–– А что…Алес? Есть ли надежда, что выживет?

–– Что пан Ковальский! У него смертельная рана. А тебе теперь о себе думать надо. Обрекла ты себя, панночка, или на погибель, или на вечные скитания.

Я хоть и похолодела вся от сообщения, что Алексей был при смерти, но смысл слов няньки уловила. И выходило, что выбор исхода все же был.

–– Скитание! – так и выпалила, свесившись с подлокотника, изображая, что подавилась вином из пригубленного кубка. – Выбираю его! Ты мне поможешь?

–– Да уж не стану смотреть, как гибнет мое чадушко! – Беата сверкнула глазами на Колобка и зашептала мне в ухо. – Веди себя смирно. Сиди, ешь, пей, вся замри. А я побегу кое-что приготовлю. Поняла меня? Будет небольшая заминка, как тебя в спальню отведут, а муж еще не успеет туда дойти, выпивая последнюю напутственную чарку. Вот ею мы и воспользуемся…

Нянька скрылась за неприметной дверью в стене за спинками кресел, а я принялась водить глазами окрест. Вид открывался, вроде живописного полотна. Как в каком-то музее, историческом или художественном. Холст, масло, сюжетная линия охватила Речь Посполитую, конкретно свадебный пир ясновельможного пана.

Огромный зал, деревянные круги, подвешенные под высоченными потолками и утыканные свечами, не справлялись с освещением, и дальние углы были прикрыты мраком. Узкие сильно вытянутые стрельчатые окна, что шли по одной стене, свет добавляли, но не так, чтобы много. Конкретно в этом была еще и погода виновата. Она сменилась, и грозила проливным дождем.

В центре же зала были расставлены п-образно столы. Вот они могли глаз порадовать, потому что были накрыты отбеленными полотнами, нарядно расшитыми узорами, и ломились от угощений. Чего там только не было. Я блюд с жареными поросятами уже насчитала десять штук. А еще была запеченная оленина, курятина, утятина, гусятина, двух баранов какой-то парнишка крутил в камине на длинном вертеле. К этому следовало прибавить еще какие-то лохани с непонятным месивом и, конечно же, блюда с соленьями, куда же без них.

Про питье следовало заводить отдельный разговор. Все столы были просто утыканы какими-то кувшинами и огромными бутылями с непонятной мутноватой жидкостью. Кстати, именно к ней чаще и тянулись руки гостей. И лили ту жижу они вовсе не в маленькие стопки, и даже не в стаканы, подобные нашим граненым, если бы, здесь в ходу были объемные такие кубки из металла или глиняные нечто. И вот их так и опрокидывали в раззявленные рты. Раз за разом.

–– Горько! – да, еще вот так орали эти самые глотки, куда немеряно заливалось из тех бутылей.

И только такой ор поднимался, как ненавистный муж хватал меня за плечи, поднимал и лобызал. Ужасно неприятно было все терпеть, особенно его язык, без конца прорывающийся через мои сцепленные губы и зубы.

–– Добавил я вам сладости?! – так орал супруг потом в ответ, самодовольно вытирая рукавом слюнявые губы и усы.

Я подозревала, что ему особое удовольствие доставляло мое невольное сопротивление этим поцелуям. По чуть ни алому свету в его глазах приметила. Как кривил губы в хищной улыбке. Но ничего не могла с собой поделать…новый выкрик «горько», снова вся каменела, а потом дергалась в его руках, вот он и радовался. А за то, что доставляла Колобку таким образом удовольствие, да еще имел предвкушение от скорого исполнения супружеского долга, он надумал меня накормить. И шмякнул на тарелку кус какого-то мяса.

–– Ешь! – ухмылялся при этом. У меня сразу закралось подозрение, что ослушаться – навредить своему здоровью, вот и принялась отщипывать по кусочку и класть в рот. – И пей!

Хорошо, что в мой кубок налил всего лишь квасу. Его мне по силам было выпить, все пол-литра и под пристальным взглядом супруга.

–– А теперь пошли танцевать!

Под тот трындец, издаваемый народными инструментами, Колобок умудрился выдать что-то типа рок-н-рола, и меня при этом знатно подергал за руку и погонял вокруг себя. В общем, отвел душу. После этого посадил на место и принялся дальше наливаться спиртным, а его глаза – кровью. И кругом наблюдала одни хмельные рожи, что мужские, что женские, но последних было, по пальцам пересчитать. И местные дамы вовсю строили глазки панам. Тем, похоже, это было по сердцу, и, наверное, у них поднималась самооценка. А еще позволяли себе непристойные шутки, громкий-прегромкий смех-гогот, и обязательно им было проорать что-то соседу за дальним столом. Да, и постоянно насыщали просто необъятные свои утробы. В рты так и летели куски чего-нибудь. А потом жирными руками хватали своих кокетливых соседок, тискали их и далее вообще перетягивали себе на колени. В общем, всем было весело, кроме меня.

Но потом присмотрелась, и оказалось, что грустила не я одна. В конце правой линии столов различила знакомую седину и сгорбленную фигуру. Старец! Тот самый, из храма. И даже та узловатая клюка оказалась при нем. Дед водил глазами по лицам, перекошенным криками, что здесь считались песнью, осуждающе покачивал головой на разнузданное поведение пирующих и вздыхал. А потом взял и посмотрел на меня. Глаза в глаза. Будто сказать что-то важное хотел. Я так и замерла. А старичок вроде бы начал таять. Как дымка после дождя, как утренний туман, как след за…

–– Куда?!! – получилось, что громко вопила, привстав с места и развернувшись в ту сторону. – Опять?!! Вот же я!..

–– Сдурела?! – толкнул в грудь муж, страшно сверкая выпученными глазами, да так, что упала бы, опрокинулась на пол, не окажись сзади кресла. – Чего орешь? Зачем руки в пустоту тянешь? Кобель тебе твой померещился, сучка порченая?! Увидела, как дух его к праотцам отлетел, ведьма? Ну, погоди же ты у меня!..

Он приблизил свое лицо чуть ни вплотную и обильно обрызгал слюной. А еще сам озирался, как умалишенный или маньяк, выискивая кого-то невидимого. И хоть и сжимал при этом больно мои плечи, самый большой вред наносили в тот момент его глаза. Они горели красным ярче, чем раскаленные угли, свет от них проникал в душу и как сжигал ее.

–– Демон! – так хотелось выкрикнуть, мне, выросшей в век научного прогресса, воспитанной предками атеистами.

Хорошо, что сдержалась. Потому что через минуту пан Стефан уже отпустил, отвернулся и заголосил с гостями какую-то похабщину, на мое счастье, трудно переводимую на обычный русский. Я отдышалась, поправила измятое на плечах мужем платье и тогда робко перевела взгляд туда, где недавно наблюдала старца. Чувствовала, не будет мне покоя, пока не увижу его снова. Но нет, место то зияло пустотой, вот только… что это? На том краю стола стояла… та самая бутылка, которую я выловила недавно в реке Москва.

Мое тело так и обмякло в первую минуту. А потом потребовались титанические усилия, чтобы не вскочить немедленно и не кинуться в тот конец зала. И ощутила боязнь, граничащую с ужасом: вдруг кто возьмет мою… мое…в общем, загрызла бы, протяни кто к бутылке руки. Но вроде бы, она была пуста, а значит, никого особо не интересовала. Но как к ней приблизиться? А то ведь сейчас могли меня и увести, хоть и в ту самую спальню. А мне же теперь позарез надо было завладеть той синеватенькой, той прозрачненькой… ни за какие сокровища не отказалась бы попытать снова судьбу с той манящей склянкой. Нет, точно знала, что бутыль волшебная. Но как к ней подобраться? На ум пришло изобразить танец.

Спросить про местные обычаи не у кого оказалось: те три дивчины, что снабжали ранее информацией, куда-то делись. Вот и стала импровизировать на свой страх и риск. Из-за стола поднялась, присутствующих, удивленно на меня уставившихся осоловевшими глазами, одарила неземной улыбкой, а потом задергала плечами и прочими частями тела на манер виденных славянских плясовых. Старалась делать все плавно, так как память подбросила сравнения с лебедушками, радовавшими плывущими движениями публику. Одобрительные выкрики подбодрили, заставили думать, что затея удастся. И вот я уже махала руками и юбками в центре зала под улюлюканье и веселый гомон пирующих. Цветочком колокольчиком покружилась там и тут, а потом крылатой бабочкой припорхала в нужное место. Бутылку хвать, на плечо ее себе поставила, будто кувшин несла, и тогда еще выдала некоторые танцевальные элементы, заимствованные уже у гордого кавказского народа. Вышло неплохо, так мне одобряющий гул голосов поведал.