— Я ухватил бы необычный звон, во всяком случае, — сказал Доббс упрямо, — без помощи безупречного авторитета. Звон оказался бы тем же самым, независимо от того, что вы сказали.

Боковым зрением Прентисс заметил, что Шпеер широко усмехнулся. Старый психолог предугадал его уловку? Он использует появившийся шанс.

— Доктор Шпеер, — сказал он, — я думаю, что у вас есть сказать кое-что интересное нашему сомневающемуся другу.

Шпеер сухо фыркнул.

— Вы оказались идеальным подопытным кроликом, Доббс. Монета подлинная.

Челюсть металлурга отвисла, когда он безучастно переводил взгляд с одного лица на другое. Затем его щеки медленно покраснели. Он бросил монету на стол. – Возможно, я – подопытный кролик. Но я и реалист. Я думаю, что это — кусок металла. Вы могли бы ввести меня в заблуждение относительно его цвета или состава, но, в сущности, и содержании, это – кусок металла. Он впился взглядом в Прентисса и Шпеера по очереди. — Неужели кто-то может отрицать это?

— Конечно, нет, — сказал Прентисс. — Наши умственные ячейки идентичны в этом отношении; они принимают то же самое сенсорное определение: «кусок металла» или «монета». Независимо от того, что это за объект, он испускает сигналы, которые наши умы способны зарегистрировать и абстрагировать как «монета». Но обратите внимание: мы делаем из этого монету. Однако, если бы я мог перетасовать свои корковые ячейки мозга, я мог бы найти, что это был стул, или корпус парохода, возможно с доктором Доббсом внутри, или, если бы перемешивание было экстремальным, то могло бы не быть никакого семантического[8] шаблона, в который могли бы быть направлены входящие стимулирующие сигналы. Не было бы вообще ничего!

— Конечно, — с издевкой проговорил Доббс. — Вы могли бы сделать это?

— Почему бы и нет? — спросил Прентисс. — Я думаю, что мы всегда можем сделать это. Вопрос о самой простой вообразимой вещи. Если бы вы сжали эту монету так, чтобы устранить пространство между ее составляющими атомами и электронами, то вы не смогли увидеть ее и в микроскоп.

Доббс уставился на загадочный золотой кусок так, если бы этот кусок мог внезапно выбросить ложноножку[9] и проглотить его, Доббса. Затем он заявил категорически: — Нет, я не верю этому. Это существует как монета, и только как монета – независимо от того, знаю ли я это или нет.

— Хорошо, — рискнул Прентисс. — А что думаете вы, доктор Горинг? Монета для вас реальна?

Ядерщик улыбнулся и пожал плечами. — Если я не думаю о ней слишком много, она достаточно реальна. И все же …

Лицо Доббса помрачнело. — И что же еще? Вот она. Как вы можете сомневаться относительно очевидности в собственных глазах?

— Вот только небольшая трудность, — Горинг наклонился вперед. — Мои глаза говорят мне, что это монета. Теория говорит мне, что это масса гипотетических беспорядков в гипотетическом субэфире гипотетического эфира. Принцип неопределенности говорит мне, что я никогда не могу знать массу и положение этих гипотетических беспорядков. И как физик я знаю, что простой факт наблюдения чего-то достаточен, чтобы изменить это что-то от его предварительно наблюдаемого состояния. Однако я иду на компромисс, позволяя моим чувствам и практическому опыту прилепить ярлык к этому специфическому куску неизвестного. X (икс), после его воздействия на мой ум (независимо от того, что это!) равняется монете. У единственного уравнения с двумя переменными нет никакого решения. Лучшее, что я могу сказать, что это — монета, но вероятно, не на самом деле…

— Ха! – воскликнул Бурхард. — Я могу продемонстрировать ошибочность этой позиции очень быстро. Если наши умы делают это монетой, то наши умы делают эту маленькую вещь пепельницей, этим окном, вещью, которая держит нас — стулом. Можно даже сказать, что мы делаем воздух, который мы вдыхаем, и возможно даже звезды и планеты. Да ведь если довести идею Прентисса до ее логического конца, сама вселенная – дело рук человека. Я уверен, что он не собирается сделать такое заключение.

— О, но я намерен, — выдохнул Прентисс.

Он сделал глубокий вдох. Хитрить дальше было больше нельзя. Он должен был высказаться. — И чтобы удостовериться, что вы понимаете меня, независимо от того соглашаетесь ли вы со мной или нет, я заявлю категорически, что я верю, что наблюдаемая вселенная создана человеком.

Даже E выглядела пораженной, но ничего не сказала.

Онтологист быстро продолжил, — все вы сомневаетесь в моем здравомыслии. Неделю назад я бы тоже сомневался. Но с тех пор я сделал большое исследование в истории развития науки. И повторяю, Вселенная — это дело рук человека. Я верю, что человек начал свое существование в каком-то невероятно простом мире, как первоначальный и истинный ноумен нашей нынешней вселенной. И что на протяжении веков человек расширил свой маленький мир в его нынешней обширности и непонятной замысловатости исключительно с помощью воображения. Следовательно, я полагаю, что, то, что большинство из вас называет «реальным» миром, изменялось с тех пор, как наши предки начали думать.

Доббс надменно улыбнулся. — О, да ладно, Прентисс. Это — только риторическое описание научного прогресса за прошедшие столетия. В том же самом смысле я мог бы сказать, что современный транспорт и связь сжали землю. Но вы, конечно, признаете, что физическое состояние вещей было по существу постоянным, начиная с тех пор, как сформировались галактики, и земля начала остывать, и что простая космология раннего человека была просто результатом нехватки средств для того, чтобы получить точную информацию?

— Я не допускаю этого, — возразил Прентисс упрямо. — Я утверждаю, что их информация была точной. Я утверждаю, что когда-то в нашей истории земля была плоской — столь же плоский, как теперь она круглая — и никто живущий до Гекатея, даже если бы он был обеспечен самыми прекрасными современными приборами, не смог бы доказать иное. Его ум был обусловлен двумерным миром. Любой из нас, присутствующих, если бы мы были перенесены в мир Гекатея, мог бы, конечно, установить земную шарообразность в короткий срок. Наши умы обусловлены трехмерным миром. Через несколько тысячелетий может наступить день, когда четырехмерный мир станет обычным явлением даже для школьников; они будут интуитивно обусловлены в релятивистской концепции. Он добавил ехидно: — А некоторые, недалекие из них, могут попытаться обвинить нашу наивную трехмерную планету за наши грубые, неточные инструменты, потому, что им будет ясно, как день, что их планета имеет четыре измерения!

Глава V

Приговор вынесен

* * *

Доббс фыркнул от этой ошеломляющей фантазии. Другие ученые уставились на Прентисса с благоговейным страхом, который был смешан со скептицизмом.

Горинг сказал осторожно:

— Я поддерживаю до определенного момента. Я могу допустить, что первобытное общество могло начать с ограниченного количества фактов, и затем их первые теории потребовали бы новых, дополнительных фактов, и в их поиске этих вторичных фактов, посторонние данные привели бы к несовместимости с первыми теориями. В этом случае потребуются вторичные теории, из которых должны следовать доселе неразгаданные факты, подтверждением которых открывается больше несоответствий. Поэтому модель перехода от факта к теории, от теории к факту, и так далее, приводит нас, наконец, к нашему настоящему состоянию знаний. Это следует из ваших аргументов?

Прентисс кивнул.

— Но разве вы не можете признать, что факты там были всегда, и просто ждали своего открытия?

— Простой, незамысловатый ноумен был там всегда, да. Но новый факт, новая интерпретация ноумена человеком была вообще чистым изобретением – умственным творением, если хотите. Это станет яснее, если учесть, как редко возникает новый факт, прежде чем существует теория для его объяснения. В обычном научном исследовании теория всегда на первом месте, сопровождаемая в коротком времени «открытием» различных фактов, исходящих из нее.