В дверь постучались, и в комнату ввели Фрола.

– Ну и зачем ты это сделал? – спросил Пинкертонов, глядя на задержанного.

Фрол был явно растерян и подавлен. Он трусливо взирал на находящихся в кабинете людей.

– А что он, это, того.

– Чего того?

– Ну, к Зинке моей подкатывал.

– Ах ты, морда! – закричал мэр на Фрола. – Вот сейчас напишет Пётр Алексеевич на тебя заявление, и сядешь ты в тюрьму.

– Я больше так не буду, – по-детски загундосил здоровяк. – Люблю её очень, вот и приревновал.

– И что теперь, сразу человека по голове бить? – спросил капитан. – Да ещё ночью, со спины, эх ты!

– Простите меня, – чуть не плача сказал Фрол и опустил глаза в пол.

– А что, Пётр Алексеевич, – взял слово Сёменов. – Может, простим его, а? Он так-то человек хороший, дворник отменный, свою работу знает на отлично. Мозгов только у него маловато, от любви страдает. Простим, а?

– Простим, – ответил Ручкин. А про себя подумал: – Да делайте вы тут что хотите. Я-то уеду, а вам тут жить. А пока потерпим.

Всё-таки он был очень умный журналист и за свою жизнь уяснил, что нечего лезть со своим уставом в чужой монастырь.

– Пошёл вон отсюда, – зашипел капитан.

Фрол мигом растворился.

– А может, что покрепче? – спросил Захар Аркадьевич. – Так сказать, за удачное расследование и на поправку здоровья. У вас есть что-нибудь, Анатолий Сергеевич?

– Обижаете! – произнёс капитан и достал из сейфа бутыль коньяка.

Дальнейший день прошёл в застолье и песнях. Пинкертонов, как оказалось, обладал очень приятным баритоном. Пётр Алексеевич долго уговаривал капитана отпустить Шарика, но тот был непреклонен. Наконец к вечеру просьба была удовлетворена и Шарик, весело виляя хвостом и гавкая, побежал на улицу, по дороге описав колесо полицейской машины. Везли журналиста в этот раз на уазике с мигалками. Затем уложили на кровать и вновь заботливо накрыли одеялом.

Проснулся Пётр Алексеевич в плохом настроении. Нет, ему уже не было так плохо от большого количества выпитого накануне, видимо, организм потихоньку адаптировался. Просто ему до чертиков надоело это место. Он, один из известных журналистов Москвы, с таким трудом добился аккредитации на красную землю, рассчитывая раскрыть тут великие тайны и донести о них миру, получив славу мирового масштаба. А по факту четыре дня в какой-то глухомани, где он только пьёт, и совсем никаких сенсаций. От красного цвета земли в глазах уже рябило до тошноты. Отсутствие удобств раздражало не сильно, так как он часто бывал в многочисленных командировках и приходилось видеть условия и похуже. Раздражало отсутствие интернета, связи, да и банально телевизора. Как бы он хотел сейчас выпить кофе с сигарой, включить интернет. Ему до боли, до ломоты в костях не хватало информации. Ручкин поймал себя на мысли, что находится в информационном вакууме и даже понятия не имеет, что творится в мире. А вдруг война? А вдруг ядерная? Вдруг уже давно все погибли и не осталось ничего живого на земле. А тут тишина. И земля. Красная земля. Пётр Алексеевич поймал себя ещё на одной мысли, что всё тут какое-то сюрреалистичное. Порой создавалось впечатление, что все жители – актёры провинциального театра и играют какой-то дешёвый спектакль. Хотя, с другой стороны, если взять любой небольшой населённый пункт страны, изолировать его от благ цивилизации, то он в конце концов превратится в некое подобие Красного Богатыря.

Размышляя об этом, Ручкин решил, что по возвращении домой обязательно напишет обо всём этом книгу. Именно книгу. После этой мысли настроение его улучшилось и он бодро встал с кровати.

За окном раздался знакомый вой сирены. Через минуту в дом вошёл улыбающийся мэр.

– Доброе утречко, Пётр Алексеевич!

– Доброе, Захар Аркадьевич.

– Я смотрю, вы уже проснулись, а я вам тут гостинчика принёс. Вот тут курочка запечённая, супруга моя готовила, извольте отведать.

– Спасибо, Захар Аркадьевич, – произнёс журналист и взял в руки вкусно пахнущий свёрток.

– Я вот что хотел сказать, Пётр Алексеевич, событие у меня завтра радостное.

– Какое же? – спросил Ручкин, жуя курицу. Курица была отменная.

– А такое! Дочка моя единственная, Настасьюшка, замуж завтра выходит.

– Поздравляю, поздравляю. А что жених? Хорошая партия?

– Очень! Военный! Полковник!

– Ммм… серьёзный, наверное, мужчина!

– Ещё бы! Недавно двадцать пять лет исполнилось.

Ручкин чуть было не подавился курицей и с удивлением произнёс: – Неожиданный карьерный взлёт.

– Ну да, – замялся Семёнов. – Тут ведь как получилось, служил он тогда в армии и как-то раз приехал в увольнительную, благо часть недалеко. А тут такое событие, земля красная, обратно-то его в часть не пустили, вот и получается, что формально он на службе. А так как он здесь единственный действующий военный, значит, он и сам себе командир. Вот и повысил он сам себя. Не сразу, конечно, постепенно. Так за пять лет до полковника и дорос. На большой земле тоже решили: военный, ну и пусть им и остаётся. Ему даже довольствие платят, правда, как рядовому, но это уже мелочи. Так что приглашаю вас завтра на торжество!

– Спасибо, Захар Аркадьевич, признаться, тронут, непременно приду.

– Сегодня я уж вас занять не смогу, – произнёс мэр. – Сами понимаете, готовиться надо. Вы тут не скучайте, к Самуилу Степановичу сходите в школу, а то он там совсем загрустил, а я побегу.

– Да-да, конечно.

На том и расстались. Пётр Алексеевич доел курицу, попил чаю и решил до обеда вздремнуть.

Проснулся он в прекрасном расположении духа. Всё-таки хороший завтрак, а потом дообеденный сон – одно из лучших лекарств от хандры. Ручкин неспешно собрался и пошёл в сторону школы, насвистывая по пути весёлую песенку.

Дошёл он быстро. Школа представляла собой, конечно же, одноэтажное здание, со стороны чистенькое и ухоженное. Над дверьми висела резная табличка «Краснобогатырская средняя школа». Журналист вошёл внутрь. Школа встретила его пустым коридором и тишиной. Он заглянул в одну дверь – пустой класс, в другую – пустой кабинет. Открытие третьей двери, наконец, увенчалось успехом. На стуле, закинув ноги на стол, сидел пожилой мужчина и курил трубку. Внешне он напоминал Альберта Эйнштейна, даже одет был по той же моде.

– Проходите, присаживайтесь, – произнёс мужчина. – Разрешите представиться – Самуил Степанович Энштен. А вы, наверное, Пётр Алексеевич? А я всё жду, когда вы меня навестите.

– Вот так совпадение, – подумал про себя Ручкин, но вслух сказал: – Да-да, совершенно верно. А где же все дети?

– Так каникулы, нет никого. Один я тут. Вот сижу, о вечном думаю.

– Разрешите послушать ваши мысли? – спросил журналист.

– Ну а почему бы и нет. Присаживайтесь рядом. Вот вы, наверное, спросить меня хотите, что я думаю о красной земле? А я вам так отвечу – и слава богу!

– Поясните Самуил Степанович.

– Видите ли, молодой человек, а я уже в том возрасте, когда имею право к вам так обращаться, у нас в школе всего шестнадцать учеников и всего два учителя. Я и Валерий Владимирович – физрук наш. И вот как-то раз решили нашу школу закрыть, дескать, учеников мало, учителей нет. Решили, что мы нерентабельны. Пришла бумага школу закрыть, а детишки пускай на автобусе в соседний город ездят. А тут такие дела – земля красная! И осталась наша школа, и детишки учатся, и я при деле. Так что и слава богу, Пётр Алексеевич.

– Ваша правда, Самуил Степанович, в этом контексте я даже и не думал. А всё же с точки зрения науки что думаете?

– А с точки зрения науки, – ответил учитель, – думаю, что испытывали здесь недалеко коллайдер. Сейчас модно их строить и эксперименты проводить. И вот, наверное, что-то пошло не так. А я вам ещё раз скажу, и слава богу!

– А про аномалии что думаете? – не унимался журналист.

– Признаться, сам не видел, но народ говорит. А там – бог его знает.