– Как так можно сказать! – теперь он уже думал о поэте. – В самую точку! Неужто я бездарь? Я никогда так не смогу. Я не поэт. Я нудный прозаик. Написал Есенин это о Миклашевской, артистке! А что артистка? Посмотреть бы, какая она была?.. Такая ли, как сказал? Или ему показалось?..»

Он продолжал чувствовать, что с ним что-то произойдет, пусть не сегодня, завтра…

«А может, уже происходит? – спохватился он. – У Есенина была Рязань, простор в душе и синь в глазах. А у меня? Офис, который охраняю, и холостяцкая конура… Нет, не об этом я… Не так думаю…»

Мысли его путались:

– Нет, всё-таки вечно не хамство, нечто другое… – произнёс он вслух. – Об этом и писать надо.

Однако чувство объективности и справедливости, которые он в себе культивировал и ценил, не позволяли ему быть категоричным:

«Но и хамство! Оно живуче…»

Подумал так, но эту мысль и все остальные, теснившиеся беспорядочно в голове, заслонила другая, у которой, видимо, было больше права на него:

«Как они работают? Когда у Веры выходной? Надо узнать». Когда, наконец, он сел за письменный стол и придвинул к себе чистый лист бумаги, вывел вверху:

«Встреча в супермаркете».

А Вера?

Поздно вечером того же дня в одной беленькой ночной сорочке сидела она в кровати, подтянув колени под подбородок.

Пока, как обычно, добралась с работы из центра города на окраину пригорода, где у неё в старом одноэтажном доме была комнатка, она сильно устала.

Не спалось.

Жёлтый фонарь, торчавший над потемневшим забором из горбылей, тупо освещал комнату.

Напротив Веры посапывала на диванчике во сне двухлетняя дочка. Рядом у её ног в утлой кровати, положив на две шаткие табуретки, как не свою, парализованную правую ногу, всхрапывала мать Веры, чудаковатая Варвара Ильинична.

«Ах, Володечка, Володечка, муженёк мой родненький, если б не твоё внеплановое дежурство в ту ночь… Тот, который стрелял, ходит по земле где-то, наверное, и сейчас. Разве это справедливо?» – так вела Вера свой, обессиливающий её монолог, тускло глядя сухими глазами то перед собой, то туда, где у двери на серой стене сиротливо висела совсем новенькая милицейская фуражка мужа.

– Прости меня, – произнесла она еле слышно, – у меня, кажется, нет другого выхода.

Её глаза блеснули. Рот некрасиво покривила, будто не её, полуулыбка. Они решилась в этот вечер начать подрабатывать проституткой, как бывшая её одноклассница Надька.

«Ну как тебе набрать денег, как ты задумала, на хотя бы однокомнатную нормальную городскую квартиру? Матери скоро не будет. Помощи от неё – кот наплакал, но без неё в этом нужнике ты пропадёшь совсем. Действовать надо!»

Надька, кажется, и сама верила, что хочет помочь подруге от чистого сердца.

За стеной что-то тяжело грохнуло. Заскрипели половицы и последовал плач.

«Опять Колян напился. Сам гонит, сам пьёт. Надегустировался видно, как два дня назад, – вяло отметила Вера. – Нет уж, сегодня разбирайтесь сами».

Она продолжала неподвижно сидеть.

Вновь для неё зазвучал голос Надьки:

– Подкину своих тысяч триста, – говорила та сегодня, встретившись по дороге домой, – если послушаешься. Решайся на годик. Везде есть шанс. Вон одна наша новенькая даже муженька себе среди клиентов нашла сходу.

Не убудет тебя. Доверься мне…

Доверять-то Надьке Вера, кажется, доверяла. Только вот ухмылка, проскальзывающая на лице подруги, плутоватая такая, настораживала…

Рассказ у Алексея не получался.

Весь день прошёл кувырком.

Два раза садился за рукопись, полгода назад начатого романа. Но каждый раз, поморщившись, откладывал её на край стола. Снова возвращался к встрече с Верой.

Уже за полночь, когда она спала, он перестал мучить листок с планом недававшегося ему рассказа. Мимолётные ощущения и волнение, возникшие в магазине, куда-то, как лёгкие пары, улетучились и писать, казалось, было уже не о чем.

«Как жаль, что я ничего не знаю о Вере. Подробностей нет. Скорее всего, у неё благополучная однообразная жизнь при родителях. Такая она ухоженная. Дом – работа, работа – дом. Ни шагу влево, вправо. Полная уравновешенность. Могло ли быть у неё в жизни что-либо исключительное. Скорее всего, тепличное растение» – уныло думал он.

«Ты же писатель! – спохватился он. – Придумай конфликт. Ведь сказано давно: соври, но чтоб красиво было! Где твоё воображение? Иначе ничего так и не напишешь, если будешь цепляться только за голую правду».

– Интересно, какие были глаза у Миклашевской? – встряхнулся он.

Как будто в ответе на этот вопрос заключалось что-то для него очень важное сейчас.

Он вновь потянулся к листочку с планом рассказа, но вскоре, взлохматив шевелюру, махнул рукой и лёг спать, не веря, что может что-нибудь придумать стоящее. И, вообще, написать.

Откуда Алексею было знать, что уже через несколько дней начнётся у него главный в его жизни роман, который отодвинет всё остальное на второй план.

Возникнет роман с Верой, который им обоим предстоит мучительно и радостно прожить, кажется, по чьему-то невообразимому до того сценарию. И набело.

Безо всяких собственных предварительных планов.

А ему потом и написать его.

2008 г.

Её подвело любопытство. Она бегала со своими подружками – бездомными кошками на крыше девятиэтажного дома около небольшого серого сооружения и, заглянув внутрь его, упала в вентиляционный канал, проходящий в стене кирпичного дома. Подружки убежали.

Известно, что кошки, падая с большой высоты, часто остаются живыми.

Она несколько раз ударилась о кирпичи, но ушиблась не сильно.

Пролетела до шестого этажа и застряла в стене на кухне Сергея Сергеевича.

Он в это время был дома. День только начинался, а хозяин был уже на ногах.

Сергей Сергеевич около сорока лет проработал на заводе, привык рано вставать. Немногие меняют привычки в свои семьдесят лет.

Он услышал жалобное мяуканье и пошёл на кухню.

«Что за наваждение? – думал Сергей Сергеевич. – Ночью снился завод, звучали голоса ребят, с которыми когда-то начинал работать, теперь вот это?»

Кошки на кухне не было, но мяуканье продолжалось.

Он приблизился к окну, на карнизе – никого. Повернулся в недоумении, рассеяно скользя взглядом по стене. И догадался.

Звуки доносились из вентиляционного отверстия, обрамленного пластиковой узорчатой решёткой.

Хозяин всегда подозрительно относился к этому окошечку. Из него могли заползти в квартиру тараканы. Этих тварей он терпеть не мог. Но закрыть чем-либо отверстие не решался: вентиляция на кухне как-никак нужна. Зимой он заменил решётку, а заодно поставил мелкоячеистую синтетическую сеточку, и был этим доволен.

…Жалобное мяуканье продолжалось.

Сергей Сергеевич достал из шкафа в коридоре внушительных размеров отвёртку и, придвинув кухонный табурет к стене, встал на него. Побаливала поясница, и он невольно морщился.

Его приличного роста вполне хватило, чтобы дотянуться и поддеть решётку…

Со второго раза решётка вместе с сеткой повисла на отвёртке. Едва это случилось, как из отверстия сначала на плечо хозяина квартиры, потом на пол соскочило чумазое существо. И тут же оказалось около входной двери. Кошачьи глаза горели желто-зеленым огнем. Хозяин едва не свалился с табуретки. Придя в себя, медленно спустился на пол, щадя свою поясницу, и пошёл в коридор открывать дверь.

Кошка шустро выскочила из квартиры.

– Вот, холера! Как тебя туда занесло, – негодовал хозяин, направляясь ставить на место решётку, которая белела на полу, посредине кухни.

Вечером мяуканье повторилось. Теперь оно сопровождалось настойчивым поскребыванием когтями.