Этот Габиний, как гласят слухи, натолкнулся на пещеру, вырубленную в скале, которая была обращена к бурным водам моря, и в ней странные вороватые люди собирались вместе и творили Старший Знак в темноте. Таинственный, древний народ, которого не знали бритты, но которого они очень боялись, и шептали, что эти люди были последними, кто жил раньше на великой земле посреди Западного Океана. Немногие спаслись, когда давным-давно ту землю поглотили голодные волны, оставив только острова с менгирами и кругами из стоячих камней, из которых Стоунхендж был самым большим.

Разумеется, не было никаких доказательств того, что Габиний построил неприступную крепость над этой запретной пещерой и впоследствии стал основателем рода, который в равной степени были бессильны уничтожить пикты, саксы, датчане и норманны, римляне и бритты. Также не было уверенности в невыраженном словами предположении, что из этого сверхъестественно защищённого рода произошёл тот смелый товарищ и верный лейтенант Чёрного Принца, которому Эдуард Третий даровал титул первого барона Нортхема. Эти легенды не подкреплялись никакими существенными доказательствами, но их часто передавали шёпотом; и, по правде говоря, каменная кладка Цитадели Нортхема, по крайней мере, в более старых её частях, обладала волнующими и даже тревожными сходствами с римской каменной кладкой Адрианова Вала.

В детстве (продолжил Нортхем после некоторой паузы) я всегда видел в высшей степени необычные сны, когда случайно засыпал в самых древних частях замка, и я приобрёл нервозную привычку постоянно искать в своих воспоминаниях некие бессвязные сцены или непостижимые модели, или образы со странным смыслом, которые могли возникнуть благодаря определённым эффектам окружающего ландшафта и странным облачным образованиям. Но кажется, ни одно из внешних условий не проявлялось в каких-либо эпизодах моего сна, который я пытался вспомнить по пробуждении. Постепенно я стал мечтателем, который пришёл к выводу, что жизнь скучна и неудовлетворительна. Я стал искателем сверхъестественной реальности и необъяснимых взаимосвязей, которые когда-то были мне знакомы, наверное, в предыдущей жизни, но, по-видимому, нигде не обнаруживались в нашем видимом мире.

Меня переполняло ощущение, что наш материальный мир — это всего лишь одна прядь, одна нить в бескрайней и зловещей ткани, и эти неизвестные владения сталкиваются со сферой известного нам мира в каждой точке. В молодости и ранней зрелости, опустошив книжные источники официальной религии и мистицизма, я обратился к интенсивному чтению оккультных тайн и секретов церемониальной и ритуальной магии. Нигде, однако, я не мог обнаружить того, чего жаждал — средств проникнуть за пределы огромной иллюзии, которую мы называем Реальностью, и таким образом получить возможность увидеть те увлекательные миры, отдалённые и невыразимо чуждые, которые смутно являлись в моих снах. Я хотел узнать о том, откуда берётся то неосязаемое и непревзойдённое великолепие, которое охватывало меня в каждый момент бодрствования и делало банальными и пресными каждое болевое или приятное ощущение, которого могут достичь тело и его чувства. В абсенте и гашише, в опиуме и его настойке, во множестве опасных наркотиков и незаконных или ядовитых алкалоидов я жаждал сверхъестественных видений, преднамеренно и систематически расстраивая рациональный ум и чувства; но ни в каком опиате я не нашёл ключа к тому откровению о мирах и измерениях существования, которые могли бы превосходить наш собственный мир. Если б я нашёл такой ключ — это было бы наградой за мои труды.

Вместо лёгкости и удовлетворения я нашёл только беспокойство и уныние, и по мере того, как я становился старше, чёрствость и ограничения жизни становились для меня всё более утомительными и сводящими с ума. В течение девяностых годов я пытался спастись от бессмысленности существования, погрузившись в Сатанизм, поверхностно изучая все теории и жадно поглощая любое учение, которое могло бы предложить хоть какое-нибудь средство приблизиться к захватывающим перспективам невообразимой науки и философии, идущих вразрез скучным, неизменным, так называемым Законам Природы. Сказочные истории Игнатиуса Доннелли об Атлантиде и подобные книги я поглощал с интересом, и дюжина малоизвестных предшественников Чарльза Форта увлекла меня на некоторое время, благодаря тому, что они тщательно регистрировали необъяснимые события… Но никак я не мог найти путь к совершенно неизмеримым безднам, лежащим за пределами досягаемости астрономов или за гранью познаваемости для земных космографов — путь к безымянным вихрям неслыханной странности, где форма и симметрия, свет и тепло, даже материя и энергия сами по себе могут быть подвергнуты немыслимой метаморфозе. Я был охвачен жаждой найти предельные, невообразимые регионы за пределами ограничений времени и пространства, где законы евклидовой геометрии, причины и следствия нарушены, или сама последовательность времени изогнута, и где химеры и противоречия являются нормой, в то время как рациональное и материальное — всего лишь бесполезные фантазии.

Будучи в отчаянии, я искал в путешествиях облегчение своего крайнего разочарования; я преодолевал многие мили, чтобы проверить подлинность какой-нибудь деревенской байки об аномальном чуде. А однажды я отважился зайти далеко вглубь арабских пустынь в поисках некоего Безымянного Города, о котором ходили смутные и бездоказательные слухи, но никто никогда не видел его воочию. В пустыне у меня зародилась мучительная вера в то, что где-то существуют легкодоступные Врата, и, если я однажды найду их, — меня свободно пропустят в те внешние глубины, отголоски которых слабо отражались в родовых святилищах моей памяти.

Врата, которые я искал, вполне могли находиться в пределах видимого и бодрствующего мира, но они могли также существовать только в глубинах моего разума или души. Возможно (думалось мне), что я удерживал в своём собственном наполовину исследованном мозге ту загадочную связь, которая откроет самый сокровенный портал или пробудит мои бездействующие чувства к прошлым или будущим жизням в забытых измерениях реальности; которая даст мне доступ к звёздам, к бесконечностям и вечностям, что лежат за их пределами, и к состояниям бытия или способам восприятия, сейчас для меня невероятными.

В соответствии с этим намерением я снова обыскал ту трухлявую библиотеку из древних книг, накопленную на протяжении веков баронами моего рода. Среди тех книг были трактаты о демонологии и алхимической науке, заумные и неповторимые философии; работы, в которых обсуждались Элевсинские и Орфические Мистерии, и бесчисленные истории о колдовстве и дьявольщине, сочинения Каббалы и Гностических магов. Хотя я хорошо изучил библиотеку в юности, всё же оставалась вероятность того, что осталась какая-нибудь редкая и оккультная рукопись или монография, которую я просмотрел невнимательно или даже пропустил, и которая могла бы содержать ключ, способный открыть эти божественные Врата к изумительным перспективам и невероятным чудесам, находящимся Снаружи.

Отчётливо помню, что это было в дождливый ноябрьский вечер. На полке, заставленной огромным количеством томов, посвящённых богословским изысканиям, я обнаружил втиснутую и таким образом спрятанную книгу. Увидев её, я частично надеялся, частично предполагал, что эту книгу я ранее пропустил. Это было ни что иное, как копия того отвратительного и ужасного Некрономикона, другой экземпляр которого вы так неосмотрительно купили в тот день, юный Вильямс. Я уже читал с содроганием некоторые ссылки на книгу Альхазреда в других сочинениях, что покоились на этих самых полках — в печально известных Культах Упырей Графа д'Эрлета, Безымянных Культах фон Юнцта и в адской Тайне Червей старого Людвига Принна. Но до сих пор мне никогда не выпадало шанса столкнуться с этой копией. Переплетённый в гниющую кожу Некрономикон был закрыт с помощью застёжек из ржавого железа, которые я открыл с помощью своего перочинного ножа. Страницы рассыпались от ветхости и покрылись плесенью, ощутимый запах разложения распространился в воздухе и атаковал мои ноздри, когда я открыл книгу и начал перелистывать её страницы.