– Хорошо, – сказал Анатолий Сигизмундович. – Сергей Александрович!

Хорошев лежал головой на подушке, уложенной на подлокотник, и мирно сопел во сне, источая упомянутый Евгением Юльевичем аромат.

– Разбудите его, Евгений Юльевич! – вскричала Валентина Алексеевна. – Что за непочтительное отношение к клубу?

Чурдомыжский брезгливо толкнул руку Хорошева пальцем.

– А? – встрепенулся Хорошев. – Что?

– Ваша очередь, – сказал Чурдомыжский.

– Угу… – Хорошев уставился на него мутноватым взглядом. – Угу… «Снег валил густыми хлопьями, каждое размером с приличный сугроб».

– Кхм! – Володя чуть не подпрыгнул на месте. – Какой ещё снег? Сейчас же середина лета.

– Да? – Хорошев потёр лоб. – Угу… Ну и что? А почему, собственно, в середине лета не может идти снег?

– О Боже, – Володя картинно воздел глаза к потолку. – Не хочу я с вами спорить. Пусть будет снег.

– Вот вы мне и в прошлый раз всё пытались заткнуть рот, – возмутился Хорошев. – А если я так себе это представляю? Вот вам моя истина страстей. Там снег идёт. Ясно вам?

– Сергей Александрович, не кипятитесь, – вмешался Анатолий Сигизмундович. – Мы уже приняли ваш вариант. Продолжайте, Володя.

– Да, конечно… – Володя задумался. – «Чтобы шёл снег в июле, я никогда в первый раз не видел». Кхм. Нет. «Чтобы в первый раз в июле такие погоды, я встречал в первый раз».

– Володя! – рассердился Анатолий Сигизмундович. – Что за косноязычие! При чём тут ваше «чтобы»? Почему «погоды»? Давайте, формулируйте по-русски, или передам слово следующему.

– Хорошо, Анатолий Сигизмундович, – Володя смутился. – Минуточку… «Никогда не мог себе подумать, что в июле может быть снег, но вот может же, пожалуйста, и это могло что-нибудь да означать».

– Корявенько, – сморщился Анатолий Сигизмундович. – Но уже лучше. Давайте уж дальше, Лена.

Елена оживилась и сделала весёлое лицо.

– «Конечно, обычно считают, что всему виной глобальное потепление или магнитные аномалии, но я-то точно знала, что погода зависит напрямую от высших сил».

– Замечательно! – похвалил Анатолий Сигизмундович.

– А я не понимаю, – возразил Володя. – У нас рассказ от лица мужчины или женщины? Вроде недавно было всё в мужском роде.

– Я не думаю, что это принципиально, – сказал Анатолий Сигизмундович. – Как кому проще изъясняться, пусть так и будет. Если дамы будут говорить от женского лица, им так легче станет погрузиться в обстановку рассказа. А потом исправим всё на один род.

– Почему же дамы? – встрепенулся Чурдомыжский. – Я тоже могу писать от женского лица, так даже пикантнее…

– Ну, как вам угодно, – сказал Анатолий Сигизмундович. – Господин полковник, прошу.

Полковник выпрямился ещё сильнее, чем раньше, и отчеканил:

– «К моему полнейшему удовлетворению, поезд следовал в строгом соответствии с расписанием и должностными инструкциями».

– Хорошо, – сказал Анатолий Сигизмундович. – Мне кажется, пока всё получается очень неплохо, не правда ли?

– М-да, – хмуро отозвался Володя. – Регина Анатольевна, вы записываете?

– Записываю-записываю, – отозвалась Регина Анатольевна из-за соседнего столика.

– Ну-с, моя очередь… – Анатолий Сигизмундович прикрыл глаза на секунду, а затем снова открыл и произнёс: – «Я ехал в купе один, глядя в окно на проезжающие мимо телеграфные столбы».

– Отлично, – сказал Володя.

– Э… – сказала Валентина Алексеевна. – А сейчас же я продолжаю?

– Валентина Алексеевна! – возмутился Анатолий Сигизмундович. – Ну сколько можно? Я же просил вас сосредоточиться.

– Да-да! – Валентина Алексеевна засуетилась, заёрзала, покраснела, затем снова принялась теребить серёжку. – Простите, пожалуйста. Я сейчас…

Наступило неловкое молчание, которое через пару минут нарушил Володя своим злобным сопением.

– Да-да, – повторила Валентина Алексеевна, остервенело дёргая серёжку. – Я сейчас, сейчас… О! Придумала! «Поезд шёл уже две минуты».

– Отлично! – похвалил Анатолий Сигизмундович. – Это подчёркивает напряжённость повествования. Давайте, Евгений Юльевич.

Чурдомыжский поводил в воздухе рукой и промурлыкал:

– «Всё в вагоне сверкало, блистало и переливалось, а за окном простирался такой чудесный пейзаж, что и слов невозможно было найти, чтобы его описать».

– Кхм, – сказал Володя.

– Что на этот раз? – вопросил Чурдомыжский, наклонив голову.

– Может, всё-таки найдёте слова, чтобы описать? – спросил Володя. – Мы же тут все сидим, мучаемся – что же такого необычайного увидел господин Чурдомыжский за окном? Не можем, понимаете ли, прочувствовать правдоподобие чувствований…

– Коряво, Володя, – заметил Анатолий Сигизмундович. – Но я согласен. Евгений Юльевич, вы не могли бы переформулировать?

– Ну, я не знаю… – Чурдомыжский недовольно скрестил руки на груди. – Пусть будет тогда просто «В вагоне всё блистало, сверкало и переливалось». Что там за окном, кроме столбов, я никак не вижу.

– Хорошо, – согласился Анатолий Сигизмундович. – Господин Хорошев!

Чурдомыжский ткнул Хорошева в бок кулачком:

– Ваша очередь!

– Угу, – сказал Хорошев, открывая глаза. – «И стены были выложены фекальными плитками».

– Кхм! Может быть, кафельными? – грозно вопросил Володя.

– Да что я, кефаль от факела не отличу?! – разозлился Хорошев и перелёг на другой подлокотник.

Наступило тягостное молчание. Володя вопросительно посмотрел на Анатолия Сигизмундовича, но не нашёл в его глазах поддержки и продолжил:

– «Мне ужасно хотелось сильно спать». Ой, то есть, «Мне так хотелось спать, что глаза мои рожали причудливые образы».

– Володя! – погрозил Анатолий Сигизмундович. – Что это у вас глаза рожают? Поправьтесь быстро!

– Кхм… Простите, – замялся Володя. – «Мне очень хотелось спать, и причудливые образы сами вставали у меня перед глазами, как лист перед травой».

– Плохо, Володя! – с укоризной выговорил Анатолий Сигизмундович. – Почему как лист перед травой? Что это должно означать в данном контексте? И почему так важно, что образы сами вставали? Кто их ещё мог поднимать?

– Ну, – промямлил Володя, – я имел в виду, что они не из глаз моих рожались, а сами по себе…

– Горе вы моё, – вздохнул Анатолий Сигизмундович. – Ладно, поправлю после. Елена, прошу вас.

Елена расцвела и с нетерпением выпалила:

– «Мой третий глаз ясно различил в том, что я видела двумя остальными глазами, дурное предзнаменование».

– Кхм, – сказал Володя.

– Володя! – сказал Анатолий Сигизмундович. – Мне кажется, фраза Елены вполне соответствует нашему уровню подготовки. Давайте уже поменьше критиковать. Время идёт, а мы ещё до завязки не добрались.

– Как же не добрались? – не согласился Володя. – Мы уже вполне завязли. То есть… Ну ладно, ладно.

– Господин полковник? – передал слово Анатолий Сигизмундович.

Полковник торжественно взмахнул усами и изрёк:

– «Несмотря на объективные трудности, возникающие в пути, машинист вёл поезд точно в заданном направлении».

– Вот за что я вас люблю, господин полковник – за стабильность! – похвалил Анатолий Сигизмундович. – Теперь я. «Впереди, в лобовом стекле, я уже мог различить очертания мрачного старинного замка».

– Анатолий Сигимундович! – воскликнул Володя. – Ну как же так? Вот от вас-то я никак не ожидал. Какое ещё лобовое стекло?

Валентина Алексеевна подпрыгнула на месте и закричала, местами срываясь на визг:

– Прекратите! Вы только и делаете, что придираетесь! Это художественное произведение! Мы пишем то, во что верим! Сколько это может продолжаться?

Володя сник и покраснел.

– Валентина Алексеевна, – Анатолий Сигизмундович попытался поймать её вибрирующую руку, – не стоит волноваться. Владимир горяч по молодости, он ещё не успел в жизни совершить всех необходимых ошибок. Продолжайте, пожалуйста.

– Э… Опять я? – Валентина Алексеевна отодвинулась к спинке, стараясь успокоиться, но кончик носа, выплясывающий дикий неистовый танец, показывал, что это ей не вполне удаётся. – Минуточку. Сейчас… – Она схватилась за обе серёжки сразу и стала дёргать их дрожащими пальцами. – Сейчас… Нет, ну нельзя же всех подряд критиковать! Что за привычка?.. А! О! Придумала. Слушайте. «Поезд был в пути уже очень долго».