Поднимаясь вверх по склону, след сворачивал и вел затем вниз, по отлогому краю неглубокой расщелины. Дичь его была там. Не волк - варг, тощий, заморенный, с клочковатой грязной шкурой, он драл клыками какую-то падаль в густо-красной кляксе крови на снегу. Голод занимал его больше всего мира вокруг, а Кили шел тихо, варг не услышал. Остановившись на краю расщелины, он поднял лук. Варг стоял хорошо, боком к нему, зарываясь мордой в красный снег. Перья стрелы нежно коснулись щеки. Кили прицелился зверю под ребра, но за миг прежде, чем пальцы отпустили тетиву, вдруг передумал и направил стрелу чуть в сторону.

Стрела вонзилась в землю в паре шагов от варга. С глухим рыком тот вскинул голову, скакнул прочь, вспугнутый звуком, и метнулся вверх по склону, туда, где стоял Кили. Как и было нужно. Скинув с плеча ремень с колчаном и обернув плащом лук, он бросил это оружие в сторону и вырвал из-за пояса нож.

Варг ринулся на него, распахнутой пастью на горло. Кили увернулся - неудачно, невидимые корни под снегом поймали ногу на середине шага, и он повалился на колени в сугроб. Нож его прочесал вздыбленную шерсть на боку зверя, кровь брызнула на белую землю, но рана была слишком неглубока. Подгоняемый болью хищник снова прыгнул, ухнул свирепыми лапами в смятый Кили пустой сугроб - он успел броситься в сторону. Но тело подводило, не выдавало того и столько, как он привык за жизнь, не успевало больше за его лихим уверенным инстинктом. Рана затянулась, но это был мох на расколотом камне, внутри все равно тянулась трещина, и он был медленный, жалко медленный и слабый.

Когти скрежетнули по камням, и лютая серо-ржавая тень прыгнула снова. Быстрее, тяжелее и намного сильнее него.

«Хочешь сам с собой закончить, коль Азогову отродью это не удалось?».

Мощь тяжелого зверя швырнула его назад, спиной на широкий сосновый ствол. Кили едва успел заслонить рукой шею, и челюсти варга разгрызли ему предплечье и локоть, рванули, выдирая живые кровавые лоскуты. И собственная боль вдруг разъярила Кили за пределы жажды жизни и даже жажды чужой смерти. Не для этого он пережил все, что с ним было, не для этой смерти Махал оставил его в живых.

Ведь так?

Вслепую за снегом и ветром он ударил зверя ножом, раз, другой, и с визгливым рыком варг отскочил прочь, пятная снег горячими красными следами. Злоба пересилила в нем испуг, он снова кинулся вперед, но Кили не стал уворачиваться или защищаться. Прыгнул навстречу, ныряя под поднятые в свирепом рывке лапы, и со всей силой их столкновения вонзил нож в грудь зверя.

Тяжелая волчья туша рухнула на него, вдавила в жесткую белую твердь. С трудом, одной рукой цепляясь за землю, Кили вытащил себя из-под еще живого варга, замирающе бившегося в жидком красном снегу, и поднялся на ноги. Он сам не чувствовал этого, но он улыбался. Не тому, что жив, не одержанной победе - своей правоте.

***

С тех пор Кили проводил на охоте каждый свой свободный миг. Он и раньше любил охотиться - это было дело, в котором он превзошел всех, кого знал, и браться за лук всегда доставляло ему радость. Но прежде охота была делом чистым, он не убивал - он добывал дичь, делал что-то естественное, положенное самой жизнью. Теперь охота стала для него войной, маленькой и неумолимо победоносной, и не дичь была ему нужна, не еда ради жизни, а убийство ради него самого, и стрелу он любил теперь за ее полет, за свирепый свист ее и за кровь, которую она проливала.

***

Снег сошел, лед на Долгом озере растаял, и черные берега его туманило нежной первой зеленью теплое дыхание весны. Дейл оживал, кровь жизни бежала быстрее, согретая долгожданным солнцем: улицы были людны, повсюду звучали голоса, детский смех, даже музыка. Это были непривычные звуки: в весь год напролет сыром Эсгароте, где воды было больше, чем воздуха, музыкальные инструменты долго не жили и редко звучали. Тауриэль знала об этом от Сигрид.

***

После битвы лес, столетиями бывший родным домом, стал тесен, душен для Тауриэль. Владыка Трандуил простил ее дерзкий бунт и позволил ей вернуться, но она не могла больше оставаться в его дворце, живым клинком на страже его отстраненного покоя. Леголас покинул Лихолесье, ступил на свой собственный путь, не за ней и не прочь от отца. Она осталась одна. Как за колдовским блуждающим огнем в лесной чаще, она последовала за Кили и сама не заметила, как вышла из-под крон своей прежней жизни и потеряла дорогу назад, а новая жизнь простиралась во все стороны нехоженым полем, без единой тропы, без чужого следа, каким она могла бы пойти, и не было ни одного огня в сумерках на горизонте, чтобы указать ей путь.

Случайная встреча зажгла для нее новый путеводный огонек.

Она шла от ворот Эребора, незваная гостья, желанной не ставшая, когда едва знакомый голос окликнул ее:

- Госпожа!

Ее так никогда не величали. Удивленная, Тауриэль обернулась.

- Я не сказала спасибо, - заговорила дочь Убийцы Дракона, торопливо подойдя. - Ты помогла нам, там, когда Эсгарот горел, и те орки… Спасибо.

Тауриэль едва сообразила сквозь усталый туман своих растерянных мыслей, о чем девушка говорит. Растерзанный орками мирный дом, сожженный драконом город. Как давно это было… Прожитые ей годы как будто разбили и перемешали осколки, давнее казалось близким, а случившееся вчера лежало годы назад. Она кивнула, устало улыбнулась в ответ на эту благодарность и пошла было дальше, но остановилась через шаг. Куда ей идти?

Сигрид дала ей ответ, хоть на один этот день.

- Будь нашей гостьей сегодня, - попросила Сигрид, и в ее голосе Тауриэль услышала улыбку, неуверенно старающуюся согреть между ними поздно-зимний холод. - Когда нас больше не нужно защищать.

С тех пор Тауриэль не раз бывала гостьей в доме короля, но интерес и тепло, с какими там ее встречали, удивляли ее по-прежнему. Она не понимала их причин.

Кили она не понимала тоже, никогда. Звезды желанны лишь на расстоянии, ими любуются, но руки протягивают к земному огню. Она не могла отыскать в себе то, что он в ней видел, к чему потянулся через пропасть, которую ей не пришло бы и в голову попытаться преодолеть. Не знала, ради чего он захотел бы вернуться.

Жизнь требовала от нее метких стрел чаще, чем нежных слов, и она знала, как врачевать только те раны, которые можно увидеть. Из мира давно ушли те, для кого она была дочерью, сестрой ей некому было стать. Она была другом и воином, но друг ушел, клинок выпал из ее рук...