Журналист продолжал свой рассказ, а оператор тем временем перевел камеру на зал, фиксируя изображение то на известных личностях, то на особо значимых экспонатах. Некоторые посетители окружили журналиста, другие расхаживали по залу. Случайно объектив задержался на невысоком худом господине средних лет, который, в свою очередь, целиком был поглощен наблюдением за Эдвардом. Заметив, что его снимают, человек тут же скрылся за спинами других гостей.

— … Выставка, подготовленная с помощью отдела культуры британского посольства, привлекла внимание знатоков, ученых, а также — почему бы и нет, это всегда приятно — прекрасных дам. Нам хочется подчеркнуть, что эта весьма значительная выставка открывает серию важных мероприятий в художественной жизни Рима.

В другом конце зала сотрудники посольства продолжали встречать гостей.

— Имя лорда Байрона, — камера опять сосредоточилась на лице журналиста, — родившегося в Лондоне в 1788 году и скончавшегося в Греции, в Миссолунгах, в 1824-м, его сочинения и, конечно, не в меньшей степени его полная приключений, бурная жизнь продолжают волновать и любителей поэзии, и ученых-филологов. Положение изгнанника, ореол скандалиста, драматические любовные истории, страсть к Италии, преданность делу свободы порабощенных народов и, наконец, ранняя смерть сделали его самым знаменитым английским романтиком из всех романтически настроенных англичан…

А в это время на виа Маргутта, в комнате, окна которой были закрыты ставнями, некий пожилой, не очень здоровый мужчина в тяжелом махровом халате, накинутом поверх пижамы, сидел в кресле и не сводил глаз с экрана старого телевизора.

Он ловил каждое слово журналиста.

— В Риме, вдохновившем поэта, пожалуй, на самые прекрасные страницы «Чайльд-Гарольда», ему поставлен памятник среди сосен виллы Боргезе…

Время от времени оператор давал общий план, и тогда камера фиксировала Эдварда, а за его спиной — неотрывно следившего за ним невысокого худого человека.

— Байрон бывал в Риме несколько раз, но дольше всего в 1821 году…

Не только старик на виа Маргутта смотрел этот репортаж из британского посольства.

В гостинице «Гальба», облокотившись о дверной косяк в полутемной гостиной и сложив на груди руки, с таким же вниманием наблюдала за происходящим на экране телевизора синьора Джаннелли.

— Хотя можно сказать, что Байрон всегда недолго оставался в Риме, если, конечно, сравнивать с его посещениями Венеции, Равенны и Пизы…

На этих словах в холле появились Оливия с Лестером Салливаном. Синьора Джаннелли, обернувшись, едва ответила им легким кивком, потому что на экране в этот момент еще раз мелькнула фигура Эдварда, на небольшом расстоянии от которого следовал невысокий человек.

— В наши дни, — продолжал свой репортаж журналист, — внимание критиков устремлено прежде всего к письмам и дневникам Байрона. Большая часть их разбросана по разным пыльным архивам, но поиски продолжаются… Одна из самых последних находок — дневник поэта, который он вел во время своего пребывания в Риме. Честь этого открытия принадлежит профессору Ланселоту Форстеру, который опубликовал часть дневника, примерно половину, в журнале «История литературы» Кембриджского университета… В завершение нашей Байроновской недели профессор Форстер прочтет здесь, в помещении британского посольства, лекцию на тему «Байрон в Риме»… Мы будем постоянно информировать телезрителей о событиях Байроновской недели. Дамы и господа, всего доброго.

Репортаж окончился. Журналист отложил микрофон и заговорил со своими знакомыми. Оператор выключил камеру. Публика почувствовала себя свободнее и перетекала из конца в конец зала, рассматривая выставку. Эдвард тоже вздохнул с некоторым облегчением, хотя врожденный артистизм и светские манеры помогали ему скрывать волнение.

Невысокого человека, следившего за ним, он так и не заметил. Задержавшись у одной из витрин с фрагментом рукописи Байрона, Эдвард прочитал надпись: «С любезного разрешения профессора Л. Э. Форстера»:

Имя Форстера встречалось на выставке везде и всюду — от подписей под экспонатами и витрины с журналом «История литературы» (4-й триместр 1970 года), в котором была опубликована его знаменитая статья, до афиши с эмблемой британского посольства, где крупным шрифтом было напечатано:

Неожиданно внимание Эдварда привлек звонкий женский смех. Обернувшись, он увидел двух прелестных девушек в сопровождении невысокого элегантного джентльмена средних лет, державшегося с некоторой старомодной британской напыщенностью. На его плотной фигуре великолепно сидел твидовый костюм. В петлице пиджака, надетого поверх жилета старинного покроя, красовалась живая гвоздика.

Он развлекал своих спутниц шутливой беседой.

— И вы решили привести сюда нас обеих?

— Ну конечно, — джентльмен улыбнулся, — как я мог отказаться от одной из вас? Это было бы сущим мучением. И к тому же я люблю путешествовать втроем. Меня это вполне устраивает.

— Две женщины и один мужчина? — уточнила вторая девушка.

— Две женщины и я. Предположим, я, вроде Байрона, не считаю, что должен ограничивать свою свободу. Обратите внимание на это письмо. Великий поэт, большое сердце. Друг Италии и итальянцев… предпочтительно итальянок. У нас с ним, несомненно, много общего — я имею в виду себя и Байрона. — Англичанин добродушно рассмеялся.

Эдвард со все большим интересом присматривался и прислушивался к джентльмену в твидовом костюме.

— А это что за каракули? — Одна из девушек ткнула пальчиком в стекло. — Ничего нельзя разобрать.

Джентльмен бросил рассеянный взгляд на витрину.

— Это как раз страница из дневника римского периода.

Девушка принялась читать, едва ли не по слогам разбирая английский текст:

«ВЕЧЕР. ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ. ПЛОЩАДЬ С ПОРТИКОМ. РОМАНСКИЙ ХРАМ И ФОНТАН С ДЕЛЬФИНАМИ. УДИВИТЕЛЬНОЕ МЕСТО. КАМЕННЫЙ ПОСЛАНЕЦ. БОЖЕСТВЕННАЯ МУЗЫКА. МРАЧНЫЕ ЯВЛЕНИЯ».

— Что это значит?

— Не имею понятия, — ответил джентльмен. — Может быть, предчувствие смерти.

Далее внимание всех троих привлекла страничка со стихами <Здесь и далее стихи даны в переводе Н. Соколовской.>:

Прочитав первые строки, одна из девиц спросила:

— Что это — его стихи?

— Исповедь. Байрон написал ее в ту же ночь, когда сделал запись в дневнике… Свидетельство сильного душевного кризиса. И весьма любопытно, что написано это по-итальянски.

— Вы буквально все знаете о Байроне!

— Почти, — разведя руками, без ложной скромности подтвердил джентльмен. — Остальное узнаю на днях. Один знаменитый историк литературы специально приезжает из Кембриджа, чтобы прочитать в Риме лекцию о Байроне — профессор Ланселот Форстер.

Одна из девушек засмеялась:

— Что это за имя?

— Ланселот. По-итальянски — Ланчиллотто.

— Как-то странно в наше время называться Ланчиллотто.

Эдвард с любопытством прислушивался к этой болтовне.

— На его месте я бы не стал обзаводиться семьей, — заметил джентльмен.

— Но каким образом это связано с именем?