Тянусь руками вверх и обхватываю влажную шею, утыкаюсь носом в голую грудь и не позволяю отпустить меня. Так спокойнее…
— Господи… Подержи, я сейчас укол сделаю… — всё тот же женский голос, только уже с примесью жалости.
— Стойте… Он, кажется, под наркотой, — у меня над ухом.
— А ты прям разбираешься? — женщина меняет тон на раздражительный.
— У него след от укола… И глаза… такие…
Глаза? Как можно увидеть мои глаза, если я их не открываю? Распахиваю веки, желая лично посмотреть на того, кто несёт эту чушь, но ничего не меняется. Темнота остаётся…
— В машину давай, пока так держи… Скажу, пусть поищут, что ему вкололи.
Покачиваюсь в чужих руках, пока меня заносят куда-то и потом устраиваются со мной поудобнее. Жмусь ближе, притягиваю, кажется, царапаю чужую кожу ногтями.
— Чш-ш-ш… Всё закончилось…
Верю этому голосу. Позволяю себе расслабиться и отпустить реальность. Теперь не только темнота, ещё и тишина…
========== Тепло твоего тела. ==========
Следователь пришёл ко мне в палату на следующий день, когда я уже мог слепить в кучу несколько слов, не запутавшись в них, и когда в голове почти прояснилось.
Долго сидел у кровати, виновато пряча глаза, а я всё никак не мог понять, почему. С его работой, он, наверное, и не такое видел. И только потом, в конце разговора, когда он ненавязчиво начал вспоминать события четырёхлетней давности, я понял, кто этот человек. Крёстный Лекса. Следователь, ведущий дело, который тогда не смог их поймать, а теперь… А теперь почти успел вовремя и, наверное, лучше ему будет не знать о том, что почти.
Слова отскакивали у меня от языка, даже частично не задевая ничего внутри. Просто вопросы. Просто ответы. Просто подробности, которые я помнил, хоть и с трудом. Обычная запись на бумаге простой шариковой ручкой. Он сидел напротив и смотрел с жалостью, а я не мог себя пожалеть, и злиться не мог, даже больно не было. Вообще ничего не было…
Ещё через день ко мне пустили Веру, осунувшуюся, постаревшую буквально в считанные дни.
Вера долго плакала, держа мою руку, и безостановочно говорила, как она любит меня, что всё забудется, что боль пройдёт, что нужно жить дальше… А я видел перед собой потолок больничной палаты и три встроенные в него лампочки, бегал глазами по этому треугольнику и не чувствовал ничего.
Вера ушла ближе к вечеру, пряча заплаканные опухшие глаза и обещая навестить меня завтра.
Потом заглядывал врач, задавая стандартные вопросы о самочувствии, после прибегала милая медсестричка, бережно поменявшая повязку на голове.
Когда на улице почти стемнело, пришёл ОН.
Единственный, в присутствии кого моё сердце дёрнулось неожиданно больно в груди и с удвоенными усилиями погнало кровь по венам. Он молча придвинул стул поближе к кровати и, усевшись на него верхом, долго смотрел на меня, не произнося ни слова. Я чувствовал этот взгляд, даже несмотря на закрытые глаза.
— Дим?..
Сжимаю пальцы под тонкой простынёй и продолжаю делать вид, что сплю.
— Хорошо… Так, наверное, даже лучше, если ты будешь просто слушать, — скрипнул стул, придвигаясь ближе. — Я не буду оправдывать ни себя, ни свои поступки, потому что, верни всё назад, я бы, наверное, поступил так же. Я так чувствовал. Я так думал. И по-другому, наверное, не получилось бы. Я не требую, чтобы ты понял меня и простил, потому что сам иногда не всё понимаю… — тихий вздох совсем рядом. — Дим, я читал протокол…
Вздрагиваю, не хочу, чтобы он говорил об этом. Лекс замолкает на какое-то время, как будто подглядев мои мысли, и слышу, как поднимается со стула, отходит к окну и шуршит чем-то. Сигареты. Распечатывает новую пачку, не вижу, но почти уверен в этом. Тут же возвращается назад и бросает её на тумбочку рядом с кроватью. В больнице не курят в палатах…
— Почему ты не выдал меня? Зачем сказал, что следы, оставленные мною… Зачем ты сказал, что это они?
— Если бы я сказал, что это ты, тебе было бы легче? — слова звучат хрипло, горло всё ещё саднит, но всё равно открываю глаза — бессмысленно играть роль овоща.
— Не знаю… — опять садится на стул и упирается лбом в край кровати, почти касаясь головой моей руки под простынёй.
— Уйди, пожалуйста… — не могу видеть его, не сейчас.
— Можешь не верить, но мне действительно жаль… — почти шепчет в простыню, игнорируя мою просьбу. — Что тебе пришлось вынести такое… И прости меня за то, что не успел…
— Не успел? — обрывками вспоминаю свои руки, цепляющиеся за него, тепло его тела, ощущение спокойствия, когда он прижимал меня к себе.
— Не успел остановить их, позволил им сделать то, что они сделали со мной…
— Разве не этого ты желал для меня? — в горле собирается ком, но глаза по-прежнему сухие.
— Нет. Я бы никогда не пожелал тебе повторить свою судьбу. И не важно, что я говорил тогда. Я не хотел этого…
— Тогда можешь быть спокоен, — отодвигаю руку подальше, чтобы не чувствовать его близость так явно. — Они не успели.
— Не нужно… Я читал всё, что там написано.
— Они действительно не успели… — отворачиваю голову, чтобы не видеть склонённую черноволосую макушку.
— А как же?.. Анализы показали, что… в тебе были остатки… Врачи зафиксировали повреждения и… — запинается на словах, а я просто не узнаю такого Лекса, разбитого, непривычного.
По телу проходят мурашки отвращения, кода вспоминаю чужие пальцы, собирающие сперму с моего лица, а потом с её помощью проталкивающиеся внутрь меня. Конечно же, врачи зафиксировали, конечно же, нашли… А я только согласился с их выводами. Мне было не сложно. Мне было всё равно.
— Это уже не важно, как и что, — даже не поражаюсь тому, как безразлично звучит мой голос. — Главное, теперь они ответят, — прикрываю глаза. — И за тебя тоже…
— Я не писал заявление, — Лекс сползает со стула и садится на край кровати. — Дим, я не могу… Не могу всё это, снова… Я столько времени пытался забыть.
— И как? Забыл?
— Нет… Но если ты хочешь, я постараюсь…
— Не нужно. Думаю, моих показаний будет вполне достаточно, чтобы запереть их надолго.
— Знаешь… — Лекс кладёт ладонь поверх простыни, накрывая мою руку. — Ты сильнее меня. Я всегда считал тебя слишком слабым, слишком домашним, бесхребетным и не способным ни на что. Теперь я понимаю, что ошибался.
— Ты и сейчас ошибаешься, — отдёргиваю руку и переворачиваюсь на бок, к нему спиной. — Уходи.
— Не могу.
— Что?
— Я не могу уйти, — обходит кровать и становится прямо перед моим лицом. — Я останусь. Можно?
— Как хочешь, — закрываю глаза. Ну и пусть сидит сколько ему влезет, мне всё равно.
— Спасибо.
Чувствую, как прогибается кровать, и, прежде чем успеваю сообразить, что он задумал, Лекс ложится рядом, на самом краю. Не прикасается, просто лежит, равномерно втягивая воздух и обдавая моё лицо тёплым дыханием.
Не шевелюсь, чтобы, не дай Бог, не прикоснуться к нему, дыхание сбивается и по спине неприятный озноб. Проходят минуты, а он ничего не делает, и моё дыхание успокаивается. Я, кажется, даже начинаю засыпать.
Сквозь полудрему чувствую лёгкие прикосновения кончиков пальцев к скуле, там, где фиолетовым пятном налился синяк от кулака, ко лбу, к уголкам губ. Не мешаю ему, мне не страшно, отвращения тоже нет.
— Дим?.. — зовёт шёпотом и не получает ответа. — Можно?
Пытаюсь вникнуть, на что он просит моё разрешение, но мысли только бестолково пролетают мимо, оставаясь несформулированными и неосознанными, не вызывая никаких эмоций.
Лекс глубоко втягивает в себя воздух и пробирается рукой под простыню, ведёт пальцами по моим ключицам, по груди, так осторожно, как будто я вот-вот развалюсь. Касается живота и замирает, чувствуя напряжённые мышцы под кожей. Возвращается рукой обратно и прижимает её в области моего сердца, которое тут же сбивается с ритма. Мне приятно. Не его прикосновения, а тепло, которое исходит от его руки, от его тела, даже несмотря на то, что он не придвинулся ко мне ни на сантиметр.
