Поднявшись в свою старую детскую комнату, я принялась распаковывать сумку с одеждой. В основном, это были летние вещи, и так как сейчас уже подходил к концу сентябрь, надо было срочно прикупить что-нибудь потеплее маек и льняных брюк. Об обуви тоже стоило подумать – в кроссовках всю осень не проходишь. Я устало опустилась на диван, рядом с грудой выложенных ярких тряпочек. Денег на моём счету оставалось всего ничего, вряд ли хватит на многое. Похоже, у меня нет и той пары недель, о которых я заикнулась отцу. Поисками работы необходимо заняться немедленно: после того, что я устроила, просить денег у родителей было бы нестерпимо стыдно. Да и разве я не отдохнула за эти месяцы? Очень даже отдохнула. Во всяком случае, сейчас из зеркала на меня смотрела хорошенькая девушка, с россыпью веснушек на загорелом лице. Может, чуть худее, чем обычно, но выглядела она гораздо лучше, чем четыре месяца назад.

Выйдя из аэропорта Хитроу, я позвонила своей давней приятельнице Элис, с которой познакомилась в первый визит в Англию. Она жила в Уинчестере, столице графства Хэмпшир, недалеко от того места, где провела свои последние годы Джейн Остин. Мы познакомились на экскурсии в доме-музее в Чоутене, а после провели пару часов в местном пабе, обсуждая её творчество и, как водится, выражали сожаление, что ни мистеров Дарси, ни мистеров Найтли в современном мире почти не осталось. Как и я, Элис нравился полковник Брэндон из «Разума и чувства» и не нравился Эдвард Феррарс в исполнении Хью Гранта. На почве совпадения вкусов в мужчинах Остен мы и сдружились.

Наши отношения не прекратились и после моего возвращения в Нью-Йорк. Мы с Элис частенько переговаривались в скайпе, не забывали поздравлять друг друга с праздниками. У неё был парень, Дарен, с которым они должны были пожениться, как только тот закончит юридический факультет Портсмудского университета. Элис частенько приглашала меня погостить, и, когда я позвонила по прилёту в Лондон, очень обрадовалась.

В Европе я провела всё лето. В июле мы с Элис на пару недель съездили в Ирландию. Поездка оказалась очень интересной, но всякий раз, любуясь зелёными холмами и синим небом, с расплёсканными тут и там яркими пятнами цветущих растений, я вспоминала человека, глаза которого горели тем же голубым огнём, что и ирландское небо. Я не хотела этих воспоминаний, гнала их, но мысли то и дело возвращались к нему - мужчине, которому я отдала своё сердце, не оставив себе ни одного, даже самого маленького кусочка. Орган, перекачивающий кровь, работал исправно, но чувствительность его вряд ли когда-нибудь восстановится окончательно.

Когда в первый раз после отъезда из Нью-Йорка я включила телефон, оттуда вывалилось множество сообщений. Более сотни из них было о пропущенных вызовах, и подавляющее большинство - от Тома. Мне звонили все, начиная от мамы и заканчивая руководителем дипломной работы. Голосовая почта была переполнена, как и ящик сообщений. Их я очистила, не слушая и не читая.

Кого-нибудь надо было предупредить, что у меня всё в порядке, и я решила позвонить отцу. На моё счастье дома сработал автоответчик.

- Пап, это Вики. У меня всё в порядке. Я в Европе. Решила немного попутешествовать. Пока не знаю, сколько это продлиться. Позвоню позже. И, - я замялась, – если можно, не говори никому, где я. Особенно Николасу. Хотя… В общем, не говори, ладно? Я позвоню.

В августе нас с Элис пригласили во Францию. Родители Дарена недавно приобрели дом в одной из горных провинций, и мы здорово отдохнули, разгуливая среди пышущих ароматом дивных виноградников и попивая замечательное молодое домашнее вино. Чем дольше я проводила времени с этой шумной и весёлой семьёй, тем больше скучала по своей: по маме, отцу, по Николасу, по неугомонным племянницам; по душевному спокойствию, уюту и безопасности – по всему, что окружало меня, как только я переступала порог родительского дома. Я понимала, пришла пора возвращаться. Вот только куда?

Иллюзий я не питала: Николас наверняка знал, что мы с Томом расстались. Вернее, что я от него ушла. Готова поклясться, брат был первым, кому в тот день позвонил Том. Возможно, Ник спрашивал обо мне у мамы, возможно, и у отца. Вещи, которые я отослала из Нью-Йорка, если они, конечно, дошли, давали повод думать, что я объявлюсь в Сан-Франциско. Вопрос был только во времени.

В конце сентября, проведя в Европе четыре месяца, я распрощалась с Элис и вернулась в Америку. Две пересадки – одна в Лиссабоне, другая в Нью-Йорке, - хорошо знакомая трасса Фриско-Карсон-Сити, и я дома.

Закончив с разбором вещей, я спустилась вниз. Папу я нашла в прихожей: он явно собирался уходить.

- Ты куда?

- На дежурство. У Грега жена заболела. Попросил подменить.

- Жаль. Я хотела приготовить чего-нибудь вкусненькое. Потом можно было бы посмотреть телек.

- Прости, Вики.

- Окей. Нет проблем.

Будто и не было этих лет, и я никогда не уезжала из дома: отец на дежурстве и меня снова ждёт вечер в одиночестве. Вот только уроки больше делать не надо и в десять никто не погонит в постель. Я сделал себе пару сэндвичей с ветчиной и салатом, нашла в холодильнике бутылку пива, и со всем этим добром уселась в гостиной.

Бесцельно пощёлкав пультом по каналам, я выключила телевизор и посмотрела на телефон. Звонок маме в Сан-Франциско висел надо мной дамокловым мечом. Я страшилась её упреков, вполне, кстати, заслуженных; вопросов, на которые не было ответов; страшилась её «знаешь-что» тона. Когда мама была кем-то недовольна, она всегда начинала разговор с этого «знаешь, что». А сейчас я дала ей прекрасный повод быть мной недовольной.

Перефразируя Скарлетт, если чего-то не хочется делать завтра, сегодня это делать уж точно не стоит.

Я отнесла на кухню тарелку из-под сэндвича, поставила початую бутылку в холодильник и поднялась наверх. Приняв душ и умывшись, я вытащила из недр шкафа свою старую пижаму с губкой Бобом. Она всё ещё была мне впору. Как и вся эта жизнь. Размышляя над метафорой, незаметно для себя я погрузилась в сон.

Первый раз за долгое время я проснулась от того, что выспалась. Не было ни привычных уже нескольких пробуждений за ночь, ни бессонницы, когда голова раскалывалась от вертящихся в ней образов, так, что я начинала путать сон с явью. Комната была погружена в сумрак. Вздохнув, я глубже зарылась носом в одеяло, давая телу и голове ещё несколько минут отдыха. Давно мне было так хорошо и уютно. Я настолько растворилась в этом почти забытом ощущении расслабленного покоя, что кажется снова задремала. Поэтому, когда знакомая тёплая рука легла мне на живот и хорошо знакомым жестом притянула к знакомой широкой груди, я приняла это как данность. Только во сне мягкие губы могли в поцелуе прикоснуться к моей шее и хриплым ото сна голосом произнести: «Никогда больше не смей убегать от меня, маленькое чудовище. Я люблю тебя. Уж как-нибудь смирись с этим, раз до сих пор не привыкла».

Потом. Всё потом. Сейчас я хочу чувствовать, как колышутся тонкие волоски на моей шее от тёплого дыхания того, кто лежит рядом. Я боюсь шелохнуться, боюсь спугнуть это видение, так похожее на правду. Я хочу, чтобы это оказалось именно видением, потому что здесь, во сне, я легко могу представить, что ничего не было - этих страданий, месяцев одиночества и пустоты. Был лишь сон, долгий, изматывающий, и он закончился. Сейчас я проснусь в нашем новом доме. Проснусь, как всегда просыпалась до этого - чувствуя рядом Тома.