Тот переход открыл ей глаза – и разум. Мир огромен. И во многих отношениях Летерийская империя, дитя Первой империи, оказалась тихой заводью – в мышлении, в стиле работы. Унизительное открытие.
Расставание со Стальными Прутьями и его воинством получилось не сильно эмоциональным. Честно говоря, Шурк Элаль тяготила их компания. Стальные Прутья не из тех, кто долго терпит субординацию. Разумеется, все иначе, когда он общается с друзьями, Поклявшимися из Багровой гвардии или с их легендарным командиром князем К’аззом. Но она не из Поклявшихся и даже не из их роты. Так или иначе, пока все шло гладко, Шурк старалась не лезть на рожон, чтобы не вызвать конфронтацию.
Наемников высадили под ледяным ливнем на каменистом восточном берегу земли, называемой Якуруку. В последний раз Шурк видела, как Стальные Прутья и его солдаты, двинувшись в глубь суши, наткнулись на дюжину спускающихся по изломанному склону воинов в массивных латах, в больших шлемах с опущенными забралами. Хотя выглядели они грозно, Шурк надеялась, что их воинственность показная. Серое полотно дождя закрыло подробности происходящего на берегу, когда Шурк возвращалась на весельной лодке на «Благодарность».
Скорген клялся, что расслышал звон клинков – легкое эхо – своим целым ухом, но сама Шурк не слышала ничего.
В любом случае пираты торопились убраться из этих вод, и Шурк утешала возбужденную совесть, вспоминая, как Стальные Прутья говорил о Якуруку со знанием дела – по крайней мере, упоминал название. Что же до истовых молитв Корлоса нескольким дюжинам божеств… ну, он склонен к театральности. Дюжина рыцарей – маловато, чтобы остановить Багровую гвардию, намеренную совершить то, что требуется; в данном случае пересечь Якуруку от берега до берега и подыскать себе другой корабль.
Да, мир огромен.
Весла бесшумно убрали, и «Бессмертная Благодарность» боком подобралась к брошенному кораблю эдур. Шурк Элаль, стоя у леера, изучала палубу судна из черного дерева.
– Сидит низко, – пробормотал Скорген.
– Удирали в беспорядке, – сказала Шурк Элаль, когда абордажные крюки впились в борт и лини натянулись. – Шестеро с нами, оружие наготове, – скомандовала она, доставая из ножен рапиру и забираясь на планшир.
Прыгнув, она легко приземлилась на середине палубы, в двух шагах от расщепленного основания грот-мачты. Тут же к ней присоединился Скорген, хрюкнув, а потом выругавшись – потревожил больную ногу.
– Тут была драчка, – сказал он, оглядевшись. Затем подхромал к борту, выдернул стрелу с расщепившимся древком и сердито оглядел ее. – Проклятие, короткая и толстая, наконечник прошибает щит с бронзовыми накладками. А оперение! Кожаное, как плавники.
Но где же тела? Хмурясь, Шурк Элаль направилась к рубке. Заметив, что крышка трюмного люка разбита, она отпихнула ее сапогом. Потом нагнулась и заглянула в темноту трюма.
Блеск воды, что-то плавает.
– Скорген, тут есть груз. Иди достань одну амфору.
Второй помощник, Нытик, крикнул с их собственного корабля:
– Капитан! Это корыто опустилось ниже с тех пор, как мы подошли.
Теперь она слышала тихое поскрипывание корпуса.
Скорген уцепил здоровой рукой ручку амфоры. Зашипев от натуги, он приподнял кувшин по пояс и выкатил его на палубу между собой и капитаном.
Великолепное изделие! Непривычная, кремовая глазурь спускалась к основанию, где черные кольца образовывали геометрические узоры на блестящем белом фоне. Но привлек внимание Шурк рисунок на боках амфоры. С одной стороны внизу была изображена фигура, прибитая к Х-образному кресту. У поднятой головы человека кружили сотни ворон, улетающие или прилетающие, прорисованные во всех подробностях. Собрались поживиться плотью несчастного? Покидали его, как последние, умирающие мысли?
Скорген достал нож и начал сковыривать воск, запечатавший пробку. Он очень быстро преуспел и вытащил затычку. И тут же отскочил в сторону – на палубу хлынула густая кровь. Совсем свежая, от нее поднимался цветочный аромат, острый и приторный.
– Пыльца кагенцы, – сказал Скорген. – Не дает крови свернуться. Эдур используют ее, когда красят храмы в лесу – знаете, на деревьях. Ну, не настоящие храмы, конечно. Ни стен, ни потолка, просто роща…
– Терпеть не могу старших помощников, которые любят болтать, – сказала Шурк Элаль. – Доставайте другие. Тут за одни кувшины мы выручим столько, что хватит на пару месяцев. – Она пошла к рубке.
Коридор был пуст, выломанная дверь рубки болталась на одной кожаной петле. По ходу Шурк заглядывала в боковые ниши и видела разобранные койки экипажа – все незанятые, но растрепанные, словно после обыска. В самой рубке тоже виднелись следы поисков, а на полу раскинулся труп эдур. Пригвоздив ладони и ступни несчастного к полу, кто-то основательно поработал над ним с помощью ножа. Рубка была наполнена вонью испражнений. Лицо мертвеца застыло в агонии, а выпученные глаза словно видели в смертный миг крушение веры.
Подошел Скорген и выругался, увидев труп.
– Его пытали. Пытали капитана. Это меруд, почти старейшина. Странник спаси, капитан, как бы на нас не подумали, если кто объявится тут до того, как посудина пойдет ко дну. Пытали. Не понимаю…
– Все просто. Им были нужны сведения.
– О чем?
Шурк Элаль огляделась.
– Они взяли журнал и карты. Ну, пираты могли бы так поступить, если они не из Летера, но тогда им незачем было пытать беднягу. И потом пираты забрали бы груз. Нет, тот, кто это сделал, хотел сведений – того, чего не узнать по картам. И на добычу им было плевать.
– Грязные скоты.
Она подумала про амфору с ее ужасным содержимым.
– Возможно, у них была веская причина, Скорген, пробить корпус. Но подождем поблизости. Черное дерево неохотно тонет; возможно, придется поджечь.
– Погребальный костер привлечет внимание, капитан.
– Риск, я понимаю. Выполнять.
Поднявшись на палубу, Шурк Элаль прошла на бак.
Чужие в море. Не дружат с тисте эдур. И все равно встречаться с ними не хочется.
– Скорген! Когда закончим, беремся за весла. Обратно к берегу.
Он вскинул брови в шрамах.
– В Летерас?
– А почему нет? Распродадим добычу и наберем экипаж.
Потрепанный человек улыбнулся.
Снова в Летерас, так точно.
Глава четвертая
Мятеж начался в то ужасное утро, когда сквозь густой туман, давивший нас десять дней, мы увидели поднимающихся над горизонтом на востоке многочисленных драконов. Непостижимо больших – головы выше солнца, тень от складчатых крыльев может поглотить весь Дрен. Это было чересчур страшно даже для самых закаленных солдат нашего отряда; от холодного взгляда темных глаз кровь отливала от сердца, гнулась сталь наших мечей и копий.
Войти в эту тень не осмелился бы и лучший воин Первой империи. Мы не могли принять такой вызов; и хотя я кричал в гневе и смятении, все это была лишь бравада, обязательная для командира экспедиции, и, честно говоря, я не собирался требовать от своих подчиненных мужества, которого мне самому не хватало. Никто не обратил внимания, что я сдался, возможно, слишком быстро, настолько все были рады свернуть лагерь, нагрузить мулов и двинуться на запад.
Тридис Адданикт, «Четыре дня в диких землях»
Когда окружающий мир был жесток, когда без дара сотрудничества выжить было невозможно, изгнание убивало почти любого. Не было более тяжелого наказания у племен – хоть оул’данов, хоть д’рхасилхани, хоть керин. Но именно клановая структура предполагала смертельную бескомпромиссность и соответственно гарантированную гибель изгнанного, одинокого, лишенного всего, что придает жизни смысл. Жертвы съеживались, теряли все свои навыки, высыхали и умирали.
Летери, с их громадными городами, с суматохой бесчисленных лиц, были почти индифферентны к изгнанию. Разумеется, и их пугало моральное наказание – в конце концов, они жили в семьях, как все люди, – однако шрамы, нанесенные изгнанием, были излечимы. Другая деревня, другой город – можно начать все сначала, и для некоторых это само по себе становилось привычкой. И своего рода освобождением от ответственности.
