Но все сады пастората затмевал самый дальний, южный – зеленая, устланная травой терраса, возможный прототип сада Кэтрин Морланд в «Нортенгерском аббатстве». И сейчас в лучах низкого солнца вы можете видеть на косогоре стертые очертания его ступеней. В романе девчонка-сорванец с восторгом «скатывается по зеленому склону холма позади дома». Маленькие Остины, надо думать, делали то же.

Обосновавшись в пасторате, Остины поняли, что гости из внешнего мира к ним не зачастят. Время текло медленно и плавно. Миссис Остин привыкла к сонному деревенскому бытию. В Лондоне, писала она, все постоянно куда-то бегут: «Это грустное место, я бы ни за что не согласилась там поселиться: не успеешь ни Богу, ни людям послужить».

Произошли и перемены. Мать миссис Остин правильно угадала, что часы ее сочтены. После переезда она промучилась всего несколько дней. Ее место заняли новые дети, присоединившиеся к катанию братьев по «зеленому склону». Генри родился в 1771 году. В 1773-м на свет появилась первая девочка, названная в честь матери Кассандрой. Мрачный зять мистера Остина узнал об этом «с прискорбием», потому что, как он писал, мистеру и миссис Остин «легче умножить потомство, чем что-то ему дать». Но в Хэмпшире его наставлениями пренебрегли, потому что следом, в 1774 году, родился Фрэнсис, или Фрэнк.

За ним в этот мир пришла Джейн.

Через семь лет после водворения в новом доме, в середине декабря 1775 года, миссис Остин в седьмой раз ожидала разрешения от бремени. Она уже проносила ребенка на целый месяц дольше, чем рассчитывала. Но этот хотя бы был маленьким: она ощущала себя «более легкой и подвижной», чем «в прошлую тягость».

В Хэмпшире стояла на редкость суровая зима. Натуралист Гилберт Уайт, живший неподалеку в деревушке Сельбурн, засвидетельствовал, что 26 ноября наступила «очень темная пора: с трех часов пополудни в доме сгущался мрак». В воздухе висела влага, «обильно оседающая на стенах, дверях, зеркалах и т. д., стекающая там и сям ручейками». Ноябрь перешел в декабрь, а ребенок еще не родился. 13 декабря Уайт заметил, что на прудах «стал лед: мальчишки катаются», и он слышал, как «крестьяне, которые выходят во двор задолго до зимней зари, толкуют о нешуточных морозах». Приближалась великая стужа.

Накануне родов миссис Остин обычно призывала к себе на помощь кого-то из родственниц – либо сестру мистера Остина Филадельфию, либо его же кузину. Однако в этот седьмой раз таких приготовлений, похоже, не было. Возможно, миссис Остин послала за местной повитухой, но беспокоить дорогого доктора из Бейзингстока, уж конечно, не сочла нужным. По прошествии лет она сама помогала при родах своим невесткам, и потом, соседки-то на что? В близлежащем Мэнидон-парке местные женщины поклялись беременной Джейн Бигг, тоже пасторской жене, что непременно придут «подсобить ей в ее трудах». Я думаю, что приходской староста писал нижеприведенные строки в надежде ободрить будущих мамаш, но его поэтический опус звучит как тревожное предупреждение:

Суббота 16 декабря прошла в Стивентоне спокойно. Ночью, когда миссис Остин наконец «схватило», это случилось «без каких-либо предупреждений».

Тем не менее «все скоро счастливо закончилось, – с облегчением сообщал мистер Остин. – У нас еще одна девочка, игрушка, а потом и подружка для Кейси. Ее будут звать Дженни». В этом письме мистера Остина новость о рождении Джейн небрежно поставлена в ряд с хозяйственными делами, как будто пришествие в мир было не таким уж великим событием; беспокойство вызывали сильные морозы, из-за которых могли сорваться местные соревнования по пахоте. Но при всем при том ласковые, уменьшительные имена, которыми он называет детей, предположение, что новая малышка станет «игрушкой» для старшей сестрички Кейси, говорят о его превращении из строгого сухаря прошлых десятилетий в нормального, «нежного» отца. Мистер Остин любил своих детей и не скрывал этого. Почти все его дети будут неизменно отзываться о нем с обожанием.

Он также сообщил, что его супруга – «благодарение Господу» – вполне оправилась. Настрадавшейся роженице наверняка дали подкрепиться «кодлем», своеобразной алкогольной болтушкой. Одна георгианская поварская книга предлагает такой рецепт «кодля»: овсяную муку, гвоздику, полпинты пива и стакан джина смешать с водой и прокипятить. Миссис Остин и ее дитя лежали на уже знакомой нам пуховой перине, под балдахином супружеского ложа. Обстановку комнаты дополняли туалетное зеркало и прикроватный ковер, но вряд ли что-то еще, возможно комод.

Тогдашние доктора пытались убеждать женщин не следовать бабушкиным заветам и не пролеживать неделями в укупоренной кровати, набираясь сил после родов. Они ратовали за обилие в спальне света и воздуха. «Шторы не должны быть плотно задернуты, – советовали они, – чтобы миазмы свободно улетучивались». Но в сельском Хэмпшире, при таких аномальных холодах, разумеется, все делалось по старинке: «полог кровати был опущен и зашпилен, каждая щелочка в окнах и дверях… задраена, включая замочную скважину», окна «защищены не только ставнями и шторами, но вдобавок одеялами». Самой миссис Остин запрещали «высовывать нос из постели, дабы не простыла» и, возможно, «то и дело давали хлебнуть горячительного из носика чайника». Впоследствии новая дочь миссис Остин расчихвостит женщину, не сумевшую правильно обустроить свое спальное место: «У нее нет халата, в котором садиться; полог совсем тонкий». Холод георгианского захолустья легко проникал внутрь дома. Случалось, что «на господской половине вода замерзала в лоханях через несколько минут после ее залива». Надо надеяться, что миссис Остин и малютка Джейн пребывали в тепле и уюте.

Все, должно быть, облегченно вздохнули, когда ребенок наконец родился. «Вы, конечно, давно ждали вестей из Хэмпшира, – писал мистер Остин родственникам, – и, наверное, недоумевали, как это мы в наши преклонные лета ухитрились так обсчитаться». Миссис Остин «не сомневалась, что сляжет месяцем раньше».

Действительно ли они «так обсчитались»? Мистер и миссис Остин, имевшие уже шестерых детей, были достаточно опытны. Вполне вероятно, что они вовсе не ошиблись в расчетах и что Джейн входила в те пять процентов младенцев, которые проводят в материнском чреве больше сорока трех недель. Такое перенашивание опасно тем, что плацента стареет, плод перестает получать нужное питание и усыхает. «Припозднившиеся» дети часто бывают тщедушными (как Джейн), слабыми и в первые недели жизни подвержены хворям. Мамаши часто называются их «трудными», так как они требуют особой заботы.

В книге советов для горничных-нянь говорилось, что новорожденного младенца «очень удобно положить на подушку, откуда ему не грозит упасть» и что «кто-то должен сидеть с ним рядом, развлекать его и забавлять по мере необходимости и при малейших признаках беспокойства брать на руки». Забавляла ли миссис Остин свою крошку, пока они лежали вместе в постели в эти первые недели жизни Джейн? Или она не испытывала такой потребности? У тщедушной, припозднившейся Джейн всегда будут непростые отношения с матерью. В ее романах целая галерея никчемных мамаш: бестолковые миссис Дэшвуд и миссис Беннет, нерадивая миссис Прайс и отсутствующие миссис Вудхаус и миссис Элли-от, которые умерли до завязки истории. И вероятно, истоки этого разлада следует искать там – в самом начале.

В сельском Хэмпшире маленькую Джейн безусловно «свивали», то есть туго обматывали тканью, чтобы не переворачивалась. В связи с этим исследователи георгианских обычаев любят цитировать новаторскую книгу Жан-Жака Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762) в доказательство того, что практика «свивания» уходила в прошлое. Руссо якобы произвел революцию в воспитании детей своим заявлением, что младенцы должны расти на свободе, а не в тесном коконе, и вскармливаться матерями, а не служанками-кормилицами. В моду вошли «приютки», рубашонки на завязочках, придуманные в лондонском Приюте для подкидышей, где требовалось «без труда и проволочек» переодевать кучу детей. Но зябнувшей в Хэмпшире миссис Остин, обремененной заботами еще о шести отпрысках, было не до того, чтобы читать такого модного столичного автора, как Руссо, или закупать фасонные детские одежки. Если она и черпала свои знания из книг, то скорее из «Руководства для нянь» 1744 года издания, написанного в форме назидательного диалога между напыщенным хирургом и подобострастной нянькой («Я премного благодарна вам за советы, сэр, и буду исполнять ваши указания»). Этот хирург задолго до Руссо утверждал, что «материнская грудь – жизни суть», и тоже сомневался в пользе свивальников, предлагая вместо них «лоскутья» (подгузники) и одеяльца. Но благоговейно внимающая хирургу нянька, вероятно, знала, как теперь знаю и я (благодаря друзьям, занимающимся исторической реконструкцией), что тугое пеленание успокаивает и усыпляет ребенка. Оно просто-напросто практично. Скорее всего, с Джейн управлялись по-старому.