Или следующее извлечение из финала короткого стиха:

Тут я позволю себе пожурить автора: поэт (Поэт!) никогда не задаст Всевышнему такого вопроса, ибо про то всё знает сам (недаром у Лермонтова: «Я, или Бог, или никто»!). Ну да простим. Но образ сложен, то есть выписан. Ибо складывать звёзды в созвездья – тут Богу надо было быть тоже. Поэтом, не иначе.

Чуть выше я затронул тему и вовсе отдельную, хотя для «нормального» поэта типичную. Зовётся она любовной лирикой. Помните:

Отдельная эта тема – и не для автора, а для нас, читателей, – потому что в наше сугубо прагматичное время чувственные отношения между мужчиной и женщиной (то, что прежде составляло квинтэссенцию искусства, а в поэзии в наибольшей степени) обретают механический, почти деловой характер. А как у Стародуба? Читаем и затем спрашиваем себя: да не иначе он из позапрошлого века к нам выписан? Ну, предельно чувственен, это ясно, но таких мужиков – масса, но вот чтобы так мочь любить! И так это облечь в поэзию! В поэзию малых, кратких, скупо проговариваемых (шепотком!) форм! Да, именно так – именно по-стародубовски. Потому что:

Согласитесь, когда ТАК, то надо только и успеть кратко вышептать пару слов. Но самых главных.

Или:

Вот это «чтоб всё сначала…чтоб опять», это непреходящее чувствование-понимание неизбывной трагичности прекрасного, вечной сиюминутности бытия (и упоение этой сиюминутной вечностью!) – это, скажем опять же, редкий дар.

И наконец, если о любовной лирике Стародуба, – стихотворение «Давай отремонтируем квартиру…» Оно небольшое, как и прочие в этой книге, но приводить его здесь целиком – зачем? Читайте. Оно – безусловно лучшее в поэзии автора (парадокс: не очень-то типично стародубовское! Исключение. Потому, может быть, и самое ценное?).

И, наконец, детство. Без внимания к этому феномену в творчестве автора тут вообще не обойтись.

Известно, что жанр детской литературы – явление отдельное, может быть, самое сложное и потому отбирающее в свой цех людей, наделённых не только особым литературным талантом, но и талантом чисто человеческим. Тут со Стародубом всё в порядке: он обладает и тем, и этим. Однако ж есть ещё одна особенность, а точнее – изюминка.

Уже не впервые знакомясь с его «детским» творчеством (читая ли эти стихи с листа, слушая ли их под его, автора, гитару), я убеждаюсь: творя «детство» как литературу (или исполняя эти стихи как песни), Стародуб каким-то непостижимым образом перевоплощается в ребёнка. И это вовсе не лицедейство (хотя ему, бывшему профессиональному актёру, оно хорошо знакомо и подвластно). Это – перевоплощение действительное, почти абсолютное. То есть детские стихи Михаила Стародуба – это на самом-то деле стихи мальчика Миши Стародуба, который – вот ещё одно «как ни странно» – обладает умением взрослого человека технически грамотно, правильно слагать свои вирши. Понимаете? В нашем авторе, поэте Стародубе, остался-живёт ребёнок, остался-живёт мальчик Миша (Миха), который время от времени оживает во взрослом дяде Михаиле. Оживает и пишет детские стихи, при том используя техническое мастерство этого дяди – своего взрослого двойника.

Вот такова она, тайна феномена детской поэзии Стародуба. Именно специфически образное правополушарное мышление, присущее только ребёнку, но вопреки законам развития личности продолжающее жить во взрослом уже человеке, и даёт возможность Стародубу творить именно свою, именно особенную детскую литературу. Хотя, повторю, она была бы невозможна, если бы в Стародубе не осталась ещё и та чистота, которая тоже присуща только ребёнку. Чистота и доброта. Радость и свет. Достаточно прочитать помещённых здесь «Щенков» или «Завистника», чтобы убедиться во всём этом.

И всё-таки, если уже не о детстве, время от времени, будто трава сквозь асфальт, пробиваются тут же подсыхающие под солнцем прутики печали. Что ж, наш автор далеко не восторженный идеалист – цену жизни он знает и то, что жить сладко и больно одновременно, испытал на себе достаточно.

Да, вот эти две последние строчки – и есть «сладко и больно одновременно» (ещё один пример подобного – в отмеченном нами выше стихотворении «Давай отремонтируем квартиру…», которое, повторим, едва ли не лучшее в книге). Другое дело, что такое знание и такое мировосприятие не составляет доминанту в творчестве Стародуба. И хорошо, ибо, случись обратное, перед нами был уже не Стародуб как личность и поэт, а кто-то иной.

Заканчивая это моё, так сказать, Слово о Стародубе, я был бы чисто по-дружески несправедлив, если не был до конца объективным. Да, эта книга (то есть собрание сочинений) – не Эверест поэтического совершенства: тут не всё ровно, и наряду с безусловными удачами (коих, слава Богу, большинство) встречаются удачи нестопроцентные. Почему – ясно: чувственен – аж слишком, восхищенец – аж слишком, любвеобилен – аж слишком, талантлив и добр – тоже. Всему этому можно только позавидовать. И я завидую. Завидую, но знаю: как творец он, наш автор, существо прогрессирующее, то есть на собственных ошибках обучающееся. Не упёртое. Что прекрасно. Ибо, в конце-то концов, всё решает интеллект.

И напоследок.

Напоследок – цитата:

Так вот, когда еще шёл 2000-й, я сказал Стародубу: «Ты – один из немногих последних романтиков уходящего столетья». Минуло время, состоялся переход в новую временную эпоху.

И теперь я могу сказать следующее.

Он – один из последних романтиков ушедшего века, каким-то странным образом перебравшийся в новое столетье. Но это уже не столько странно, сколько чудесно: сей, казалось бы, теперь здесь, в сплошной прагме, не нужный романтик, продолжает дуть в свою дудочку, играть на скрипочке, осчастливливая души небольшого по численности духовного оптимума наших сограждан. Он не изменяет своей поэзии ни на йоту. «Титаник» тонет, но поэт с палубы не уходит.