поцокал навстречу кифареду, который получил в наказание свою Эвридику и свою память.

Память сонно плескалась у ног. Шептала: «Глотни», – как Лета, только тоньше и заманчивее. Пей, пока не зальешься с головой, тут ее много – чаша-озеро, в котором пока никто не искал дна. Только пей – а уж я тебе…

Не расцветай серебром, озеро. Что – за ним морские бризы и сладкий шепот: «Какой ты, ах, какой ты…»? Конечно. Только ты же потом подсунешь мне серебро в неравной битве с сединой, морщинистые пальцы, затихающий шепот: «Здесь… под солнцем… рядом с тобой…»

Не дари мне гранатовые отблески – за ними не только похищение, поцелуй и озорное подмигивание жены над пиршественным столом. Там – Коркира. Кровавые слезы земли.

Вода обиженно сворачивается медным упругим локоном: ну, хоть это-то… Тряхнул головой, согнал наваждение, нет, спасибо. Что ты мне покажешь, озеро? «Не хочу от тебя детей»? Ненавидящую покорность в глазах в нашу первую ночь? Последние наши осени, сплетшиеся на черном базальте языки пламени – это еще хуже.

Умолкни, память. Помоги мне забыть.

Я не сбросил фароса. Шагнул в водоворот листьев прямо в царских одеждах. Четверть шага – до колен, половина – до пояса.

Один шаг в глубь озера Мнемозины – и ты по самое горло в памяти, только мне это не нужно.

Вот он, противник, встает из воды, и волосы стекают на плечи мраком Эреба. Мальчишка, вокруг бедер – повязка с одинокой когтистой лапой, в руках – черный клинок, и темнота в глазах.

Меч дразнится, жалит, вьется. Мальчишка отскакивает, уворачивается, парирует, скользит. Ученик старается не посрамить учителя, выжидает момент – достать до горла…

77
{"b":"636429","o":1}