– А как вы зарплату получаете, вещи, лекарства где берёте?

– Раз в месяц ворота открывают и заезжает фура. Зарплату раздают, пенсии кому положено. Вещи привозят, топливо, бумагу, ну, в общем, всё, что нужно для жизни.

– Не скучно так жить, Захар Аркадьевич?

– Нет, Пётр Алексеевич. Знаете, я здесь родился, вырос, здесь и умру. Я другой жизни-то и не видел. Да и нравится мне здесь, красота ведь какая, родина моя.

– Да, и вы тут царь и бог.

– Ну, зря вы так, – возмутился мэр. Президент у нас с вами один, а я тут так, мелкая власть, за порядком слежу, за народ свой радею.

Они ещё долго беседовали про жизнь, Пётр Алексеевич сходил несколько раз в парилку, выпил ещё несколько кружек пива и отправился домой. Не обнаружив на столе очередной записки, он лёг на кровать и мигом уснул.

Проснулся Ручкин от того, что кто-то бесцеремонно тряс его за плечо. Открыв глаза, он увидел, что разбудил его Пинкертонов, возле которого стояли сержант и мэр.

– Как же так, Пётр Алексеевич, – заговорил мэр. – Мы к вам со всей душой, а вы вот нам чем отплатили.

– А с виду интеллигентный человек, – произнёс сержант и зло сплюнул на пол.

– Господа, я, право, не понимаю, что происходит, что за представление? – спросил растерянно журналист.

– Гражданин Ручкин, вы обвиняетесь в убийстве, – громко и чётко проговорил капитан.

– Каком, на хрен, убийстве? – закричал журналист.

– Сегодня ночью был убит Фрол, – произнёс мэр.

– И что? Я-то тут при чём? – спросил Ручкин.

– А при том, – деловито заговорил Пинкертонов, – ночью вас видели выходящим из дома Фрола – это раз. У вас был конфликт с дворником – это два. И в доме Фрола мы нашли ваш паспорт – это три.

С этими словами капитан достал из кармана паспорт и предъявил журналисту.

– Ваш?

– Мой, – растерянно произнёс Пётр Алексеевич. – Но я понятия не имею, как он там оказался, я всегда ношу его с собой.

– Разберёмся, – произнёс Пинкертонов. – Сами пройдёте в машину или вас в наручниках вести?

– Сам.

Сидя в милицейском «УАЗе» и ловя всем телом неровности дороги, Ручкин размышлял о превратностях судьбы. Безусловно, его подставили, так как он дворника не убивал. Это журналист понимал твёрдо. Но зачем тогда нужно это представление? Наверное, это как-то связано с Самуилом Степановичем и увиденным в школе. Однозначно, что этот химик как-то связан с секретом красной земли. Выходит, и мэр с ним заодно. А кто ещё?

– Выходим, – произнёс Пинкертонов, открывая дверь, когда машина подъехала к участку.

Ручкина завели в отдел, открыли камеру и поместили его туда.

– А дальше что? – спросил журналист.

– А дальше после обеда вас допрошу, – ответил полицейский. – Сейчас у меня и без вас дел хватает. А пока посидите, подумайте, может, созреете для признания.

С этими словами Капитан с сержантом ушли, и Ручкин остался один. Он присел на лавку, потом прилёг. Было неудобно. Журналист чувствовал, что приключения его только начинаются. Самое страшное, что он не знал, чем всё может закончиться. Красная земля по факту была отдельным государством, и власть здесь находилась полностью в руках мэра, и сделать с ним тут он сможет всё что захочет. Под эти мысли он и задремал.

– Я поражаюсь вашей выдержке, господин злодей, – раздался сквозь сон голос Пинкертонова. – Убить человека, быть пойманным с поличным и потом спокойно спать в отделении полиции.

– Знаете, – сказал Ручкин, открыв глаза и приподнявшись, – у меня друг один есть, он долгое время на скорой помощи работал. Так вот, он говорил: в любой, даже сложной ситуации, если есть свободная минутка, надо вздремнуть, потому что неизвестно, когда в следующий раз удастся поспать.

– Ну так что, злодей, колоться будем? – сказал капитан, открывая двери камеры. – Милости прошу в мой кабинет.

– Пытать будете? – спросил журналист.

– Насмотрелись вы дешёвых сериалов, – ответил страж порядка, ведя Ручкина в кабинет. – Но ваше спокойствие и чувство юмора поражают.

– Знаете, – произнёс Ручкин, садясь в кабинете на стул, – я в стрессовых ситуациях всегда спокоен, волнение наступает потом, когда всё разрешается. И ещё: в такие моменты у меня просыпается дикое чувство юмора. Защитная реакция у меня такая.

– Я рад, что вы начали говорить откровенно, – сказал Пинкертонов, усаживаясь за стол. – Может, тогда расскажете, зачем убили Фрола?

– А где второй? – спросил журналист, закинув ногу на ногу.

– Кто второй?

– В фильмах так всегда: плохой и злой полицейский ведут допрос. Вы, кстати, за кого?

– Господин Ручкин, это вам не кино, хотя, может, вы под психа косите? Что ж, неплохая попытка.

– Простите, товарищ капитан, защитная реакция, психология. Ничего не могу с собой поделать.

– Где вы были сегодня ночью?

– В кровати. Спал.

– Кто может подтвердить?

– Никто.

– А между тем есть свидетель, который утверждает, что видел вас ночью выходящим из дома дворника.

– И что же это за свидетель?

– Не могу сказать, тайна следствия. А как вы объясните то, что ваш паспорт оказался в доме Фрола?

– Не знаю. Хотя есть одна версия, что паспорт вытащили из пальто, когда я был в бане.

– И кто же это мог сделать?

– Мэр, например, или банщик.

– То есть вы хотите сказать, что Семёнов Захар Аркадьевич, глава Красного Богатыря, всеми уважаемый человек, вытащил у вас из пальто паспорт? Может, вы скажете ещё, что он и Фрола убил?

– Поди знай.

– Ну это уже слишком. Через десять дней ворота откроются, сдадим мы вас, и пускай ваши власти с вами сами разбираются. А может, и у себя оставим, и судить будем по нашим законам.

– А что у вас какие-то свои законы?

– Ох, не испытывайте судьбу, Пётр Алексеевич. Посидите в камере до утра, подумайте, как себя дальше вести.

Разговор закончился. Ручкина увели в камеру. Вечерело. Сначала ушёл домой Пинкертонов, затем остальные сотрудники. Журналист остался в отделе один. Маленькое село, что с них возьмёшь, из-за нехватки народу здесь по ночам не дежурят ни в полиции, ни в больнице. Да и смысла нет, когда все друг друга знают и знают, в какой дом в случае чего бежать, чтобы найти участкового или врача. На улице стало совсем темно, и в камере тоже, так как свет включенным для журналиста никто не оставил. Экономия. Пётр Алексеевич попытался подумать о своём незавидном положении и разработать какой-нибудь план действий. Но не смог. Сосредоточиться ему не давал сведённый от голода и урчащий живот.

– Суки, даже поесть не оставили, – в темноту крикнул Ручкин.

Хотя ему было не свойственно ругаться матом, он всегда старался контролировать свои эмоции, а тем более слова. Но, видимо, ситуация была выше его контроля. Побродив по камере до полуночи и решив, что во сне есть будет хотеться не так сильно, он улёгся и, повозившись ещё час, уснул беспокойным сном.

Проснувшись, Пётр Алексеевич обнаружил себя по-прежнему в камере. Вокруг стояла темнота и дикая тишина, которая резала уши. Он не мог объяснить, почему проснулся, но чётко осознавал, что-то его разбудило. Пётр Алексеевич всегда отличался чутким сном, и поэтому, привыкший доверять своим чувствам, стал прислушиваться. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Ручкин уже начинал снова медленно погружаться в мягкую полудрёму, как вдруг где-то недалеко раздался шорох. Сон как рукой сняло. Журналист присел и с максимальной концентрацией начал вглядываться в темноту. Каждый его мускул был напряжён. Непонятный звук раздался снова, но уже гораздо ближе. Сердце мужчины бешено забилось. Прислушался – это чьи-то шаги. И они медленно приближались к решётке. Неожиданно включился фонарь. Это был мужчина высокого роста, он высветил лучом света журналиста, а затем направил фонарь себе на лицо. Ручкин взглянул на лицо неизвестного и оцепенел. Холодный пот прошиб журналиста. Хотелось закричать, убежать, но он не мог ни сдвинуться с места, ни открыть рот. Страх сковал его. Это был Фрол. Лицо его в свете фонаря было мертвенно бледным.