– Тебя это должно радовать.

– …Меркурио не послал бы тебя сюда без необходимости…

– Люминаты годами пытались уничтожить Церковь. Резня в истинотьму изменила правила игры.

– …Если бы их постигла беда, остались бы следы…

– Предлагаешь отправиться в Пустыню Шепота и поискать их?

– …Можно поступить и так. Или же ждать здесь, или вернуться домой…

– Ни один из вариантов меня не привлекает.

– …Уверен, предложение Жирного Данио еще в силе…

Ее улыбка была бледной и слабой. Девушка снова повернулась к морю, глядя, как солнце блестит и вспыхивает на ощерившихся волнах. Затем щедро затянулась и выдохнула серое облачко дыма.

– …Мия?..

– Да?

– …Тебе не нужно бояться…

– Я и не боюсь.

Молчание, наполненное шепотом ветров.

– …Врать тоже не нужно…

Закончилось все тем, что Мия начала красть вещи для своих припасов.

Бурдюки, сухие пайки и палатку она стащила из лавки «Товары на каждый день и предметы для похорон “Последняя Надежда”». Одеяла, виски и свечи – из «Старого Империала». Девушка уже выбрала себе лучшего жеребца в гарнизонной конюшне, несмотря на то, что в седле она чувствовала себя так же уютно, как монашка – в борделе.

Мия убеждала себя, что воровство помогает ей оставаться в форме, а тайные вылазки назад в лавки, для того чтобы оставить на прилавке компенсацию за украденное, оказались неплохой забавой[21]. Устроившись у очага в «Империале», Мия наслаждалась последней миской чили «вдоводела» и ждала завывания ветров неночи, несущих с собой благословенную прохладу после дня раскаленной жары.

Тут входная дверь скрипнула, и Мия подняла глаза на клубы пыли, залетевшие внутрь.

Вошедший юноша походил на двеймерца – татуировки на лице из чернил левиафана (ужасного качества), тяжелая копна дредов. Но его кожа была скорее оливковой, нежели смуглой, и он выглядел слишком низеньким для уроженца островов; всего на голову выше Мии, по правде говоря. Он был одет в черную кожу и носил потертые ножны с ятаганом. Пахло от него лошадью и долгой дорогой. Зайдя внутрь, он обшарил карими глазами каждый уголок. Пока его взгляд проходился по нишам, Мия завернулась в тени и растворилась в них, как водяной знак.

Юноша повернулся к Жирному Данио, который чистил все ту же грязную чашку все той же грязной тряпкой. Пристально глядя на владельца трактира, заговорил голосом нежным, как бархат:

– Доброй перемены вам, сэр.

– Ага, – ответил Жирный Данио. – Жачем пожаловал?

– Чтобы отдать вам это.

Юноша поставил на барную стойку деревянный коробок. Глаза Мии сузились, когда в нем что-то загремело. Двеймерец снова окинул бар взглядом, после чего произнес напряженным шепотом:

– Мое подношение. Для Пасти[22].

Капитан Лужица любил свою Мию.

В конце концов, он знал ее с тех пор, как был котенком. Еще до того, как он успел позабыть тепло крошечных тел своих братьев и сестер, она носила его на руках и целовала в маленький розовый носик, и кот знал, что девочка всегда будет центром его мира.

Поэтому, когда судья Рем нагнулся, чтобы схватить ее за запястья по приказу консула, Капитан Лужица зашипел сквозь оскаленные желтые зубы, вытянул когтистую лапу и расцарапал лицо судьи от глаза до губы. Мужчина взревел и схватил храброго Капитана одной рукой за голову, а другой – за тельце и, почти отточенным движением, скрутил его.

Звук напоминал треск влажных палок – слишком громкий, чтобы Мия смогла его перекричать. После этого жуткого хруста в руке судьи повисла безвольная черная тушка; теплая, мягкая тушка, с которой Мия засыпала каждую неночь и которая уже никогда не замурчит.

В тот момент девочка утратила самообладание. Она выла, царапалась, во что-то впивалась ногтями. Чуть погодя она смутно осознала, что другой люминат забросил ее на плечо. Судья прижал ладонь к кровоточащей ране на лице и достал меч, вспыхнувший пламенем вдоль всего лезвия; сталь засияла ослепляющим мучительным светом.

– Не здесь, Рем, – осадил его Скаева. – Не марай руки.

Судья заорал на своих людей, мать Мии вскричала и начала брыкаться. Девочка звала маму, но тут ее сильно ударили по голове, и Мии потребовались все силы, чтобы не упасть в черноту под ногами. Крики донны Корвере затихали вдали.

Черная лестница, спиралью идущая вниз. Проход вдоль Хребта – не восхитительный холл из полированной белой могильной кости с хрустальными люстрами и костеродными[23] во всей красе, а тускло освещенный и очень узкий туннель, ведущий наружу. Мия, прищурившсь, взглянула вверх – на Ребра, дугой тянущиеся к выбеленным небесам, на величественные здания Совета, библиотеки и обсерватории. А потом мужчины затолкали ее в пустую бочку, накрыли бочку крышкой и бросили в запряженную тележку.

Послышался удар хлыста, и тележка сдвинулась с места, грохоча колесами по брусчатке. Люминаты сидели рядом с девочкой, но она не разбирала их слов, еще не оправившись от воспоминаний об изувеченном Капитане Лужице, лежавшем на полу, и ее матери, закованной в цепи. Мия ничего не понимала. Дерево бочки царапало ей кожу, щепки цеплялись за платье. Она чувствовала, как тележка переезжает один мост за другим, дымка полусознания так истончилась, что девочка начала плакать, всхлипывая и икая. По бочке стукнул чей-то грубый кулак.

– Заткнись, соплячка, или я дам тебе повод для рыданий!

«Они убьют меня», – подумала Мия.

По ней пробежал озноб. Не от мысли о смерти, прошу заметить; по правде говоря, каждый ребенок считает себя бессмертным. Озноб был физическим ощущением, вытекающим из темноты внутри бочки и сворачивающимся вокруг ее ног; холодным, как ледяная вода. Мия почувствовала чье-то присутствие – или, скорее, отсутствие. Похожее на чувство опустошения после длительных объятий. И тогда она поняла, твердо и уверенно, что в бочке вместе с ней кто-то есть.

Наблюдает.

Ждет.

– Кто здесь? – прошептала она.

Рябь в черноте. Бесшумное чернильное землетрясение. И там, где секунду назад ничего не было, что-то блеснуло в лучиках света, пробивающихся сквозь крошечные щели в крышке бочки. Что-то длинное и острое, какой может быть только могильная кость с рукояткой в форме вороны в полете. Последний раз Мия видела ее под занавесками, после того, как консул Скаева отмахнулся от руки ее матери и заговорил о мольбе и обещаниях.

Стилет донны Корвере.

Она потянулась, чтобы достать кинжал из-под ног. Девочка могла поклясться, что на долю секунды увидела свет, мерцающий, как бриллианты в океане черноты. Мия ощутила столь безграничную пустоту, словно падала в бездну – вниз, вниз в изголодавшуюся тьму. А затем ее пальцы сомкнулись на обжигающе холодной рукоятке кинжала, и она крепко за нее ухватились.

Мия почувствовала нечто во мраке вокруг себя.

Медный привкус крови.

Пульсирующий поток ярости.

Тележка подпрыгивала на кочках, живот девочки крутило, пока, наконец, колеса не замерли. Бочку вытащили из тележки и с такой силой кинули на землю, что Мия чуть не откусила себе язык. Она вновь услышала голоса и на сей раз смогла разобрать слова:

– Меня уже тошнит от этого, Альберий.

– Приказы есть приказы. Люминус инвикта, помнишь?[24]

– Отвяжись.

– Хочешь разозлить Рема? Скаеву? Спасителей гребаной республики?

– Спасители, как бы не так! Ты никогда не задумывался, как они это провернули? Схватили Корвере и Антония прямо посреди вооруженного лагеря?