Бармен поставил на стойку бутылки — джин, ром и виски.

— Отлично, — поблагодарила Оливия. — Я сама налью. Уж что-что, а это у меня прекрасно получается.

Она взяла шейкер и принялась смешивать напитки.

Салливан, раскладывавший за соседним столом колоду карт, был совершенно равнодушен к тому, чем занята его подруга. Как всегда при игре, уголок его тонкого рта подрагивал.

— Стой! Где это видано! — воскликнула Оливия, заметив, что Салливан передернул. — Даже когда играешь сам с собой, не можешь не мошенничать!

— Профессиональная привычка. Главное — выиграть.

— У самого себя?

На последнее замечание Салливан не отреагировал.

Он взглянул на часы, и Оливия раздраженно поморщилась:

— Отвратительная привычка! Так носить часы могут только плебеи.

Нисколько не обидевшись, Салливан продолжал игру.

— Что поделаешь! Воспитание подкачало. — Он взглянул на Оливию. — И князь Анкизи того же мнения.

Усталое и злое лицо Оливии дрогнуло в ядовитой улыбке.

— Хотелось бы мне присутствовать при той встрече…

— Не скрою, дорогая, разговор произвел на меня сложное впечатление. Братских чувств ко мне князь явно не испытывал. Скорее, он готов был спустить на меня собак. — Салливан аккуратно переложил карту. — Теперь моя очередь ходить…

Оливия налила себе коктейль. Руки у нее дрожали.

— Еще раз повторяю — мне страшно.

— За себя? Или за него? Ну что же… Еще один повод пообщаться. Помоги ему, раз уж вы такие большие друзья. — Он криво улыбнулся. — Но тебе ли не знать, что между мужчиной и женщиной никогда не бывает дружбы, а всегда что-то либо большее, либо меньшее…

Оливия с ненавистью взглянула на Салливана:

— Не суйся в мои дела, барон!

Салливан ответил невозмутимой улыбкой и легким ироничным поклоном.

В этот момент в бар заглянула синьора Джаннелли. Кивнув Оливии и Лестеру, она вернулась к стойке портье.

Через пару минут вошел Эдвард и, увидев Оливию и Салливана, направился к ним.

— Не сыграть ли нам, профессор? — Салливан тасовал колоду.

— Благодарю. Не в этот раз. Мне надо подняться в номер и прочитать вот это. — Он повертел в руках небольшую книгу. — Я, собственно, к тебе, Оливия, чтобы сообщить — сумка нашлась!

— Вот как? Прекрасно! — Глаза Оливии тревожно всматривались в лицо Эдварда.

— И ничего не пропало.

— Стоит, наверное, спрятать ее понадежнее.

— А теперь-то зачем? — вмешался Салливан. — Раз воры вернули сумку, значит, она не представляет для них никакого интереса.

— Верно. — Эдвард взглянул на Салливана. — Я тоже так думаю.

— Если только само по себе возвращение сумки не является частью какого-то плана…

Оливия дернула плечом:

— Что ты имеешь в виду? Не темни.

— Ничего. Так, мысли… — Барон посмотрел на Эдварда. — А теперь, когда сумка нашлась, что вы собираетесь делать?

— Хочу приобрести одну картину.

— Прекрасное решение, — мрачно заметил Салливан. — Наилучший способ вкладывать деньги.

Оливия допила очередной коктейль.

— Эдвард, дорогой, я думала, тебя интересуют только медальоны.

— Медальоны, картины и старинные легенды. — Эдвард пристально смотрел на Салливана. — Легенды о потустороннем мире, которые могут быть как-то связаны с моим интересом к Байрону. Байрон верил в магию.

— А ты по-прежнему не веришь, да? — осторожно поинтересовалась Оливия.

— Видишь ли, как любой истинный литературовед, я обязан стараться видеть мир глазами автора. А Байрон был человеком в высшей степени суеверным. Он верил в амулеты, в магию, в привидения… Он клялся, будто в детстве к нему несколько раз являлся призрак монаха в капюшоне.

— А ты… — Оливия робко улыбнулась. — Твоя прекрасная колдунья больше не являлась тебе?

— Нет. И я уже соскучился. — Эдварду хотелось все свести к шутке.

— Знаешь, Лестер, у Эдварда тут, в Риме, есть подруга. Таинственная подруга, которая никому, кроме него, не хочет показываться…

Салливан перебил ее:

— И как долго вы еще пробудете в Риме, профессор?

— По крайней мере до тридцатого марта. Вечером тридцатого я должен прочитать лекцию. А в чем, собственно, дело?

— Так… Я все еще думаю об этой истории с сумкой… — Он помолчал, тасуя колоду. Потом продолжил: — В детстве я обожал истории про пиратов. В них действие всегда вертелось вокруг карты какого-нибудь острова, на которой крестиком обозначено место, где спрятано сокровище. Задача была — отыскать этот остров. Вот и я, простите мою назойливость, хотел бы узнать, о чем вы беседовали с князем Анкизи?

— Разговор шел исключительно на литературные темы. У старого джентльмена, похоже, хобби — изучение культуры.

Лицо Салливана помрачнело.

— Он сумасшедший. Я хорошо знаю этого старого черта. И уверяю вас — в своем безумии он может зайти очень далеко.

Эдвард хотел было ответить, но удержался, так как в это время синьора Джаннелли вошла в бар и что-то сказала бармену.

Когда она ушла, Эдвард обратился к Салливану:

— Вы не знакомы с неким полковником Тальяферри, коллекционером старинных часов с виа Маргутта?

— Понятия не имею, о ком вы говорите. — Мрачное лицо Салливана, казалось, окаменело. — Вы лучше подумайте, профессор, о том, что я сказал. Раз вам вернули сумку, может быть, хотят, чтобы вы что-то нашли. Карту острова…

— Синьор Форстер… Синьор Форстер! — к Эдварду подошел портье. — Вам сейчас звонили. Какой-то господин просил передать: если вас все еще интересует картина, можете прийти сегодня вечером вот по этому адресу. После десяти.

Он протянул Эдварду листок и удалился.

Оливия и Салливан молча переглянулись. Эдвард прочитал записку.

Потом они втроем вышли из бара и начали подниматься по лестнице.

Синьора Джаннелли из-за стойки портье, где она просматривала бумаги, проводила их тяжелым взглядом.

Та часть старого города, где оказался Эдвард, была в этот час довольно пустынной. Может быть, причиной тому стала гроза, которая приближалась к Риму, сообщая о себе глухими отдаленными раскатами грома и зарницами. Эдвард осторожно вел машину по узким темным улочкам. Время от времени он пригибался к рулю, чтобы прочитать их названия: виа дель Леуто, переулок деи Тре Арки, виа дель Арко ди Парма…

Этим вечером он в очередной раз испытывал иллюзию вневременья. А если быть точнее, иллюзию одномоментности прошлого, настоящего и будущего. Может, именно шкала времени — самая большая из всех иллюзий.

Он ехал по улицам, где рядом со средневековым храмом высились колонны эпохи Цезарей, а на здании конца прошлого века темнел встроенный античный карниз. Он пересекал площади, на которые мраморные императоры и первые христианские мученики вышли на совместную ночную прогулку. Он вел машину по той особой реальности, имя которой — Рим.

Машина пересекла площадь дель Оролоджо («Площадь Часов», — отметил про себя Эдвард), когда часы на колокольне соседней церкви пробили одиннадцать, потом поднялась к палаццо Монте Джордано, еще немного покружила по лабиринту узких улочек и остановилась в переулке Понтоначчо. Эдвард вышел из машины. Воздух в преддверии грозы отяжелел. Было душно. Запах нагретого за день пыльного асфальта перемешался с запахами цветущих садов. При тусклом свете фонаря Эдвард увидел идущую по переулку женщину в длинном темном плаще с капюшоном и узнал синьору Джаннелли. Она остановилась возле небольшой узкой калитки, расположенной, казалось, в ограде какого-то монастыря, и позвонила в старинный колокольчик. Дверь бесшумно открылась, и женщина исчезла за ней. Эдвард поднял голову. Это был тот самый адрес, который вручил ему в баре портье.

Он позвонил в тот же колокольчик. Несколько минут пришлось подождать. Между тем по улице пролетел вздох: листва колыхнулась под первым порывом ветра и пошел дождь. Молнии сверкали уже над самым городом.

Наконец калитка открылась. Перед Эдвардом стоял человек в темной одежде, с изможденным лицом аскета. Эдварду показалось, будто он уже видел его когда-то. Возможно, это был тот самый господин, который наблюдал за ним из окна дома напротив гостиницы «Гальба».