Мать Сашеньки, Екатерина Ильинична, была, хотя и скупа на проявление чувств, но разумна и глубоко любила своего мальчика. Ошарашенная внезапным появлением испуганного сына, которому давно уже полагалось мирно спать, она тоже сначала испугалась, но мгновенно взяла себя в руки, стала гладить его коротко стриженную головку.

– Ну что ты, мой милый. Не нужно плакать. Пойдём, я уложу тебя, посижу рядом. А хочешь, расскажу тебе забавную историю? Сегодня на бульваре случилась такая забавная история. Представляешь, дворник Петрович…, – приговаривала она, мягко направляя сына в его комнату.

Постепенно успокаиваясь, он пошёл с матерью, вскоре уснул в своей постели и проспал до утра без снов, обдуваемый лёгким ветерком из окна. Оставшиеся в гостиной члены творческого кружка, затихшие при появлении Сашеньки, как-то вдруг очнулись, засобирались к выходу, и никто не заметил странного, задумчиво-заинтересованного взгляда глаз господина Тайновского, вдруг поменявших цвет с бледно-голубого на тёмно-стальной. Смотрел он так, словно знал, что так сильно напугало ребёнка – слышал что-то или оказался случайным свидетелем. Тайновский покинул квартиру последним, забыв второпях в прихожей какие-то бумаги и большой зонтик – предмет остро необходимый в Петербурге даже летом.

В архив Настя шла без какого-нибудь определённого плана или конкретных «мыслей по поводу». Её вело одно желание, подогреваемое смутными ощущениями, что она каким-то образом причастна к «бриллиантовой истории». А как осуществить это желание, что конкретно искать, она понятия не имела. Прежде всего, ей и в голову не пришло, что попасть в подобное заведение можно только предъявив отношение какой-либо организации и получив официальное разрешение, что дело нужно сначала заказать, а потом несколько дней ждать, пока его извлекут на белый свет… Да мало ли какие ещё препятствия могут возникнуть на тернистом пути исследователя.

И тут Насте повезло. Видимо, судьба благоволила её безумному порыву. Дежурным сотрудником в этот день была Ирина Сергеевна Птицына, по вдохновенному отношению к своему делу и даже немножко внешне похожая на Настину директрису, разве что постройнее и с другой причёской. «И фамилии у них из одной области, как и у меня, зоологические», – позднее с теплотой думала Настя, вспоминая какую роль эти женщины сыграли в её жизни. У Ирины Сергеевны в этот день было безосновательно прекрасное настроение. Ей хотелось петь, любить весь мир и совершать героические поступки. Такое со всеми может случиться хотя бы раз в жизни. На волне своего приподнятого настроения она и согласилась выслушать странную девицу с горящими глазами.

Нужно сказать, что Настя не была ни красавицей, ни дурнушкой – обыкновенная девушка среднего роста с пропорциональной фигурой, милым курносым носиком на округлом лице, обрамлённом светлыми, средней длины волосами. Но была у неё своя, что называется, изюминка, способная превратить изрядную часть мужского населения в поле соляных столпов. Настины глаза, большие, ясные, с чёрными длинными густыми ресницами в зависимости от её настроения или самочувствия меняли цвет от бледно-голубого или полупрозрачного водянисто-серого до кобальтового, а то и тёмного, асфальтово-чёрного, при этом, то излучая внутренний тёплый свет, то поблескивая озорными искрами. Наверное, эти глаза, буквально пылавшие сейчас молодым энтузиазмом, тоже повлияли на благосклонное решение сотрудницы архива поинтересоваться, что привело к ней Настю.

Толкнув старую, пятнистую от бесконечных перекрашиваний, деревянную дверь, Настя решительно вошла внутрь просторного помещения, заполненного множеством картотечных шкафов и шкафчиков. Справа от входа за высокой светло-коричневой стойкой сидела женщина лет пятидесяти с густыми тёмными волосами, остриженными по моде семидесятых годов прошлого века «под Мирей Матье», и карими глазами, весело смотревшими из-за очков в изящной оправе. Это всё, что было видно Насте над стойкой.

– Здравствуйте, – произнесла она почему-то севшим голосом и вдруг отчётливо поняла, что она совершенно не представляет, что делать дальше, что говорить и, вообще, зачем она сюда явилась.

– Здравствуйте, – улыбнулась, поднимаясь со стула, «Мирей Матье». – Ну что же вы застыли? Чем я могу Вам помочь? – настроение «a la северное сияние» и связанная с ним готовность творить добро заставили Ирину Сергеевну совершить поступок, выходящий за рамки её служебных обязанностей.

Растерянная странная девочка напомнила ей о давно ушедших двадцати годах со всеми радостями и горестями того в целом беззаботного периода её жизни.

– Как вас зовут? – спросила она ласково.

– Настя… Анастасия, – пролепетала девочка и, немного помолчав, выдавила, – Видите ли…тут такая история… мне нужно… мне нужно очень узнать… одну вещь…

Видя смущение и категорическую неспособность посетительницы что-либо объяснить коротко и ясно, Ирина Сергеевна вышла из-за стойки и сразу стала ещё больше похожа на французскую певицу – небольшого роста, в элегантном синем костюме с поднятым воротником, лёгким шарфиком под ним и тёмных туфлях на тонких каблуках. Цвет Настя затруднилась определить. Она взяла Настю за руку, усадила за небольшой столик слева от двери, видимо предназначенный для заполнения требований, сама села напротив и мягко произнесла:

– Давайте попробуем восстановить вашу историю вместе. Вы начнёте с начала, а я, если что-то не пойму, у вас уточню. Время у меня пока есть – как правило, до четырёх часов народу у нас мало. Готова вас выслушать, ну а дальше видно будет. Может быть, и помогу…

Настя вздохнула, собралась с духом и начала рассказ. Говорила она часа полтора. Хорошо, что за это время никто так и не появился, чтобы отвлечь архивариуса. А та слушала внимательно, не задавая вопросов, будто что-то решая про себя.

– А знаете что, Настя, – задумчиво сказала она, наконец. – В архив я вас сейчас, конечно, не пущу. У вас ведь и отношения нет? Я правильно поняла? Но кое-что для вас сделать могу… Ничего не обещаю, но постараюсь. Пока ничего не скажу. А Вы приходите через недельку – дней через десять…

– Ой, спасибо вам огромное! – Настя даже позволила себе дотронуться до руки этой замечательной тётки.

– Подожди благодарить. Да, вот ещё что. Дай-ка мне номер твоего телефона. Может быть, я и раньше справлюсь, – после нечаянного Настина жеста Ирина Сергеевна как-то вдруг перешла с ней «на ты». А не могло ли у неё быть такой же юной, непосредственной дочки?

Приговаривая «спасибо, спасибо, спасибо», Настя написала на листочке номер.

– А можно я вам тоже позвоню. В крайнем случае? Ну, вдруг такой случай случится?.. Фу, что это я говорю! Знаете, как-то все слова растеряла…

– Да можно, можно, не теряй слова, на, держи, – Ирина Сергеевна протянула свою визитную карточку.

Обменявшись телефонами, они расстались, и Настя отправилась домой ещё слегка взбудораженная, но уже не столь безумно-порывистая.

– Катенька, посмотри-ка, что я сегодня получил за работу! Представляешь, Зарубиной не хватило денег на все переустройства! Ну, посмотри, посмотри! – говорил Михаил Александрович, входя в гостиную и на ходу доставая из внутреннего кармана щегольского пиджака небольшую коробочку. Михаил Александрович, может быть и не отдавая себе в том отчёта, был эстетом. Он не относил себя к декадентам, но читал Джона Китса и Перси Шелли, любил всё изящное и тщательно заботился о своём внешнем виде. Имея весьма привлекательную стройную фигуру, пышные волнистые волосы, выразительные тёмно-серые глаза, молодой архитектор одевался всегда по моде, носил пенсне и курил трубку. Собственно, тяга к прекрасному и послужила причиной того, что он согласился принять в счёт платы за работу (только отчасти, конечно) красивую дорогую вещицу – рубиновую брошь в оправе белого золота с бриллиантами.

Катенька, Екатерина Ильинична, открыла коробочку и ахнула. По части эстетических запросов ей было далеко до мужа, но она не менее его умела ценить красоту.