Оттолкнувшись прямо возле машины, я высоко взлетел благодаря могучей броне и приземлился точно на площадку. Пробил собою ограждение, оказался на неустойчивой поверхности и тут же описал кровавую дугу моей гуань дао. Вспыхнуло расщепляющее поле, и за стремительным клинком протянулись мерцающие серебристые полосы.

Я упивался своим мастерством владения глефой. Она танцевала в руках, вертелась и била, выбрасывая орочьи тела с платформы. Прорубаясь через врагов, я крушил их кости и раскалывал доспехи. Зеленокожие отшатывались от меня, спотыкаясь и подвывая.

Я ревел от наслаждения, мои руки и ноги пылали, на плечи мне изливались фонтаны озаренной солнцами крови. Сердца мои колотились, кулаки будто бы летали, а душа воспаряла ввысь.

Рядом оказался крупный орк с левой рукой, изуродованной разрывом болт-снаряда. Он кинулся прямо на меня, опустив голову и протягивая ко мне когти. Также чужак размахивал ржавым секачом.

Метнувшись вперед, гуань дао отняла ему лапу в запястье. Прянув обратно так быстро, что клинок словно бы рассек сам воздух полосой потрескивающей энергии, глефа превратила голову врага в облако крови и осколков кости.

Его тело еще не рухнуло на площадку, а я уже двигался дальше — рубил, крутился, прыгал, увертывался. Братья присоединялись ко мне, перескакивая на платформу с гравициклов. Нам едва хватало места, и убивать следовало быстро.

Джучи прикончил одного из бортстрелков — вонзил клинок в спину твари и размашистым жестом вырвал ей хребет. Бату, атаковав сразу двоих, угодил в переплет и поплатился за ошибку мощным тычком в лицо. Окровавленный подбородок воина дернулся назад, он неловко отступил к краю площадки. Несколько пуль вонзились ему в нагрудник, но не смогли столкнуть вниз.

Не видел, чем закончился его бой, — я уже подбирался к вожаку. Чужак, грузно топая ко мне, спешил начать схватку и нетерпеливо отбрасывал с пути сородичей. Увидев такое, я захохотал; не насмешливо, а весело и одобрительно.

Шкура у вожака оказалась темной, сморщенной из-за сероватых шрамов. Он орудовал двуручным молотом с железным оголовьем, и на оружии рычали циркулярные клинки.

Я отпрыгнул в сторону, и вертящиеся зубцы прошли в пяди от меня. Тут же я вновь подскочил к орку и дважды рубанул его сердито дрожавшей гуань дао. Полетели куски тяжелой брони, но противник не упал.

Он еще несколько раз взмахнул молотом, описывая дуги массивным оголовьем. Я резко пригибался, отступал в сторону и вниз по наклоненной платформе, балансируя с помощью обратных выпадов глефы. Мы двигались взад и вперед, быстро, точно и агрессивно, напоминая танцоров на похоронном обряде.

Вожак, лицо которого исказилось от бешеной ярости, снова выбросил оружие вперед, вложив всю свою безмерную силу в удар наискосок. Молот, дрожа, просвистел в воздухе; попади он в цель, и я бы погиб на Чондаксе, сброшенный с подвижной площадки в пыль, с расколотым доспехом и сломанной спиной.

Но я предвидел этот выпад. Так мы сражались всегда — финтили, заманивали врагов, разъяряли их, вынуждали допустить промах и открыться для атаки. Когда молот пришел в движение, я уже знал, куда он упадет и сколько у меня времени, чтобы уклониться.

Я прыгнул. Глефа блеснула, закрутившись в руках, оборачиваясь вокруг моего изгибающегося тела. Взмыв над полом, я пропустил под собой неуклюжий замах чужака и развернул гуань дао острием вниз, перехватив ее обеими руками.

Тварь ошеломленно подняла глаза в тот самый миг, когда сверкнувший на солнце клинок пробил ее череп. В рвущемся вниз энергетическом поле кости и плоть с хлюпаньем расходились в стороны, обращаясь в кровавую пену.

С лязгом приземлившись на платформу, я вырвал глефу и широко взмахнул ею, разбрасывая по сторонам ошметки мяса. Передо мной рухнул изуродованный труп военачальника; я стоял над ним ровно один удар сердца, держа в руке гудящую гуань дао. Повсюду вокруг звучали боевые кличи моих собратьев и предсмертные крики нашей добычи.

Все сливалось в калейдоскоп воплей, рева, рокота и треска орудий, густых облаков пылающего прометия и жженого смрада от турбин гравициклов.

Я знал, что скоро битва закончится. Я не хотел, чтобы она кончалась. Я желал сражаться дальше, чувствовать, как мощь примарха пылает в моем теле.

— За Великого Хана! — прогромыхав это, я вновь сорвался с места и стряхнул кровь с клинка, озираясь в поисках новых жертв. — За Кагана!

И по всей площадке мне отозвались эхом мои братья, мои возлюбленные братья по мингану, затерянные в чистом и свирепом мире ярости, веселья и скорости.

Мы не улетали, пока не истребили их всех. Когда сражение полностью завершилось, мы обыскали остовы машин и добили еще дышавших чужаков короткими клинками. Покончив с этим, братья облили грузовики их собственным топливом и подожгли. После того как пламя угасло, мы прошлись по кострищу с огнеметами и плазменным оружием, испепелив все куски размером больше человеческого кулака.

С орками нельзя быть слишком осторожным. Они живучи — вполне могут вернуться даже после того, как ты убил их всеми мыслимыми и надежными способами.

Иногда, в прошлые времена, мы вели себя беспечно. Осмотрительность была нам чужда, и это дорого обходилось легиону. Мы старались учиться, работать над собой, помнить, что война не ограничивается славными погонями.

Когда мы отправились обратно на север, песчаные вихри уже начали заметать и разъедать груды обгорелого металла. Все исчезнет, все пропадет, будто сон после пробуждения. Но, возможно, это мы были снами, скользящими над гладкой поверхностью безразличного мира…

Позади остались четверо братьев по мингану, включая Эрдени — развороченная взрывом грудь оказалась для него достаточным наказанием. Мы не сжигали тела павших. Сангджай, наш эмчи,[1] извлек их геносемя и снял с них доспехи. Затем он уложил обнаженных мертвецов на песок, открыв их солнцам и ветрам, а мы забрали с собой их гравициклы и снаряжение.

На Чогорисе смысл подобных обрядов заключался в том, чтобы ночью, под лунами, могли насытиться животные Алтака; у нас на родине ничего не пропадало зря. И, хотя на Чондаксе не было зверей, кроме нас и хейнов, мы следовали давним обычаям даже среди звезд и никогда не отступались от них.

Мы старались учиться, работать над собой, но это ничего не меняло. Наша суть, то, что отличало нас от других, было нашей гордостью — вот что хранило нас вдали от родного мира, оберегало, подобно ладони, прикрывающей пламя свечи. Тогда я думал, что все в легионе разделяют мои чувства. Впрочем, в те дни я во многом ошибался.

Днем позже мы прибыли в точку доставки припасов.

Да, мы еще издалека увидели, как поднимаются и опускаются один за другим громоздкие транспортники. Каждое из этих огромных судов перевозило сотни тонн сухпайков, боеприпасов, запчастей и медпрепаратов; всего, что необходимо подвижной армии во время охоты. Годами раньше, в разгар кампании на Чондаксе, грузовые корабли требовались постоянно, и они непрерывно сновали между носителями на орбите и передовыми базами на поверхности.

— Скоро они будут нам не нужны, — заметил я Джучи, когда мы пролетали мимо снижающегося транспортника, раздутого великана, под которым дрожали волны теплого воздуха от посадочных двигателей.

— Впереди другие поля битв, — ответил он.

— Это не навсегда, — сказал я.

Мы пронеслись мимо взлетных площадок. К тому моменту, как мы достигли главного гарнизонного комплекса, над горизонтом висело только одно солнце, пылающее оранжевым огнем в темно-зеленом небе. Путь нам преграждали тени, что выделялись теплыми оттенками на бледной земле.

Станция пополнения припасов изначально была временной и строилась из модульных узлов. Их должны были поднять обратно на корабли флота после окончания войны за Чондакс. Основательно выглядели только оборонительные вышки, что, ощетинившись орудиями, грозно выступали над внешними стенами, и для их демонтажа потребовалось бы больше времени. На ограду гладкими барханами накатывался белый песок, подтачивая металл и скалобетон: планета ненавидела все, что мы строили на ней. Она вгрызалась в стены, разъедала их, пыталась стряхнуть мелкие фрагменты постоянства, которые мы вбили в ее вечно изменяющийся покров.